Трое в лодке, не считая собаки - Джером Клапка Джером

Решено было, ради перемены, сменить буксирование на весла, и Гаррис находил наиболее удобным, чтобы Джордж и я гребли, а он взялся за руль. Предложение мне вовсе не улыбалось; я высказал мнение, что Гаррису было бы гораздо приличнее выразить желание поработать вместе с Джорджем, а мне дать отдохнуть немножко. Мне представлялось, что я выполняю больше, чем мне положено, в этой прогулке, и вопрос начинал становиться больным.

Вообще мне всегда кажется, что я работаю больше, чем следует. Не то чтобы я был против работы, имейте в виду — я люблю работу: она зачаровывает меня. Я могу сидеть и смотреть на нее целыми часами. Я люблю держать ее при себе: при одной мысли расстаться с ней сердце мое разбивается.

Сколько ни дай мне работы, мне всегда мало. Накапливать работу сделалось у меня почти страстью: мой рабочий кабинет так завален ею теперь, что не остается полдюйма для свободного места. Придется скоро сделать пристройку.

Мало того, я бережливо обращаюсь с работой. Да, часть имеющейся у меня работы находится в моем владении уже много лет, и на ней нет даже отпечатка пальцев. Я очень горжусь своей работой; время от времени снимаю ее с полки и сметаю с нее пыль. Нет человека, который лучше бы сохранял свою работу, чем я. Но как бы я ни жаждал работы, я все же люблю справедливость. Я не требую больше причитающейся мне доли.

Однако я получаю этот излишек без всяких требований с моей стороны — так, по крайней мере, мне кажется, — и это-то мне и досадно.

Джордж придерживается того мнения, что мне не следует расстраиваться по этому поводу. Всему виной моя чрезмерная щепетильность, благодаря которой я воображаю, что получаю лишнее; на самом же деле работы явно не хватает. Но мне сдается, что он только говорит это мне в утешение.

В лодке, как я всегда замечал, каждый из членов экипажа неизменно бывает убежден, что вся работа лежит на нем. Впечатление Гарриса таково, что он все время работал, а Джордж и я оба лодырничали на его счет. Джордж, со своей стороны, находит смешной саму мысль, что Гаррис делал что-либо, кроме еды и спанья, и питает выкованное из железа убеждение, что только он, Джордж, исполнял всю чего-нибудь да стоящую работу.

Он объявил, что никогда не бывал в компании двух таких лоботрясов, как Гаррис и я.

Гарриса это позабавило.

— Подумать только, старина Джордж толкует о труде! — засмеялся он. — Да довольно одного получаса работы, чтобы его прикончить! Видал ты когда-нибудь Джорджа за работой? — спросил он, обращаясь ко мне.

Я согласился с Гаррисом, что никогда не видел, а уж с начала нашего катанья и подавно.

— Ну, так или иначе, не вижу, как ты можешь об этом судить, — огрызнулся Джордж на Гарриса. — Пусть меня повесят, если ты не спал половину времени. Видал ты хоть раз Гарриса бодрствующим, кроме как за столом? — спросил Джордж, обращаясь ко мне.

Истина требовала, чтобы я поддержал Джорджа. Гаррис едва ли был на что-либо годен с самого начала, поскольку дело шло о помощи.

— Ну, если уж на то пошло, я-то уж во всяком случае больше работал, чем старик Джордж! — возразил Гаррис.

— Действительно, нелегко было бы работать меньше, — подтвердил Джордж.

— Полагаю, что Джордж воображает себя нашим пассажиром, — продолжал Гаррис. Вот вся их благодарность за то, что я тащил их с их дрянной старой лодчонкой верх по реке от самого Кингстона, и все обдумывал, и устраивал для них, и заботился о них, и распинался за них! Так всегда бывает на свете.

Мы сошлись на том, что Гаррис и Джордж проведут лодку на веслах мимо Рединга, а дальше я поведу ее на буксире. Меня не очень-то привлекает грести против сильного течения. Было-таки время, давным-давно, когда я взывал к тяжелой работе: теперь я не прочь дать попытать счастья новичкам.

Вообще я замечаю, что большинство ветеранов весла выказывают одинаковую скромность, когда требуется приналечь на весла. Бывалого любителя реки всегда можно отличить по тому, как он вытягивается на подушках на дне лодки и поощряет гребцов повествованием о чудесных подвигах, совершенных им прошлым летом.

— Вы находите, что вам тяжело? — гнусавит он между двумя блаженными затяжками, обращаясь к двум обливающимся потом новичкам, последовательно борющимся с течением часа полтора. — Да, Джим Бифлз, Джек и я в прошлом году прошли от Марло до Горинга в один день, ни разу не останавливаясь. Помнишь, Джек?

Джек, устроивший себе на носу постель из всех наличных плащей и пролежавший на ней в безмятежном сне в течение последних двух часов, наполовину просыпается при этих словах и припоминает все обстоятельства дела, между прочим, то, что течение отличалось исключительной силой, а также что дул сильный ветер.

— Около тридцати четырех миль, кажется, так ведь? — добавляет первый из говоривших, подсовывая себе еще одну подушку под голову.

— Нет, нет, не преувеличивай, Том, — бормочет Джек укоризненно. — Самое большее — тридцать три.

И Джек с Томом, совершенно изнуренные этим разговорным усилием, снова отходят ко сну. А два простодушных юнца на веслах исполняются гордостью при мысли, что им разрешено катать таких славных гребцов, как Джек и Том, и надрываются пуще прежнего.

Когда я был юношей, я охотно выслушивал эти рассказы старших, и глотал их, и переваривал каждое их слово, и просил еще; но молодое поколение, очевидно, лишено бесхитростной веры минувших дней. Мы, то есть Джордж, Гаррис и я, взяли однажды «желторотого» с собой в прошлом году и все время пути угощали его обычными надувательствами о том, что проделали предыдущим летом.

Начали мы с того, что преподнесли ему все классические освященные временем выдумки, бывшие в ходу на реке у всякого гребца в продолжение многих лет; а потом прибавили семь оригинальных рассказов, самостоятельно измышленных нами, в том числе вполне правдоподобный случай, основанный до известной степени на почти истинном происшествии, действительно приключившемся в измененном виде с нашими знакомыми несколько лет назад, — рассказ, которому ребенок мог бы поверить без особенного для себя вреда.

А этот юноша осмеял их все без остатка, потребовал, чтобы мы тут же повторили свои подвиги, и предложил держать пари — десять против одного, — что мы ничего не сможем сделать.

В это утро мы почему-то разговорились о своих лодочных опытах и стали вспоминать о первых попытках в области гребного искусства. Первое мое воспоминание о катанье на лодке