Инга - Елена Блонди

— А вырастают они, так даже в пять метров, а бывает и в шесть, — провозгласил Саныч, и запил страшное чаем.

— Ах, — согласилась Вива, кладя на стол еще одну бумажную полоску.

— Сидят в рифе, тока торчит морда, сплошные зубья. Ну, вот как…

— Ба, — Инга стояла в двери, укутанная в одеяло, смотрела на Виву блестящими испуганными глазами, — ба, мне нужно сказать…

Та поднялась, кивая. Извинительно разведя руками, сказала Санычу:

— Сашенька, у нас секреты. Ты если хочешь, посиди. Но это долго.

Саныч поднялся, аккуратно ставя чашку. Помотал большой головой.

— Спасибо, Вика. У меня там печка, прогорела давно. Пойду. Но вы если погреться, так милости прошу. И заночевать же, в тепле если.

— Да. Конечно. Ты наш спаситель.

У двери она чмокнула Саныча в готовно подставленную щеку. Засмеялась, слушая бормотание. Инга, переминаясь старыми сапожками, тоже на минуту отвлеклась от своих любовных переживаний.

Идя перед бабушкой в спальню, спросила удивленно:

— Сашенька? Он — Саша? И тебя — Вика. Ба, вы чего?

— Господи, детка. У нас с Санычем роман, с самого лета.

— О!

— Не отвлекайся. Давай садись и рассказывай.

Они сели на постель, укутываясь одним одеялом и опираясь на уложенные к стенке подушки. Подобрали ноги, скинув обувку.

— Ба, — похоронным голосом начала Инга, — я тут поняла, только что… я оказывается, два раза влюблена. Одновременно, ба!

В кухне беззаветно горела подвешенная к люстре забытая лампочка. За стеклами кидался ветер, шебуршась в темных сосновых макушках. Тонко свистел сквознячок в углу подоконника. Вива прижимала к себе Ингу, и слушала.

— Это же, это ужас какой-то и кошмар, — сердито закончила та свои размышления, — и кто я теперь?

— Ты, детка, растешь. Сейчас ты девочка и женщина одновременно. Сереже твоему женщина не нужна, он еще совсем мальчишка.

— Ну да! Мальчишка. Да у него их, этих женщин…

— Неважно. Это все биология, а нужно, чтоб выросло сердце и голова. Он влюблен в Ингу-девочку, понимаешь? И она, ты, то есть, моя девочка, влюблена в мальчика Сережу. А вот Петр… Ему нужна женщина, она в тебе есть, спит, и ее он хотел разбудить. И у него получалось. Потому я решилась взять с тебя обещание. Тебе туда рано, Инга. Он может тебя покалечить.

— Он? — девочка засмеялась, — ты что! Он нет, он берег меня. Как ты. Именно потому что он взрослый. Знает как.

— И сберег? Я не все у тебя спрашиваю, я просто вижу, когда уехал, ты посветлела, моя золотая рыбка. Спроси себя, как ты умеешь, честно. Он тебя сберег? Сумел?

— Сапог меня сберег, — пробормотала Инга себе под нос и фыркнула получившемуся стишку. И вдруг вспомнила, как замер Серега Горчик, когда ему сказала — не надо. Замер, не стал ее трогать.

Повернула к Виве требовательно-растерянное лицо.

— Но все равно. Даже если так, это ведь неправильно, ба. Должен быть один.

— Наверное. А ты уверена, что этот один — Петр или Сережа? Смотри, один из них стар для тебя и наверняка женат. Второй — ходит по краю. А ты только начинаешь жить. Может быть, главная твоя любовь впереди?

— А сейчас мне что делать?

Вива пожала плечами, улыбаясь.

— Спросила. У женщины, что всю жизнь прожила сама, считай. Какой из меня советчик, детка.

— Самый лучший, ба. Я других не хочу.

— Тогда просто живи. Каменев твой далеко. А Сережа, ты сама говоришь, собирается уехать. И что тебе — лечь и стонать? А кто собрался на кафедру фармако… как ее?

— Фармакогнозии.

— Вот. Мы не знаем, для чего мы родились, Инга, пока не помрем. Может быть, твое главное впереди. Вот и живи, иди к нему. Это мой совет. А слушать его, решай сама. Я тебя всегда поддержу, ты знаешь.

Инга молча привалилась к плечу собеседницы. Поразительная у нее бабушка Вива. Сперва рассказывает, как сделать правильно. Потом разрешает наделать глупостей. А потом утешает и вытирает ей нос, и вместе они распутывают.

— Это ты мое золото, ба.

— Если так, — осторожно сказала Вива, вставая, — может, сегодня мы не станем клеить эти дурацкие окна? Уже совсем вечер. Я лягу и почитаю. Под одеялом. Даже двумя.

Инга заулыбалась. Ответила вслед:

— Но завтра, точно. Поклеим.

20

За полуоткрытой узкой дверочкой огонь бился жарко и радостно, будто он — фейерверк на празднике.

Вива удобнее уселась на низкой деревянной скамейке и, поправляя наверченное на вымытых волосах полотенце, улыбнулась, наслаждаясь теплом на лице. В ответ на улыбку в печке треснуло, разламываясь, огненное прозрачное поленце, рассыпалось искрами, выкидывая их на блестящий лист жести, прибитый к полу. Женщина протянула к огню руки, и свет облизал красным тонкие пальцы.

— Ты ноги-то не суй близко, — сказал за спиной Саныч, и Вива повернулась, поднимая лицо.

— Посиди со мной, Саша.

Саныч, придвинув старое ведро без ручки, перевернул и торжественно сел, положив руки на колени. Стал смотреть в печку, как Вива.

А она теперь смотрела то на огонь, то на серьезное мужское лицо, улыбалась.

— Видишь, дерево становится совсем прозрачным? Прямо хочется взять в руки.

— Угу. И без рук останешься, — он присмотрелся, удивляясь, — и, правда, прозрачное. Я, Вика, первый раз просто так сижу, чтоб смотреть. С тобой вот.

— Не нравится?

Он проскрежетал ведром, придвигаясь ближе. Кашлянул, обнимая женщину за плечи. И не отвечая на рассеянный вопрос, сказал другое:

— Та не волнуйся ты. Ну не, я понимаю. Но отпустила ж. И девка она самостоятельная. Хочешь, позвоню Димке, пусть там сходит…

— Куда сходит, Саша? Побежит их искать, ночью?

Саныч не нашелся, что ответить и пожал плечами. Потом все же предположил, раздумывая:

— В понедельник разве. Позвонит директору, там директором Василь Петрович, мы с ним на Мадагаскаре два рейса были, ну давно уже. Узнает, пришел пацан, чи нет.

— Не надо в понедельник. Она завтра к вечеру уже вернется. Обещала.

— Отпустила, терпи теперь, — наставительно сказал Саныч.

И вместе они вздрогнули, когда в печке треснуло еще одно тонкое прозрачное поленце.

Над лесной долинкой, прячущей в себе дома, домики и домищи поселка, стояла мягкая, с тихим ветром ночь. Высокие зимние звезды затенялись плотными облаками и снова ярчали. В бледном свете, отдыхая от летних машин, ползли серые пустые дороги, выбирались извилисто к верхней трассе. А та, лежа почти прямо, широко, как кинутая с размаху лента, уходила от гор, покрытых лесом, к холмистым грядам курганов. И дальше, к редко насыпанным огням города, что жил на самом краю полуострова, открывая себя с трех сторон — морю и со всех сторон — ветрам.

В старом центре, где склоны горы Митридат опоясывают улочки, собранные из невысоких домов, в одном из переулков, соединяющих два соседних уровня, стоял двухэтажный дом с черными окнами. Он один в переулке был без двора — казенный, с подъездом под раздолбанным козырьком, и рядом на желтой стенке, если присмотреться днем, пятно от сорванной таблички.

Сейчас, ночью, стенки еле виднелись, чернела крыша, мрачным прямоугольником проваливался внутрь дома единственный подъезд. А на втором этаже горело окно — неясным красноватым светом. И отблеск его освещал второе, совсем чуть-чуть. Тут ярился ветер, совсем не такой, как в укрытой горами долине. Взвывал, стремительно набрасываясь на деревья и те, спасаясь, беспорядочно махали голыми ветками. Тени чертили красный прямоугольник, будто хотели стереть свет, сравняв его с мутным общим фоном. И в какую-то минуту могло показаться — им это удалось. Окно, что еле светилось, погасло. Но второе не сдавалось, горело, в такт ветру чуть изменяя свет, от яркого, когда воет, до тусклого, в моменты короткой тишины.

Горчик, плотно закрыв двери, вернулся, сел. Нащупал за спиной одеяло и, держа за край, укрыл им Ингины плечи, привалился к ней, натягивая другой край на свое плечо.

— Не холодно?

— Хорошо. Смотри, видишь, дерево — прозрачное!

— Да.

Огонь треснул, плюнул из чугунной, точно такой, как у печки Саныча, дверцы, крупную искру. И Горчик, высунув руку, схватил ботинок, припечатал огонек подошвой. Инга засмеялась.

— Ботинок-убийца. Ужастик снять. Ходит сам и топчет, что хочет.

— Огромный, — согласился мальчик, — и растет. Как ударит, так и подрастает.

— О-о-о, — хором сказали, увидев одну и ту же картинку — огромной подошвы над половиной мира, и рассмеялись, прижимаясь плечами.

Он еще смеялся, а Инга замолчала, черные глаза отражали прыгающее в печке пламя.

— Тебе обязательно уезжать?

Повернулась, скашивая глаза, чтоб увидеть профиль мальчика, но отодвигаться не стала. Горчик тоже повернулся к ней и тоже чуть скосил глаза, чтоб смотреть и не отодвигаться.

— Ты ж знаешь. У меня отсрочка, пока учусь, то ладно. Но если Ром ищет, мне лучше сейчас свалить, пока берут в команду. Оно ж не всегда так. Повезло просто.