Через все испытания - Николай Сташек

— Конечно! Будем наступать. Особо надо подумать о морально-психологической подготовке людей. Думаю в ближайшие дни провести собрание партийного актива, поставить задачи коммунистам. Пусть работают целеустремленно, чтобы высоким был наступательный порыв. И чтобы каждый знал: советскому бойцу чуждо чувство мести. Он — освободитель. В нем горит ненависть к фашизму, а не к народу.

К наступлению готовились более четырех месяцев. Переезжая из полка в полк, не пропуская ни одного занятия по подготовке батальонов к штурму укрепленных позиций, Горновой успевал и на занятия с командным составом, не оставляя в покое даже тыловиков. Участвовал в партийных собраниях, выступал с докладами на собраниях комсомольского актива, на слетах снайперов, орудийных расчетов, разведчиков, шел в окопы, беседовал с бойцами. Только с Люсей, по ходатайству еще бывшего комдива генерала Костылева переведенной в медсанбат, встречался редко.

— Соскучилась? — спросил он как-то после продолжительной разлуки.

— Еще бы! Но я знаю, как ты занят. И еще знаю, что до Победы — один шаг. Тогда мы будем неразлучны.

— Труден этот шаг, хоть и последний.

Глава 49

После завершения Висло-Одерской операции дивизия получила двухмесячную передышку. А 16 апреля перед рассветом, глядя на пожелтевший циферблат тяжелых карманных часов, тех самых, которые когда-то принес от умиравшего отца раненый конник, комдив подал сигнал атаки своим полкам, изготовившимся для броска на Берлин.

В тесном взаимодействии с другими соединениями дивизия Горнового при освещении мощных зенитных прожекторов сделала первый рывок на полтора-два километра, не встретив серьезного сопротивления. Однако, опомнившись от потрясения, гитлеровцы стали огрызаться.

Не отрываясь от стереотрубы, Горновой отдавал распоряжения артиллеристам о переносе огня на участки, где противник наиболее упорно сопротивлялся, связывался с командирами частей и, ставя им дополнительные задачи, старался помогать в их выполнении, требовал, чтобы и штабники поддерживали непрерывную связь с соседями. И хотя снижение темпа атаки удручало, Горновой держал себя в руках, не допуская нервозности.

Вскоре дивизия сломила сопротивление врага на одном из участков, темп продвижения возрос, но не надолго. Во второй половине дня полки уперлись в новую сильно укрепленную позицию. Бои приняли ожесточенный характер и не прекращались ни днем ни ночью около трех суток. К исходу четвертого дня наступления наиболее мощный оборонительный рубеж — одерский — пал. Еще двое суток упорных боев, и передовые батальоны дивизии ворвались в пригород Берлина — Эркнер. Через час там был и комдив.

Сообщив командарму о захвате первых городских кварталов, Горновой услышал:

— Хорошо, докладываешь первым.

— Стараемся, товарищ командующий.

— Прижимайся к танкистам. Они проложат дорогу огнем. Где можно — обходи. Больше ударов с тыла. В городе тоже надо маневрировать по улицам, переулкам, паркам, скверам и даже под землей. Понял?

— Слушаюсь, товарищ командующий. Выслал вперед штурмовые группы, всю артиллерию тяну на прямую паводку.

Горновой двигался со своим НП за передовыми подразделениями, оказывая им помощь массированным огнем, а нередко и советами.

О выполнении боевой задачи комдив доложил командарму в пятнадцать часов 2 мая, после встречи с дивизией соседней армии южнее рейхстага и прекращения вражеского сопротивления.

— Ну что ж, дорогой! Обнимаю тебя и поздравляю с присвоением генеральского звания. Постановление подписано вчера, первого мая.

— Служу Советскому Союзу! — с волнением ответил Горновой. Возвращая трубку телефонисту, подумал: «Постарались кадровики. Точно ко дню рождения. День в день — тридцать лет».

Глава 50

С выходом дивизии к Эльбе ее части расположились в лесах и населенных пунктах, занимая ограниченный район: Пешэдорф, Кунау, Штетце. Только медсанбат, все еще переполненный ранеными, оставался в тылу, в пятнадцати километрах.

Горновому не верилось, что вот-вот получит боевую задачу. Предложение начальника политотдела провести строевые смотры частей воспринял с недоумением:

— Да ты что?! Люди не пришли в себя, устали.

— Потому и предлагаю строевой смотр. Чтобы все, как говорится, блестело. Подтянуться надо.

Горновой задумался:

— И в самом деле, Тихон Николаевич. Приведем свои войска в порядок. Технику надраим до блеска. Обмундирование постираем, пострижемся, отмоемся. И песни, обязательно песни запоем. Но при всем этом части должны быть в боевой готовности. Могут недобитки обнаружиться.

— Может, в город перемещаться будем, — продолжал начальник политотдела. — В полный рост, с достоинством и с выправкой воина-победителя. Чтобы все видели: идут не дикари, какими нас пыталась изобразить геббельсовская пропаганда, а воины-освободители.

Команда о смотре дошла и до медсанбата. Командир батальона приказал навести порядок не только в палатах, но и на всей территории.

— В приемном отделении, палатах, общежитии пусть убирают сестры, санитары, няни, свободные врачи, ну а на прилегающей территории — все ходячие солдаты, — растолковывал комбат своему пессимистически настроенному заместителю по снабжению — щуплому майору. — Не кривись. Люди послушаются, обязательно тебе помогут. Ведь это мирный труд, они по нему соскучились. Понял?

И комбат был прав. Когда майор зашел перед вечером в команду выздоравливающих, там поднялся гомон. К выходу бросились все сразу. Каждый старался захватить что поудобнее из приготовленного инвентаря. Кому не досталось вил, граблей, лопат — связали из веток веники, благо небольшой островерхий городок, на окраине которого в бывшем немецком госпитале размещался медсанбат, утопал в густом хвойном лесу.

Работа закипела, послышались смех, шутки. Даже майор вздернул козырек. «А и правда ожили. Вон метет даже одной рукой», — заметил он про себя, посматривая на сержанта с пустым рукавом.

Все работали дружно, с душой, и к вечеру двор преобразился, повеселел.

— Вот видишь, совсем другое дело, — сказал майору комбат, проходя мимо. — Глазам страшно, а руки делают. Молодцы ребята, потрудились. Девчата тоже многое сделали. На будет стыдно, если заглянет начальство.

— Кое-что сделаем еще и поутру, — добавил майор, довольный похвалой.

Шутя и толкаясь, выздоравливающие отправились на ужин. Глядя на их счастливые лица, трудно было поверить, что всего несколько дней назад они штурмовали дом за домом, квартал за кварталом отчаянно сопротивлявшегося Берлина, что каждый из них мог остаться там, как остались многие их однополчане, что сейчас уже позади, в четырех десятках километров, поверженный Берлин. До него многие из этих выздоравливающих воинов добрались пешком через бескрайние степи, леса и болота, преодолевая десятки оборонительных рубежей, тысячи километров сквозь огневые ливни.

После разговоров, затянувшихся допоздна на широкой, распахнутой веранде, окутанной одурманивающей тишиной, когда синее ночное небо заискрилось мириадами звезд, притомленные солдаты разбрелись на покой. Благоухающая ночь не предвещала ничего плохого, и городок уснул. Уснул и медсанбат. Лишь кое-где поблескивали огоньки да слышались приглушенные голоса патрулей.

Было спокойно и в районе штаба дивизии. Генерал Горновой, возвратившись от командарма, несколько задержался в штабе, а закончив неотложные дела, решил отдохнуть.

Войдя в пахнувшую свежестью просторную комнату на втором этаже небольшого домика, утопавшего в бледно-розовом цвету уютного фруктового сада, комдив через несколько минут лег в свою походную, приготовленную ординарцем постель. «Ух! — громко выдохнул он, расслабляя утомленное тело. — Ну и денек!» Попытался уснуть, но не смог. Закрывал глаза и видел себя пастушком, а то маму, которая столько с ними, маленькими, натерпелась в те голодные годы. В памяти вспыхивали бои, суровые, тяжкие. А завтра — смотр, первый в его жизни, на котором он будет командовать дивизией не на поле боя, а на мирном плацу. Вспомнил Люсю, разговор с ней во время короткой встречи. Михаил просил ее в ближайшее время уехать к матери. Она не хотела: «Мишенька, мой хороший, мой родной! Как я могу тебя оставить? Как я смогу жить без тебя? А за меня не беспокойся. Родят и у нас в госпиталях. У нас будет сын. Вот посмотришь…»

Раздался звонок. Взяв трубку, Михаил Романович услышал смятенный голос дежурного:

— Товарищ генерал! Наш…

— Что… — оборвал Горновой офицера, поняв, что произошло чрезвычайное.

— Нападение на медсанбат. Прорвались фашисты…

Дежурный докладывал еще что-то, но Горновой уже не слушал его.