Год спокойного солнца - Юрий Белов

— Ах, оставь, пожалуйста! — вспыхнула Наталья Сергеевна. — Ничего ты не понимаешь!

Обидчиво насупившись, он потоптался в комнате, хотел было выйти, но передумал и сел на диван напротив жены.

— Слушай, ну что ты себе все воображаешь? — проговорил он, разглядывая ее страдальчески омраченное лицо. Встретив презрительный взгляд, глаз не отвел, а даже усмехнулся. — В конце концов у парня специальное образование, это его работа, а за всякую работу полагается платить. И не кипятись, не стреляй глазами, испепелишь — останется на диване горка пепла, и в крематорий не надо, урну только заказать… — То, что она все смотрела на него сощуренными от презрения глазами, все держала пальцы у висков и упорно молчала, разжигало в нем желание унизить ее, оскорбить; и он говорил, сам поражаясь, откуда берутся эти слова: — Верно выходит: с кем поведешься… Вы там в своем сумасшедшем доме все психами становитесь — доктора с приветом, уж это точно. Свихнулась, да? Чего смотришь так?

Все, что накопилось в нем со вчерашнего дня, все волнения, ожидания, обиды и стыд перед своими людьми и перед этими американцами — все это теперь рвалось наружу, и он сдержаться не мог, с ужасом понимая непоправимость происходящего.

— Какое же ты ничтожество, — тихо проговорила Наталья Сергеевна, и он поражен был ее откровенной брезгливостью. — Видеть тебя не могу!

Она легко поднялась, руки от висков отняла, точно сказав это, враз освободила себя от всех мук, и прошла мимо, не глянув больше на него, только легким запахом духов обдала, который тут же растаял, растворился в комнате…

Сева вернулся домой поздно, заполночь, сильно пьяный. Мать, открывшая ему, отшатнулась, увидев его остекленевшие глаза.

— Ты что же это?.. — начала она, но поняла, что бесполезно сейчас что-либо говорить, ушла из прихожей, прихлопнув на замок дверь.

Куртку он на вешалку пристроить не смог, она упала. Туфли скинул с трудом и, забыв надеть домашние шлепки, пошел, задевая за косяки, в свою комнату, щелкнул там выключателем.

Борис уже спал, яркий свет разбудил его.

— Кончай, люди спят, — проворчал он и только тут увидел, в каком состоянии брат. — Хорош…

А Сева упорно и зло молчал. Губы были плотно сжаты, и желваки вздулись на скулах. Сидя на кровати, он стащил с себя брюки, оставил их на полу и в рубашке опрокинулся на постель, сразу же закрыв глаза и всхрапнув.

— Ну и прет от тебя, братец, — снова проворчал Борис, встал, чтобы выключить свет, однако, посмотрев на Севу и поморщившись недовольно, скрутил в рулон свою постель и понес в общую комнату.

Но диван был занят. В полутьме послышался виноватый голос:

— Ты здесь хотел лечь? А мне нездоровится что-то, вот я…

— Прости, мама, — смущенный, попятился он к двери. — Спи, я и там перебьюсь.

— А ты к отцу иди.

— Ладно, спи, я устроюсь.

В комнату родителей он не пошел, а вернулся к себе. Сева храпел с присвистом, в горле у него булькало, и винным тошнотворным перегаром пахло густо. Борис открыл форточку, свежей прохладой потянуло с улицы. Он вздохнул глубоко, набросил на брата одеяло и, щелкнув выключателем, лег.

«А ведь она от отца ушла, — догадался он, и что-то сжалось в груди. — Вон, значит, в чем дело. Никакая у нее не болезнь, а с отцом нелады. И чего они? Всю жизнь вместе прожили, а тут»…

Они возвратились в гостиницу поздно, уставшие.

— Я приму ванну, — сказала Джозина, когда поднялись к себе в номер. — А, может быть, сначала ты?

— Нет, у меня осталось сил только на то, чтобы раздеться и лечь, — ответил Фрэнк.

Разбирая постель, он слышал, как шумит вода за стеной.

Сегодня была суббота, с утра он поработал в номере, привел в порядок записи, а после обеда они втроем вышли в город без всякой цели, просто побродить по незнакомым улицам.

Они шли по проспекту Свободы. Переводчик Максимов, тоже, видимо, уставший за эти дни от разговоров, помалкивал. Да им, собственно, и не нужны были пояснения: какая в сущности разница, что это за вывеска, что за дом и как называется улица, где на перекрестке их задержал красный свет. Куда интереснее просто идти и смотреть по сторонам, заглядывать во дворы, на детвору, высыпавшую поиграть на нежарком еще солнышке.

— Я давно не бродил без цели, — сказал он Джозине. — А это, оказывается, так приятно. Вот сдам книгу, получу гонорар, и мы будем только тем и заниматься, что бродить по улицам без всякой цели, — пообещал он, и Джозина молча улыбнулась ему.

Возле углового здания на другой стороне они увидели толпу нарядных молодых людей, окруживших парня в черном строгом костюме и девушку в белом подвенечном платье и фате. На обочине стояли автомобили, украшенные коврами и лентами, а на радиаторе головной машины была укреплена большая кукла.

— Свадьба, — догадался Фрэнк и, придерживая одной рукой фотокамеру на груди, потащил жену через улицу. — Пойдем посмотрим.

Жених и невеста были доброй парой — высокие, стройные, с прекрасными смуглыми лицами.

— Спросите у них разрешения — я хочу сфотографировать, — обратился Фрэнк к переводчику.

Тот подошел к молодой чете, стал объяснять. Вокруг них сразу сгрудились любопытные. Белобрысый парень с озорными хмельными глазами первым повернулся к иностранцам, воскликнув:

— Мир! Дружба! Хинди-руси бхай-бхай! — И полез к Фрэнку целоваться.

Его оттеснили. Жених виновато улыбнулся:

— Извините, он немного выпил. Мы рады видеть вас и приглашаем на нашу свадьбу. Меня зовут Данчо Тринков, я из болгарской строительной группы в Туркмении, а моя невеста — туркменка. Гозель Бердыева… то есть, теперь будет Тринкова. Она работает в библиотеке. А вас, товарищ, как звать?

— Господин, — поправил Максимов, — или мистер. Мистер Фрэнк Пэттисон и миссис Джозина Пэттисон.

— Нет, это почему же господин? — снова полез к гостям белобрысый парень. — У нас господ нет.

— Зато у них есть, — сердито напомнил Максимов и демонстративно повернулся к нему спиной.

На парня зашикали, но он все не унимался, все долдонил:

— Если не товарищ, то чего тогда в компанию набивается? А господ мы не признаем. Верно, ребята? Не признаем…

Его отвели в сторону, что-то там втолковывали.

— Ну все равно, — радушно сказал Данчо. — Мы гостям рады. Вот закончится официальная часть, и поедем к нам.

Фрэнк попросил Максимова переводить все — и то, что выкрикивал парень, и то, что говорили остальные.

Сейчас, с удовольствием вытянувшись на чистой прохладной простыне, на которой коричневые руки казались особенно темными, расслабив уставшее тело, он вспоминал сказанные ему слова, выражения лиц, дружелюбные улыбки — и сам улыбался, не замечая этого.

Из ЗАГСа, втиснувшись в малолитражку, они поехали на свадьбу. И там было тесно, шумно и весело. Среди гостей Фрэнк увидел того местного журналиста, который присутствовал во время его беседы в тресте, а потом ездил с ними в пески, и тот первым поклонился ему. Фрэнк радостно заулыбался в ответ, закивал и повернулся к Джозине, чтобы сказать ей об этой неожиданной встрече. Но в это время Гозель подвела к ним знакомить своего учителя, и Фрэнк, к немалому удивлению, узнал в нем вчерашнего защитника саксауловой рощи.

— А ведь мы знакомы! — воскликнул он и даже руки раскинул, точно хотел обнять старого друга. — Вчера посреди песков вы сказали: «Не оскверняйте этот уголок девственной пустыни, оставьте его потомкам». Я правильно запомнил? — обратился он одновременно к учителю и переводчику. — Скажите учителю, что я преклоняюсь перед его мужеством.

— Ну, какое же мужество, — смутился Гельдыев, к их разговору прислушивались, и ему было неприятно говорить о случившемся в Совгате. — Дело житейское. Разве вы не заступились бы за дело рук своих?

— Я? — Фрэнка этот вопрос застал врасплох, он не мог себя представить в той роли, в какой оказался этот сельский учитель. — Наверное… впрочем, не знаю, — честно признался он.

Наверное у него на лице было написано то, чего он испугался, — а вдруг они здесь знают о его прошлом и только и ищут повода упрекнуть, устыдить? — потому что Гельдыев сразу же перевел разговор:

— Мы рады гостям, чувствуйте себя свободно, здесь все высоко ценят дружбу.

— Спасибо, — проникновенно ответил Фрэнк, сразу же решив, что ничего они о нем не знают и не могут знать. Максимов, тот да, его могли и проинформировать, а остальные…

Их усадили за длинный стол, налили водки.

— О, рашен уодка! — развеселился Фрэнк. — Карашо!

И тут же отозвался белобрысый. Откуда он только взялся, будто бы и не было его поблизости…

— Чего хорошего? Знаем мы вас! Все знаем — в про Кинга, и про Альенду…

Двое парней подхватили его под руки и довольно грубо вывели, вернее вытолкнули из комнаты.