Великая степь - Виктор Точинов

— Так-так. Тогда я знаю, как маскировались иновременные пришельцы в двадцатом веке: снежные человеки и барабашки. А техника — Несси и летающие тарелочки…

— Зря иронизируешь. НЛО — идеальное прикрытие. А Несси… Тебе она, часом, не напоминает одну живущую в окрестностях зверюшку? В уменьшенном масштабе — один к сотне. Вплоть до горбов, которые наблюдали у Лох-Несского дива… Если допустить, что ВВ кто-то, где-то и когда-то построил, или еще построит — то проводить испытания на модели вполне естественно. На модели, способной погружаться не только под воду, но и в прошлое…

— Насколько я помню, Несси не то действительно всплывала, не то просто мерещилась чуть ли не два столетия. Не многовато для испытаний?

— Да, но в промежутках между всплытиями ее никто не мог найти. Как ни прочесывали Лох-Несское озеро сонарами и эхолотами. Пробные броски в прошлое на разную удаленность вполне могли занять год или два абсолютного времени. И вся туристская индустрия, что лихо наживается на монстре, все спекуляции в желтой прессе, все наукообразные труды — лишь отклики на эти опыты…

— Вот оно, значит, что… Несси, значит — пробная модель. Айдахар — подлодка-малютка. А ВВ — крейсер класса «Петр Великий»? Ерунда. Верблюд — животное. Если его ранить — кровь течет… После наших снарядов — текла. Да и ведет он себя больно тупо для управляемой людьми машины. А убитых айдахаров ты вскрывал… Где там экипажу разместиться? В желудке? В кишечнике? Давай лучше вернемся к этой дыре на дне. Что ты там найти рассчитываешь?

— Хорошо, — сказал майор Кремер. — Оставим пока мифических животных в покое. Излагаю версию. В двадцатом веке в глубоком месте невдалеке от Девятки пребывала некая аппаратура для перемещений во времени. Стационарная. Скорее всего — законсервированная. По крайней мере активно не работающая. Возможно, по причине строительства Девятки — наши радары мигом бы засекли выныривающие из озера НЛО. А лет сто назад тут была глушь, медвежий угол, условия для использования идеальные. При Прогоне «боковые лепестки» наложились как раз в нужном месте. И каким-то образом активировали эту чужую технику. Сработала она совершенно нештатно — и вот результат… По сути, произошла катастрофа — и для нас, и для владельцев аппаратуры… Такой расклад объясняет все, что сейчас вокруг творится.

— Так уж и все… Ладно. Пошли по порядку. Восьмипалые?

— Сомнений нет — это и есть владельцы хроноаппаратуры. Я не знаю причины их восьмипалости. Либо чудеса генной инженерии пошли этим путем и все обитатели будущего не похожи на нас, либо это маскировка под местный фольклор. Под восьмипалых онгонов, духов войны.

— Оживающие прапорщики — в принципе, деталь неважная, — задумчиво сказал Таманцев. — При соответствующем уровне технологии, их, надо понимать, сотворить несложно… Но Водяной Верблюд?

— Машина. Скорее всего — биоробот. Возможно, посланная как раз изъять канувшие в прошлое приборы…

— Нет, Макс. Тут-то твоя версия и поползла по швам… Эта махина при желании могла поднять со дна все, что хочешь; под самым нашим носом — и ничем мы помешать не могли. К чему тогда вся возня вокруг Девятки? Все интриги, стравливание со степняками, заговоры? Чего проще — приплыл и забрал. К тому же ВВ, ты сам говорил, ошивается здесь уже несколько поколений, не проявляя и признака разума…

— Возможен другой вариант. Катастрофа ударила по онгонам (давай называть их так для простоты) куда сильней, чем по нам. И по ВВ — тоже. Допустим, мы имеем дело с кучкой хроноробинзонов, сидящих тут без связи со своей эпохой. Контроль над ВВ они явно утратили — вполне возможно, что Верблюд необратимо поврежден. Их единственный шанс — это аппаратура на дне, под дулами наших береговых батарей. До нее онгоны и добираются — как могут. А могут они не многое…

Таманцев задумался, еще раз прогоняя все факты. Явных противоречий не обнаруживалось. Более того, факты, которых Кремер не знал, идеально ложились в схему. Судя по всему, онгоны злоупотребляли пси-связью — вполне возможно, без всяких приборов. Их подводное оборудование вполне могло управляться по тому же принципу… Защита от непрошенного пользователя стопроцентная — никто всерьез такими способностями на исходе второго тысячелетия не владел. Но тут влез Камизов со своим психотронным оружием…

— Твою версию проверить недолго, — сказал генерал. — Водолазное снаряжение есть, айдахаров разгоним… И прочешем эту яму. Только и всего…

Таманцев не сказал вслух, но подумал, что перспективы с хронотехникой в руках откроются интересные… И вовсе не обязательно возвращаться. Зачем? И здесь можно неплохо устроиться. Особенно если уничтожать врагов в прошлом — до того, как они стали врагами… Тот же Нурали…

Генерал не знал, что утром этого дня заклятые враги пресветлого хана, ак-кончары — все, до последнего человека — перешли вброд крохотную степную речку, безымянный приток Кара-Су.

Эта была граница владений Нурали-хана.

7

В своих рассуждениях о природе онгонов майор Кремер строго руководствовался логикой, здравым смыслом и известными фактами. И оказался во многом прав.

Но не во всем.

Потому что само существование онгонов в его мире (теперь — в его) было алогичным. Парадоксальным.

Онгонов считали, и справедливо, духами войны, беспощадными и жестокими, — но они ни разу не убили ни одного человека. Вообще никакого живого существа. Просто не могли. По-другому были устроены… Наоборот, онгоны воскрешали других. Чтобы убивали те.

Онгоны жили так долго, что казались вечными. Хотя были смертны и порой погибали. Новые не рождались, функция воспроизведения себе подобных у онгонов отсутствовала. Для способных жить века и тысячелетия — ни к чему. Они жили почти вечно, но при этом никогда не появлялись на свет. И не должны были появиться — породившая восьмипалых пространственно-временная реальность не существовала (и не существует, и не будет существовать). Случается подобное с реальностями, активно играющими в хроноигры со своим прошлым… Онгоны никогда не появлялись (не появятся) в этом мире — однако жили. Парадокс. Бывает.

Где-то (ставшим нигде) и когда-то (ставшим никогда) их создали не жившие (и не будущие жить) люди — как копии персонажей степного фольклора, свирепых духов войны. Онгонов. Но основой для фольклора, для легенд об онгонах, послужила катастрофа, забросившая часть их на пару тысяч лет ранее расчетной точки… Тоже парадокс. Случаются и такие.

V. Милена

1

Она не выныривала долго и мучительно из глубин беспамятства, как то любят расписывать авторы типа Мери Мейсон, И не вспоминала напряженно: что же с ней произошло? Мозг включился мгновенно и тут же вспомнил все.

Был бой. Странные люди атаковали Школу. Милена пыталась сопротивляться и пропустила удар. А что произошло дальше? И что теперь?

Темнота. Глаза и лоб чем-то прикрыты. Липнущим к лицу, давящим на веки. Она пробует поднять руку, сбросить с глаз пелену — бесполезно! Все тело упруго стянуто. Рука, преодолев меньше четверти пути со все возрастающим усилием, отброшена обратно. С другой происходит то же самое. И с ногами… Невидимые путы эластичны, но надежны. Плен. Ее захватили. Захватили напавшие на Школу…

Звуки слышатся слабо, как сквозь слой воды. Двигатель машины. Грузовик. Прорвались и уезжают? Привычной тряски нет — плавное покачивание, словно спеленавший ее кокон подвешен на множестве резиновых нитей.

Рот свободен, но Милена не кричит. Не зовет на помощь. Она выгибает шею и пытается дотянуться зубами до своих пут. Ничего не получается, но она повторяет — снова и снова. Милена не терпит, когда с ней что-то делают.

Она привыкла — наоборот.

2

Сомневаться могут лишь живые.

Будь Хрусталев жив — он наверняка сомневался бы, приняв командование над группой глинолицых. Причины для сомнений имелись, и достаточно веские.

Потери оказались напрасными. Расстрелянные при прорыве периметра не в счет, это неизбежный расход. Даже Волковец, четырежды ходивший в Девятку и возвращавшийся, а на пятый раз словивший головой пулю зеленого салаги — тоже неизбежный расход. Но — граната черпака убила командира группы. Единственного из них, кого можно было по-настоящему убить. И — непонятный случай дезертирства. Отчего Рюхач рванул обратно в Девятку, Хрусталев не понимал.

Он вообще мало что понимал — сейчас. Воспоминания о прошлой жизни (точнее — просто о жизни) никуда не ушли, но казались сном — зыбким и нереальным. Совершенно неважным сном. Все тогдашние мысли и желания поблекли и выцвели — Хрусталев удивлялся бы их смехотворности, если бы сохранил способность удивляться. Все было неважно. Кроме одного — получаемых Хрусталевым приказаний. Четких и недвусмысленных, звучащих прямо в мозгу. В мертвом мозгу.