Драгоценность, которая была нашей - Колин Декстер

В общем, получалось довольно странно: Олдрич, который слышит всё хуже и хуже, сидит в самом конце, а миссис Роско с её исключительным слухом располагается в самом переднем ряду…

Но так уж получалось!

Через три ряда перед Олдричем, по левую руку от него, он видел головы Говарда и Ширли Браун.

— Надеюсь, эти слайды лучше, чем те, что твоя сестра привезла из Оттавы?

— Хуже трудно себе представить, — согласилась Ширли, когда Ашенден начал свой хорошо отрепетированный панегирик доктору Мол, несравненному эксперту по римско-британской археологии, а потом подошёл к входной двери и выключил свет.

Без десяти одиннадцать Фил Олдрич посмотрел на дверь, в которую тихо вошли два человека. Удивительно, но он очень хорошо слышал доктора Мол, её твёрдый и звонкий голос звучал в его ушах громко и отчётливо. Больше того, она была прекрасный лектор, ему хотелось слышать то, что она говорила. Она понравилась всем. Во всяком случае, не прошло и трёх-четырёх минут после начала лекции, как Ширли Браун наклонилась к Говарду и прошептала ему на ухо:

— Лучше, чем Оттава!

Доктор Мол почувствовала спиной, что аудитория как-то незаметно увеличилась, но не стала вникать в это обстоятельство. Но только после того, как она завершила первую часть лекции, после того, как она слегка наклонила голову, принимая последовавшие аплодисменты, после того, как снова зажёгся свет, после того, как Ашенден сказал (как говорит всякий председательствующий со времён Адама), как всем понравилась беседа, как все благодарны за то, что столь известный специалист не только очаровал слушателей, но ещё и согласился ответить на любые вопросы, которые людям, находящимся в зале, не терпится задать такому выдающемуся эксперту… только после всего этого доктор Мол сумела рассмотреть, кто же пришёл во время лекции. Они сидели рядом на последнем ряду, тот, что ближе к выходу, большой, налитой силой, с добрым выражением лица, и второй — не такой плотный, несомненно, обладающий властью, с редеющими волосами и бледноватым лицом. Этот-то последний и задал первый — и последний — вопрос. К нему-то и обернулись все присутствовавшие, когда раздался его негромкий, хорошо поставленный и очень английский голос:

— В молодые годы, мадам, я увлекался классикой и, хотя всегда больше всего интересовался стихами римских поэтов и трудами римских историков, я никогда почему-то не испытывал большого энтузиазма по поводу римской архитектуры. По правде говоря, римские кирпичи оставляли меня абсолютно холодным, не пробуждали никакого тёплого чувства. Вот поэтому мне страшно хотелось бы знать, что привлекло вас…

Вопрос прозвучал божественной музыкой, пролился целительным бальзамом для ушей Барбары. Но туг задавший вопрос встал. — …да, всем нам было бы исключительно интересно услышать ваш ответ. Но только, прошу вас, не сейчас!

Человек прошёл по центральному проходу и остановился у проектора и, повернувшись к аудитории, заговорил:

— Прошу извинить меня за вторжение. Но присутствующие знают, кто я, кто мы. И я должен буду попросить вас предоставить следующие полчаса в моё и сержанта Льюиса распоряжение.

Доктор Барбара Мол с трудом подавила улыбку. Она сразу же уловила знакомую литературную ассоциацию и не без удовольствия несколько секунд выдерживала взгляд устремлённых на неё небесно-голубых глаз.

Ашенден поднялся наверх и постучался в комнату 46.

— Но ведь Сэм уже объяснил. У меня болит голова.

— Я знаю. Но это полиция, миссис Кронквист.

— Полиция?

— И требуют, чтобы все были там.

— О Господи!

Глава пятьдесят третья

И резюмировал всё настолько ловко, что получилось намного больше того, что сказал свидетель.

Несколько озадаченная, доктор Мол, которую пригласили, если она хочет, остаться, заняла место в первом ряду. Этот человек говорит, скорее, как оксфордский дон, чем как детектив.

— Позвольте мне обрисовать всем вам это дело, вернее, два этих дела. Первое: из комнаты миссис Лауры Стрэттон в «Рэндольфе» были украдены драгоценности. В то же самое время- не известно, до или после этого, — умирает миссис Стрэттон. Медицинская экспертиза установила, что она умерла от коронарного тромбоза, и ни о какой насильственной смерти тут речь идти не может, разве только она умерла от шока, когда застала кого-то, покушавшегося на кражу драгоценности, которую привезла из Америки, чтобы передать Эшмолеанскому музею, а точнее доктору Теодору Кемпу как представителю музея. Я пытался выяснить, надеюсь, вы простите меня, кому выгодна кража драгоценности, и от мистера Брауна (все головы повернулись в его сторону) узнал, что миссис Стрэттон всегда старалась уходить от разговоров о её финансовых делах. Поэтому я, естественно, должен был допустить возможность, что драгоценность вообще никто не крал, то есть никто из посторонних, и что, скажем так, её «заставили пропасть» сами Стрэттоны. Драгоценность принадлежала первому мужу миссис Стрэттон, и это он выразил желание, как зафиксировано в его завещании, чтобы она была возвращена в Англию и помещена в постоянной экспозиции вместе со своей половиной, Волверкотской Пряжкой. В качестве сокровища, имеющего существенную историческую важность, Волверкотский Язык, конечно, бесценен. Сам по себе, однако, как произведение искусства, украшенное драгоценными камнями, он поддаётся оценке, и миссис Стрэттон застраховала его на полмиллиона долларов. Я ещё не совсем знаком с условиями страховки, но, как представляется, в случае кражи драгоценности, либо до, либо после смерти миссис Стрэттон, страховка выплачивается мужу, а не переводится в тот или иной опекунский фонд. Во всяком случае, так себе представлял, точнее, представляет себе Эдди Стрэттон, ибо большую часть из сказанного мною я выяснил у самого Стрэттона, находящегося в настоящий момент в Америке. — Морс сделал паузу и обвёл сидящих перед ним взглядом. — Вероятно, нет необходимости обрисовывать вам соблазн, который испытывал мистер Стрэттон, не имеющий практически ни гроша за душой, человек, знавший, и знавший, вероятнее всего, наверняка, что жена потратила почти всё значительное состояние, оставленное ей мужем, то есть первым мужем.

На нескольких лицах появилось выражение сожаления и недоверия, но Джанет Роско оказалась единственной, кто предпочёл не скрывать своих сомнений:

— Но этого не могло быть, инспектор! Эдди не было в гостинице, он ушёл гулять…

Морс остановил её, подняв руку, и мягко проговорил:

— Пожалуйста, выслушайте меня, миссис Роско… Совсем несложно определить промежуток времени, в который могла произойти кража, и не составляет особенной сложности установить, где находилось большинство из вас в течение этих главных сорока пяти минут. Не все из вас были расположены быть со мной полностью откровенными, но я не хочу сейчас вдаваться в это. Как мне представлялось — как представляется мне и сейчас, — вором должен был быть один из вас, один из группы туристов, включая и вашего руководителя (головы снова как по команде повернулись), или один из служащих «Рэндольфа». Но последнее предположение можно было быстро проверить и сбросить со счетов, как это и было сделано. Таким образом, леди и джентльмены, вам нетрудно увидеть, в каком направлении развивалось дело…

Непосредственные последствия кражи значительно уменьшились как благодаря смерти Лауры Стрэттон, так и убийству на следующий день доктора Кемпа, человека, которому предполагалось в тот день вручить Язык на небольшой официальной церемонии в Эшмолеане. Должен вам сказать, одна из задач полиции, особенно той её службы, которая занимается расследованием убийств, заключается в том, чтобы выявить систему в преступлении, если это возможно, и в данном конкретном случае мы с сержантом Льюисом не могли не полагать, что между этими двумя событиями имеется связь. Вполне возможно, что это чистой воды совпадение, но связь может существовать, разве не так? Сам доктор Кемп! Человек, которого в один прекрасный день лишили драгоценности, разысканной им самим, ради которой он прошёл по длинной цепочке, пока не попал к американскому коллекционеру, драгоценности, по поводу которой он вёл переговоры, драгоценности, найденной в воде под мостом в Волверкоте в 1873 году, драгоценности, которая, будучи соединённой со второй деталью предмета, будет, вне всяких сомнений, представлять собой значительную историческую ценность, привлечёт к себе большое внимание и принесёт ему, Кемпу, на какое-то время славу и на долгое время продвижение по службе. Фотография воссоединённых Языка и Пряжки должна была украсить обложку выходящей в скором времени книги Кемпа. И что же, на следующий после этого день Кемпа убивают. Интересно, не правда ли? Я спрашивал себя, один ли и тот же человек совершил и кражу и убийство? Мне это представлялось всё более и более вероятным. Таким образом, мне, возможно, нужен был только один преступник, а не два, но мне нужна была также и причина. И моя мысль развивалась немного дальше в этом направлении, правильном направлении. Если преступник один и тот же в обоих случаях, то не был ли одним и тем же мотив? В этих преступлениях наибольший ущерб понёс один и тот же человек, Кемп. В первом у него отняли нечто дорогое его сердцу, во втором — жизнь. Почему? Вот о чём спрашивал я себя. Или, вернее, вот что я сначала не спрашивал себя, потому что склонялся к точке зрения — совершенно неверной, — будто между двумя преступлениями не может быть связи.