Глупости зрелого возраста - Елена Муравьева

Звуки возникали и исчезали, поглощенные кромешной тишиной.

— Мама, успокойся. С папой все в порядке.

— Ты уверена?

— Это обморок. Сейчас он очнется.

Ильин словно вынырнул из омута. Свет яркой вспышкой мелькнул перед глазами и растаял во тьме. А вот тактильные ощущения удалось удержать. Иван чувствовал, что лежит на чем-то твердом и неудобном, попытался изменить положение и от этого окончательно пришел в себя. Реальность предстала в следующем виде:

он лежал на полу,

Тома держала его голову у себя на коленях и гладила по щеке;

Люда сидела рядом и баюкала его руку;

лица у жены и дочки были растерянные и расстроенные.

Идиллия могла иметь только одно объяснение. От жалости к себе и испуга Иван окаменел: «Это конец, они прощаются со мной!»

— Папа! Иван!

Укор, прозвучавший в родных голосах, показался до невозможности неприятным:

«Я умираю, а они как всегда …»

В голове было отчаянно пусто.

«Вот и все. Надо срочно подводить итоги».

Ильин когда-то читал, что перед смертью у человека появляется возможность, оглянуться на прожитые годы и напрягся. Однако вместо глобальных воспоминаний в сознании возникла лишь старая детская обида.

Ему десять лет. Накануне дня рождения родственники, словно соревнуясь друг с другом, наобещали кучу дорогих подарков. Сгорая от нетерпения, он ждал праздника. Время тянулось бесконечно, в мечтаниях и рассказах друзьям-приятелям о будущих богатствах. Тем горше оказалось разочарование. Гости явились к застолью с дешевой не нужной дребеденью. Никто не принес обещанного.

«Наверное, я тогда и сломался. Посчитал их предателями, а себя жертвой и неудачником…»

Разгадывать психологические ребусы, не было времени. Последние мгновения Иван хотел посвятить иному. Было интересно (ох уж эта журналистская натура) с какими ощущениями он перейдет последний рубеж. Действительно ли так привлекателен тоннель, по которому душа улетает на небо? И насколько ярок свет в конце его?

Хотя умирать Ивану не хотелось, уйти именно так — чувствуя на щеке Томины пальцы и ощущая нежность, с которой дочь гладит его руку — было истинным наслаждением.

«Все-таки они меня любят, — грустно порадовался Ильин и посетовал: — когда меня не станет, они будут страдать. Бедные девочки».

— Иван! — круша иллюзии, раздался голос Томы.

«Не любит она меня. Не любит. Любила бы, то хотя бы на прощание сказала что-нибудь хорошее».

— Папа! — дочка вела себя не лучше матери: — Папа, вставай!

— Я умираю, — объяснил Иван и, усугубляя ситуацию, закрыл глаза.

На что он рассчитывал? На сострадание? Ха-ха!

— Папа, ты просто упал в обморок. Вставай. Все в порядке.

Банальный обморок вместо трагического исхода? Ильин недоуменно качнул головой. Не может быть. Может! Он совсем неплохо себя чувствовал. Немного ныло сердце, отчетливо болел затылок (наверняка, ударился при падении). В остальном организм функционировал нормально. В дополнение к очевидным признакам жизни в животе громко забурчало.

— Обморок… — с некоторым сомнением произнес Иван, и попробовал подняться.

— Лежи! — Тамара оборвала попытку резким движением и сердито произнесла. — А ты не командуй. — Это уже в адрес дочери. — Человеку плохо, а ты «вставай, вставай».

Иван снизу вверх посмотрел на жену. Что значит этот неожиданно возникший гуманизм? Может быть, Тамара испугалась за него? Может быть, она готова помириться? Увы, лицо супруги олицетворяло лишь упрек: суровая складка соединяла брови, взгляд полнился безразличием, сжатые губы вытянулись в нитку.

Однако тонкие пальцы, не переставая, нежили его кожу. И дарили надежду. Апеллируя к ней, Иван и произнес:

— Томочка, прости меня, дурака окаянного. Прости, Бога ради. Прости. Прости. Прости. И ты, Людочка, прости. Прости, девочка. Прости. Прости меня.

Для полного сходства с телевизионным мылом не хватало только слез. И они не преминули появиться. Томины глаза наполнились влажным блеском, у Люды по щеке поползла слезинка.

— Папочка, ну, что ты…

Папочка хотел ответить — ничего, я в порядке, но вместо этого разрыдался. Было невероятно жаль разобиженного в пух и прах десятилетнего Ванечку, которого оставили без взлелеянных в мечтах подарков. В том списке потерь был велосипед, футбольный кожаный мяч и (у каждого свои заморочки) детская швейная машинка. Без нее Ивану тогда было особенно плохо. Он так стеснялся признаться тете Маше, что хочет девчачью игрушку, с таким трудом превозмог себя, так обрадовался пониманию и так горько плакал в подушку, засыпая. Вместо машинки тетка принесла бутылку водки, два червонца и сладкую плитку (в те далекие времена они служили дешевой заменой шоколаду). Водку выпил папа. Деньги мама спрятала в кошелек. Имениннику досталась коричневый невкусный эрзац.

Кроме маленького Вани Ильину было жалко и себя нынешнего. То же разобиженного в пух и прах. Нынешнего было даже жальче. Десятилетний пацан и его детские проблемы не шли в сравнение с настоящей бедой, в которой оказался взрослый Ильин. Жизнь шла под откос, семья рушилась, и что делать в этой жуткой ситуации Иван не знал и от этого плакал безутешно и отчаянно.

Истерика закончилась также внезапно, как началась. На смену ей пришел стыд. Иван поднял глаза на жену и дочь. Раньше он не позволял себе подобных слабостей и чувствовал себя препаршиво. Его и так в семье в грош не ставят, а тут еще слезы.

Но, кто разберет этих женщин. Иван ожидал насмешек и издевок, а обнаружил сочувствие. Люда ободряюще улыбнулась и крепко сжала его ладонь. Как отнеслась к его срыву Тома, Ильин не понял. Укор так и остался лежать на ее лице, а вот рука теперь индифферентно лежала на его плече.

«Неужели не получилось? Не может быть!» — режиссер внутри Ивана, снова сказал свое слово. Как всякий творец, препарирующий человеческие эмоции, он был полон цинизма. Иван от удивления даже икнул. Во-первых, он считал, что маэстро, черт его дери, уже ретировался. И что это он сам, без всякой позы и дешевой аффектации из-за волнения (судьба ведь решается — не задачка по арифметике) упал в обморок, а потом закатил истерику.

«Какое там волнение, — отмахнулось творческое начало. — Ты, Ванька, представление устраиваешь, стараешься баб своих растормошить. И правильно делаешь. Люда уже почти готова. А Томку надо еще дожать. Она — кремень баба, ее на дешевые уловки не поймаешь».

Словно в подтверждение, Тамара скептично произнесла:

— Ильин, хватит спектаклей!

Иван не стал спорить и сфокусировал внимание на дочери. «Поддержи меня, маленькая», — попросил мысленно. К счастью, дочь уловила сигнал и просьбу выполнила:

— Мама, — одернула зарвавшуюся родительницу. — Человеку плохо, а ты …

— Человеку плохо, — эхом повторил Ильин и вдруг, вместо того, что аккуратно разыграть партию и добиться желаемого, снова ударился в экстрим. — Девочки, — взвыл чуть не с собачьим надрывом, — мне так плохо без вас. Хуже не бывает. Хоть вешайся. Я от тоски чуть с ума не сошел и …даже преступление совершил.

«Зачем я это делаю? — успел испугаться Ильин, прежде чем выдал себя с потрохами.

— Я нечаянно подслушал один разговор… — краткая версия передавала лишь канву событий. — Баба шантажировала мужика и требовала сорок тысяч баксов. Тот спер почти полмиллиона, но отказывался платить, пока его, как следует, не прижали. Я оказался невольным свидетелем и понял, что могу эти деньги забрать. Вернее, ничего я не понял. У меня снесло крышу, я не думал, не сомневался, не боялся, а только мечтал об этих деньгах. Полное безумие, конечно. Но я проследил за шантажисткой до ее дома, догнал на лестнице, и когда она полезла в сумку за ключом, выхватил пакет с деньгами и убежал.

— А она что? — спросила Тамара.

— Побежала вдогонку. Я чудом спасся. Вы не думайте, там такая бабища — жуть, догнала бы — убила. Дома я часа два приходил в себя. Все ни как не мог поверить, что это совершил ограбление. Даже собирался вернуть деньги шантажистке или пойти в милицию. Но удержался.

— И где теперь эти сорок тысяч? — недоверчиво спросила Люда.

Его прагматичные дамы, как всегда, интересовались главным. Пережитые им укоры совести были темой побочной.

— Увы… — Понимая, что продолжение несколько разочарует слушательниц, Иван, тем ни менее закончил историю: — Половину денег у меня отобрали. Так получилось, что пока я грабил шантажистку, за мной следил один человек. И когда я решил, что все уже утряслось, он явился и потребовал половину.

— Ты отдал? — глаза у Томы возбужденно сияли.

— Я сопротивлялся до последнего, но…

— Почему он у тебя все не забрал? — вмешалась Люда.

— Вы не поверите, — сокрушенно вздохнул Ильин. — Это, конечно, дикая нелепица. Но чистая правда. Жена этого типа гадает на картах. Так вот, перед тем как ее муженек собрался идти ко мне, мадам раскинула колоду и позволила брать ровно половину денег. Тогда, мол, все обойдется мирно. Если бы мужик забрал все — ему бы не поздоровилось.