Банкротства и разорения мирового масштаба. Истории финансовых крахов крупнейших состояний, корпораций и целых государств - Валерия Башкирова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ужас перед долговой ямой держал в напряжении не только русских купцов, но и творческую интеллигенцию. Не миновал ямы известный критик и поэт Аполлон Григорьев, друг Фета, автор бессмертного романса о «подруге семиструнной» и столь же бессмертного откровения, что Пушкин – «это наше все». Его главной проблемой была безудержная любовь к мотовству и цыганским песнопениям при хроническом отсутствии денег. Как и подобает истинному поэту, Григорьев прозорливо предчувствовал свою судьбу, периодически делая в дневнике соответствующие записи: «Дела мои по службе идут плохо – и странно! Чем хуже делается, тем больше предаюсь я безумной беспечности… Долги мои растут страшно и безнадежно». Другая запись гласила: «Долги растут, растут и растут… На все это я смотрю с беспечностью фаталиста». Кредиторы не разделяли беспечности должника и упекли его в тюрьму. Григорьева выкупила на свободу богатая генеральская жена, баловавшаяся литературой, но через четыре дня после освобождения поэт скончался.
Другая окололитературная история с ямой обернулась общественным скандалом. Поэтесса и переводчица Каролина Яниш была одной из самых ярких литературных звезд Москвы первой половины XIX века, а также счастливой обладательницей немалого состояния. Ее муж Николай Павлов тоже был писателем, к тому же имел репутацию завзятого либерала. К несчастью, Павлов не мыслил жизни без карточного стола и спустил деньги жены за рекордно короткий срок. В отместку Яниш подала на мужа в суд и в 1852 году посадила его в долговую яму. Случись это лет на двадцать позже, поэтесса могла бы стать знаменем нарождавшегося феминизма, однако времена были еще не те, и она, став светским изгоем, навсегда покинула Россию. Публика не простила Яниш того, что она упекла за решетку либерала.
Вполне объяснимо, что долговая яма стала одним из самых непопулярных общественных институтов. В течение XIX века страны, считавшие себя цивилизованными, отказались от этого метода выбивания долгов. Отказалась от ямы и Россия – в 1879 году. Теперь прогрессивная часть человечества считала, что человек в условиях рынка должен рисковать только своим имуществом, а не свободой или здоровьем. Между тем кредиторы все так же хотели иметь возможность вернуть свои деньги, а должники все так же не всегда оказывались добросовестными.
* * *Мало того, что государство перестало истязать несостоятельных должников, – сами должники оказались под защитой законов о личном банкротстве. Новую западную философию ясно выразил Верховный суд США, постановивший в 1915 году, что целью личных банкротств является предоставление должнику шанса «начать заново, будучи свободным от обязательств и ответственности, связанных с неудачами в бизнесе».
Вместе с тем институт правежа сохранился, переместившись из легальной сферы в мир криминала. В ХХ веке в разных странах гангстеры всех мастей использовали для получения долгов тазики с цементом, бейсбольные биты, раскаленные утюги и прочие предметы домашнего обихода, дабы не дать заемщикам окончательно расслабиться. Так благодаря гуманным соображениям законодателей удовлетворение кредиторов вновь стало частным делом самих кредиторов, как это было во времена викингов и опричников.
Однако далеко не каждый заимодавец готов связываться с бандитами, а потому на Западе уже в начале ХХ века расцвел бизнес на легальном выбивании долгов. Сегодня стандартной формой заработка агентств по сбору долгов является доля взысканной суммы, обычно от 12 % до 25 %. Иногда такие агентства полностью выкупают у кредиторов их права и действуют уже от своего имени. Методы их работы при этом мало отличаются от тех, что применялись средневековыми ростовщиками в отношении запутавшегося в долгах аббата: должника изводят звонками до тех пор, пока он не решит, что уж лучше заплатить, чем продолжать бегать от телефона. Современный американский борец за права потребителей Бад Хиббс так описывает их методы: «У большинства фирм-сборщиков из тех, с кем мне приходилось иметь дело, развит синдром „большого босса“. Они почти всегда стараются поразить вас титулами вроде „главный юридический консультант поверенного Смита“ или сразу стараются запугать вас, говоря, например: „Бумаги на вас уже направлены в суд“. Или вот мое любимое: „У нас нет времени с вами нянчиться. Так вы будете сегодня платить или нет?“». Хиббс также приводит факты, когда один и тот же сборщик представлялся по телефону то поверенным, то следователем, то агентом, не имея при этом никаких прав на подобные титулы. Ни один такой «агент» в действительности не может даже подать на должника в суд, по крайней мере пока его агентство не выкупило долг.
Гуманное отношение к должникам и расцвет индустрии кредитных карт на Западе привели в последние два десятилетия к быстрому росту личных долгов населения и к такому же быстрому росту количества личных банкротств. «У нас теперь нет долговых тюрем, – сокрушается лондонская Times от 30 мая 2005 года. – Фактически правительство, меняя правила, сделало так, что банкротство перестало быть постыдным делом: банкроты… уже через шесть лет после своего банкротства очищают от него свою кредитную историю. Стоит ли удивляться, что число личных банкротств ежегодно вырастает на 30 %!»
Примерно такая же картина наблюдается и по другую сторону Атлантики, где республиканцы уже всерьез обсуждают возможность восстановления системы долговых тюрем. В апреле Джордж Буш подписал закон, который ужесточает требования к тем гражданам, которые решили отделаться от кредиторов, объявив о личном банкротстве.
В свою очередь, противники республиканцев предлагают решение проблемы, которое пока еще выглядит невинной шуткой: «Не пора ли подумать о чем-нибудь новеньком – например, о тюрьмах для кредиторов? Почему бы не посадить под замок сотрудника банка, который оформит дурацкий кредит?» Так или иначе, о некоторых древних формах взаимоотношений заимодавца и должника нам, вероятно, еще придется вспомнить.
Вместо послесловия
Разорения и Разорение
Когда эта книга была готова к печати, мой шеф заметил, что, на его взгляд, в ней не хватает заключения, – обращения к личной, человеческой истории «из жизни». Возможно, из моей собственной жизни. Легко сказать!
Ведь лично мне разорение в обычном сегодняшнем понимании не грозит, потому что я не занимаюсь бизнесом. И у меня нет знакомых олигархов, тем более разорившихся. А те разорения, о которых я могла бы рассказать, никак не тянут на «крупнейшие мировые», и это совсем другая история. И все же…
И все же, может быть, я кое-что знаю о разорениях. Или, вернее, о Разорении.
Все дело в генетическом опыте, памяти поколений. Разорение разорению рознь.
Господа, о которых идет речь в этой книге, потеряли не последний кусок хлеба, не крышу над головой, не семью, не свободу. Они утратили лишь то, что было дано им сверх необходимого – состояние или даже его часть.
Знают ли они о том, что такое настоящее разорение? Знают ли о том, что такое разорение абсолютное, в масштабах огромной страны? Что значит потерять привычный, казавшийся таким устойчивым и единственно возможным образ жизни, лишиться главных земных ценностей – семьи, дома, любимого дела, хлеба насущного, свободы и самой жизни?
Я могла бы рассказать о своих предках, среди которых не было бедняков. О дворянах, купцах первой гильдии и крепких крестьянах. Вот они – смотрят с немногочисленных чудом сохранившихся выцветших фотографий: осанистые чернобородые прадеды (сидят) и строгие красавицы прабабки (стоят). Серьезные и достойные люди. Сердце России – Волга и Заволжье. Они трудились, не покладая рук, растили и учили многочисленных (до восемнадцати!) детей. Просторные, крепкие дома, большие семьи, тетушки, нянюшки… И отдыхать умели – приглашали гостей, музицировали. А еще собирали библиотеки. Для себя и для потомков.
Я могла бы рассказать о том, как внезапно кончилась та жизнь, и о том, что уготовила им жизнь в совсем другом мире. О том, как преследовала их новая власть, как глумилась над их верой, как отбирала то, что было нажито тяжелым трудом. Дома? Три революции, четыре войны. Семьи? Тех, кто уцелел, раскидало по всей стране от Прибалтики до Урала, потому что жили люди не там, где хотели, а там, куда их посылали – хорошо еще, если работать, а не по этапу. Библиотеки? Сгорели в буржуйках, сгнили в брошенных домах, может быть, пошли на самокрутки экспроприаторам. Деньги и драгоценности? Разве это не самое малое, что пришлось тогда потерять?
Но главное потеряно не было. Мои прадеды верили в Бога и старались держаться подальше от власти. Может быть, поэтому они не были уничтожены под корень. Но их детям – моим дедам и бабушкам – выпало пережить войну, эвакуацию, разруху послереволюционную и послевоенную. Голод. Тиф. Проводы мужей на фронт и их чудесное возвращение.