Фанфики - В. Бирюк

Среди прочих дел выясняется, что покойный кречетник уделял молодой жене очень мало внимания. Все «разики» за два года совместной жизни можно посчитать по пальцам. Воспоминания о них у вдовы остались… удушливые — кречетник был мужчина довольно дородный.

А главное — они не дали результата, который для всякой приличной здешней женщины является обязательным условием самоуважения и уважения в обществе — Аннушка не залетела.

Я уже объяснял: в «Святой Руси» вина за бесплодие возлагается на женщин и воспринимается индивидуумом и обществом как божья кара.

Тут Гавриил и говорит. Громовым, естественно, архангельским голосом. Но негромко, поскольку моими устами:

— Не казни себя, дщерь моя, но прими в сердце твоё страждущее благую весть. Супруг твой раскаялся в пренебрежении тобой, женой своей венчанной. И взмолился он ко Вседержителю и Пантократору о милости необычайной. И позволил ему Господь, за-ради очищения души страдающей, вернуться трижды в мир дольний и зачать тебе дитя долгожданное. В первый раз принёс он тебе знак — кольцо рябиновское. Во второй раз спас он тебя от семени бесовского ладанкой освященной. Ныне же грядёт муж твой в третий — последний раз. Уже звенят сферы хрустальные, уже гремят запоры железные, уже слышна поступь его тяжкая. Но не пугайся, жено, лежи спокойно, и да наполнятся твои душа и тело восторгом и радостью.

Тут оркестр должен был бы урезать туш, но оркестра у меня нет. Поэтому чисто на губах: блям-блям-блям, у-у-у, о-о-о, бамс-брамс! Оле, оле-оле!

Со стороны саркофага появляется Сухан в какой-то… куколи. Весь в белом. Замотанный с головы до пояса, с закрытой тряпкой лицом, и, как я вижу со стороны — с голыми ногами. Торжественно и благочинно приступает он к искуплению греха старого кречетника в части «делать детей».

Я продолжаю свою проповедь по мотивам вульгарного православного богословия и массаж отдельных точек пасомого тела. Аннушка, как и было возвещено, наполняется «восторгом и радостью». Наполнение происходит быстро и качественно.

Никогда не задумывался о том, насколько сочетание тактильного и гипнотического воздействия улучшают продолжительность и количество женских оргазмов. Три раза подряд, практически без снижения силы, для девушки, которая никогда прежде и одного раза не испытывала…

Ещё одно личное открытие, к которому привела меня жизнь на «Святой Руси»: секс под гипнозом. Надо будет проверить…

Наконец, Гавриил отпускает, излившую свою тоску и семя, душу на покаяние. Причём я старательно присвистываю, пришепётываю и подвываю, изображая музыку сфер.

Гавриил настойчиво внушает успокаивающейся Аннушке необходимость полного подчинения и доверия Ваньке-ублюдку, подтверждает обет молчания, вселяет надежду на светлое будущее «по милости Господа нашего» и велит ей мирно заснуть, тихонько погладив её по виску.

Всё. Аннушка спит, спектакль закончен. Убираем реквизит и возвращаем нашу «приму» на её место в шкафу. Виноват — в опочивальне.

Мир меняется не железом и хлебом, не дорогими торными да городами богатыми. Мир меняется людьми. Ибо только люди всё сиё делают. А делают они хоть что — по убеждению или по внушению.

Убеждать людей — занятие тяжкое и долгое. Требует оно немалой мысленной работы самого убеждаемого. Внушение же меняет душу человека без труда с его стороны. Подобно тому, как земля перед пахотой просто лежмя лежит. Во внушении важна не мысль-зерно, но разрыхление души, прежде происходящее.

Всякое внушение есть обман. Всякий обман имеет свой срок. Кто кого переживёт — человек ли внушённое, внушение ли человека… всяко бывает. Посему избегайте внушать что-либо своим людям, друзьям своим. Ибо, когда обман развеется — друга потеряете. А вот ворогам внушать — полезно. Хоть он и поймёт обман, а испугается — как бы под новый не попасть. И явит покорность. А и озлобится — не велика потеря — он же ворог.

По утру — оперативка. На тему: а не пора ли нам домой сваливать? Вроде дела-то закончились, пора и честь знать. Только у Николая уже два проекта в голове крутятся: насчёт колёсной мази в разных городах и о «зимнем хлебе».

Он только начал:

— Аким Яныч, а не сходить ли тебе…

Аким сразу понёс:

— Ты…! Морда холопская! Ты ещё меня посылать по твоим делишкам будешь?! Да я тебя плетью…! Я — боевой сотник! В битвах славой увенчанный! А ты меня к себе, купчишке мелкотравчатому, в прислугу гнёшь?! Я те не купи-продай какой!

Так. Потерпели-послушали. Теперь те же яйца, только в профиль.

— Аким, ты своим сотоварищам боевым зла желаешь?

— Ась? Не… Ты чего?! Да ты как посмел…! Про меня, стольного боярина…! Да как у тебя мозга повернулась такое подумать?!

— Тогда чего ж ты им жизнь портишь да гнобишь?

— Кто?! Я?! Да ты в своём ли уме?!

— Я-то — «да». Я об твоих соратниках думаю. А ты только балаболишь. Что купцу тароватому, чту воину седатому — всем серебрушки надобны. Други твои во многих городках обретаются. У каждого заботы денежные. Кому — дочке приданое не собрать, кому — сыну коня доброго не купить. У третьего дома война да смута — жена шубу хочет. Четвёртый ранами боевыми мучается, а лекаря толкового позвать не может — дорого. Ты им поможешь? Денег дашь? Как у Немата было? А я дам. Десятую долю с продажи. Дело за малым — за тобой. Хочешь соратникам своим доброе дело сделать — подымай задницу. После и Николай сбегает — где, как, сколько… Но первое слово — твоё.

Пофыркал, похмыкал, посопел… «Индо ладно».

Хохрякович с барочником сговорился: назад пойдём баркой, которую бурлаки тянут. Как-то мне… на людях ездить… Но здесь так принято.

Ивашко обошёл здешние притоны да трущобы: надо набирать новосёлов в Рябиновку. Опять мой прокол: июль, идёт покос. Кто из города весной с плотами и ладьями не ушёл — нанялся в косцы. Толковых нищих мужиков в городе нет.

Лучшее время для набора переселенцев — конец зимы, начало весны — самое голодное время. С людьми надо по сезону договариваться. Как со зверем лесным: белку бить только по первому снегу.

Надо в усадьбе разворачивать пункт санобработки: основанная масса добровольцев — больные да калечные. А ещё — вороватые. Дворник сразу взвился:

— Нельзя пускать! Покрадут, пожгут, поломают! Отребье и подонки.

Значит надо их как-то… ограничить в свободе перемещения. Но тащить в Рябиновку кучу рассадников инфекции и криминала «as is»… такого нахлебаюсь…

Ещё нужно пополнять здешнюю дворню, ещё нужно нанимать артель для строительства на подворье, закупать материалы для ремонта…

Все эти дела я на Терентия сваливаю. В конце концов он пожаловался:

— Господине, беда у меня: не слушают меня слуги.

— Не понял. Ты же сам говорил — холоп потомственный. Твои предки полтораста лет боярским подворьем в Киеве управляли! Неужто не выучился слуг нерадивых наказывать? Вот Ноготок, скажи ему — ослушник под кнутом покричит да ума-разума и наберётся.

— То-то и оно, что полтораста лет… У нас все знали — какое у кого место. Бывало, конечно, кто-то лениться или гонор какой… Но — редко. Один-два на усадьбу — можно и посечь. А тут они все… против меня. По-хорошему говоришь — считают слабостью, наглеют. По-плохому — злобятся, гадят исподтишка, друг друга покрывают да за моей спиной насмехаются. Каверзу какую мне учинить — уже за доблесть почитают. Да я, боярич, не об себе — дело-то не делается! А начну прижимать всерьёз — как бы красного петуха не подпустили. Может, ты кого из своих слуг управителем поставишь? А то… как бы ущерба имению твоему не приключилось.

Слабаком оказался? Привык на готовеньком, по традиции, «как с дедов-прадедов»? Потомственный начальник, хоть и раб. А сам подмять толпу под себя не умеет?

— А с чего дворня на тебя въелась?

— Ну… Прежние, которые боярыни, привыкли жить вольно, неспешно, нога за ногу. А вы теперь их гоняете. Я гоняю. По нуждам вашим. Опять же — годы мои невелики. А подчиняться… без сивой бороды… Про цену, за меня на торгу плаченую, знают и завидуют люто. А главное: чужой я здесь. Не местный. Над говором моим насмехаются…

Я задумчиво оглядел своих людей. Ноготок придрёмывает. А ему-то что? Скажут пороть — будет пороть. Чарджи тоже сидит с закрытыми глазами. Он опять в усадьбе не ночевал. Ох, нарвётся инал по… по самое нехочу. Николай насторожено глянул на дворника. Набор дворни идёт «по знакомству». Почти все — по рекомендациям двух местных деятелей в моём окружении: Николая и дворника. С них и спрос. А ещё спрос с Акима — он принимает людей. Он и формулирует:

— Дворовых перепорть всех. Не «за что», а «почему» — по воле господина. Через три дня повторить. За круговую поруку. Ещё через три дня — кто не поумнеет. А на место Терентия… я из своих, из рябиновских мужичка поставлю. А ты, Ванька, на ус намотай — слабоват твой ключник оказался. Не умеешь ты ещё в людях понимать. Хотя конечно — откуда тебе в такие-то годы…