Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

Семен Степанович уходил от Жоры, ссутулившись. Конечно, он узнал его сразу. Да и как иначе? Кто мог забыть Казанцева? Он расследовал самые громкие дела. Его проверок боялись. Авторитет этого человека был очень высоким. Его падение потрясло многих.

Еще несколько лет назад Костин и не помечтал бы, что будет вот так запросто сидеть рядом с Казанцевым. По было и время, когда даже боялся оглянуться в его сторону, поздороваться, — чтоб не навлечь на себя подозрения. Семен Степанович оказался в большинстве. Хотя никто во всем городе ни на минуту не сомневался в лживости измышлений против Казанцева. Говорить же о том вслух не решился никто.

Недавно слышал Костин в своем управлении сожаление о Казанцеве:

— Эх, был бы он, не барахталось бы следствие! Он такие дела как орехи щелкал…

По годы сломали и Жору. «Что осталось в нем от прежнего Казанцева? Состарившийся больной человек, растерявший слишком много. Даже если бы позвали его — не вернется он, не простит обид. Да и воротись, что сможет? Нет здоровья! И законы теперь приняты новые. Чтоб начать работу заново, надо их изучить. А когда? Упущено время безнадежно. Пропал человек», — вздыхает участковый, думая, что вот и его спишут на пенсию по выслуге через пару лет.

«Моя стерва тоже скажет, чтоб уходил из дома, назовет иждивенцем и бездельником. И останусь в Березняках навсегда. Вместо Федота. Старым сычом, как чучело огородное. И обо мне не вспомнят».

— Семен Степанович! Может, зайдете? — Костин увидел Рахита, приглашающего во двор. — Спасибо вам! Врач из города приезжала. Осмотрела жену. Сделала уколы, таблетки дала. Говорила, что вы ее вызвали. Фаризе уже лучше. Голова не кружится, тошнить перестало. Снова улыбается моя девочка! — рассказал Рахит, ведя гостя к крыльцу.

— Никого не видел? Никто не подходил к дому? — спросил Костин.

— Нет. Тихо все! Но я всегда наготове. Да и люди, поселенцы наши, тоже следят не только за дорогой, за всякой тропинкой. Детей, какие постарше, в дозор поставили. А Вася из города семерых сучек привез. Щенков овчарки купил. Чтоб, когда подрастут, деревню от беды стерегли. Целый мешок молодой картошки отдал за них. Себе двоих решил оставить. А и верно, собака человека издалека чует. Коли он хуже шайтана, в дом не пустит, в куски порвет.

Семен Степанович вошел в дом следом за хозяином. Фариза приветливо поздоровалась и вскоре принесла чай.

— Скажи, Фариза, тот черт не напоминает тебе кого-нибудь из наших бомжей?

— Нет! Бомжи, хоть и бродяги, но они люди. Этот — шайтан! Настоящий! — стояла на своем женщина.

— За что он тебя ударил? Зачем понадобилась ему? — тихо, словно самого себя, спросил Костин.

— Не знаю, — отозвалась эхом женщина. — Я боюсь ходить за сарай. Мне все время кажется, что стоит там появиться, он снова выскочит и набросится на меня.

— Откуда он взялся? Из кустов иль через забор перемахнул? Не мог же из земли вырасти?

— Из земли выпрыгнул. Я шагов его не слышала. Как-то сразу, мигом! Что-то прорычал и дубинкой меня!

— А дубинку возле сарая поднял?

— Сразу с нею объявился!

— Фариза! Ты взрослый человек. Нет чертей! Есть люди, которые в них рядятся! Нам надо найти, кто посмел напасть на тебя. Припомни хоть что-нибудь, чем он похож на черта и на человека? Дай хоть нить, за какую можно ухватиться, раскрутить и достать негодяя. Нутром чувствую, что он не пришлый. Живет где-то рядом. Но кто? — взмолился Костин.

— Шайтан! — упрямо повторила женщина.

Семен Степанович вздохнул, Рахит безнадежно отмахнулся:

— Ладно! Сами подкараулим» Я его выманю. Придумал кое-что! — рассмеялся хозяин.

А на следующий день вся деревня хохотала до слез над Рахитом. Бомжи и переселенцы хватались за животы, слушая мужика. А тот хвалился на все Березняки:

— Словил я того шайтана!

— Правда? Покажи его!

— Он у Степаныча сидит в сарае, весь на замки закрытый! И связанный по всем местам.

— А как бы взглянуть на него хоть глазком?

— На что? Вы и без того его знаете.

— Так кто же он? — горели любопытством глаза.

— Ладно! Уговорили! Давай я вам все по порядку расскажу, — присел на скамейку.

— Много дней я шайтана караулил. Сколько ночей не спал, а он все не появлялся. И тут мне в голову мысль стукнула, выманить его хитростью. И решил я стать Фаризой!

— Чего? Ты не звезданулся часом?

— Рахит, ну и ужрался ты, видать!

— Да как это мужик бабой станет? Не-е-е, не получится,

— Так я не всерьез, не насовсем! В бабью одежду переоделся, — разъяснил мужик.

— Брешешь! Как такое можно?

— Ну чтоб шайтан меня с Фаризой спутал!

— Но Фариза мелкая. А ты целый бугай! — не верили мужики.

— Вот в том-то вся трудность. А надо! Ну, с юбкой проблем не было. Они в поясе — на резинке. Хотел поверх брюк — не налезла ни одна. Пришлось на голую задницу натягивать. Кое-как напялил. А идти — ну никак. Ровно конь стреноженный. Ладно, думаю, мне в ней всего-то за сарай выйти. Стал в кофтах ковыряться. Тещина подошла. Та, как глянула, аж заплакала и говорит:

— Рахитик! Да ты ж моя копия! Совсем как я в юности. Надень лифчик, голубчик мой!

Мужики, сидевшие вокруг, смехом зашлись.

— Хотел я ее образумить, а теща в ответ:

— Коль женщиной предстать хочешь, надо, чтоб было все, как взаправду. Потому что не только шайтан, даже пьяный бомж знает — не бывает бабы без грудей. На них первое внимание вашего кобелиного мужичьего рода обращается. Именно на них негодяя и словишь.

— Ну что тут скажешь? Пришлось уступить. Натыкали в лифчик ваты. По рулону в каждую корзинку. И давай на меня напяливать, как хомут на жеребца. Я думал сдохну, пока они всей семьей застегнули эту сбрую. Надел сверху кофту. А тут как раз тесть из комнаты вышел. Впервой после инсульта. Глянул на меня и… обосрался. То хоть заикаясь говорил. Тут же вовсе онемел. Руки, ноги его свело, скрючило. Я давай ему объяснять, успокаивать. Он не в себе. Свалился на пол, глаза закатил. И все руками машет в мою сторону, будто прогоняет.

Ну, перетащил я его на койку, только собрался пойти за сарай, женщины велели платок надеть. Да побольше на глаза надвинуть, чтоб шайтан подвоха не почуял. Подвязался я и выскользнул. Прямо за сарай. На лавке там лег, жду. А курить охота так, аж скулы сводит. Но сам себе запрещаю, мол, путевый шайтан к курящей бабе не подойдет. Потому терпеть надо. И лежу, как идиот. Весь в бабьем, а ботинки — мои. Ну не возвращаться ж из-за них в дом.

А тут полночь пробило в доме. Я не то что про курево забыл, дышать стал шепотом. И, верите, от жути волосья на всех местах дыбом полезли. Холодно стало. Но лежу, не шевелясь. Вокруг посматриваю. Вот уже и час пробил. Тихо. Все спят. И меня на сон потянуло. Сам не знаю, как уснул. Ночью лишь прохлада будит. И меня холодом пробрало. Открыл глаза, вижу — рассвет наметился.

Только хотел домой вернуться, глядь, рядом со мной шайтан сидит и клубнику жрет прямо с грядки. А рядом целая гора зеленого лука, у меня украденного. Ну, я все ж лежу, не трепыхаюсь. Жду, когда этот нечистый до меня начнет пытаться. А тут, ай-ай-ай, моя «утренняя гимнастика» проснулась! И полезла наружу. Шайтан, как увидел, клубникой подавился и заверещал:

— Эй, баба! Чего у тебя там завелось?

Я понял, расколол он меня! Ну, вскочил и за ним! Тот единым духом забор перемахнул. Про лук запамятовал. Бежит и блажит на всю улицу:

— Не надо, эй ты, остановись, мать твою! Я сам мужик!

А меня зло берет! Махнул на забор и юбкой за кол зацепился. Ни вперед, ни назад, хоть тресни. Рванул я тряпье и бегом за гадом. Забыл вгорячах, что юбку на голое тело напялил. И мчусь, аж в ушах свистит.

Нагнал, сбил с копыт, он метров пять через жопу кувыркался. Подскочил я, схватил его за шкирняк и поволок к участковому. Тащу гада, не глянув, забыв о себе. А тут бабка Зина в колодце воду берет. Увидела меня — чуть сама в колодец не уронилась. Рот до колен отвис. Как креститься забыла.

Я не обратил особого внимания на нее. Ведь шайтан в кулаке. Кусается, лягается, вырваться норовит. Время от времени по башке ему даю, чтоб затих. Он заглохнет на секунду, а потом снова орет. Все матом человечьим. И просит отпустить. Я его во двор к Федоту, зову участкового. А дед не расслышал, сам вывалил наружу. Выставился на нас, крестится. Я и говорю:

— Зови Семена! Вишь, я самого шайтана словил.

Дед еле рот разодрал и пальцем на меня показывает.

Я как глянул, батюшки, ниже пояса два лоскута, и те по бокам мотаются. Все другое — сплошная голь. А тут еще тещин лифчик треснул. Вывалились из-под кофты корзинки с ватой. Все пузо в шмотках. А срамное, что спереди и сзади, — голышом. Из одежды — одни ботинки приличные. Остальное — срам! Ну, я не растерялся, стал платок развязывать. Тут участковый вышел. Спросонья к нагану, прикончить хотел. Вырвал из кобуры, я и завопил: