Тайна дела № 963 - Игорь Заседа

– Держись от этой истории подальше, Олег, – посоветовал он. – Поверь мне, я крутился в той среде, ты знаешь, лучше обойти их стороной.

– Кто-то должен, Алекс, начать… Люди должны объединиться, иначе, иначе мы потеряем так много в нашей сути, что последствия могут быть самыми ужасными.

– Я – эгоист, – прямо сказал Алекс. – Моя рубаха ближе к телу. Извини.

Мы еще долго говорили, потом я провел Алекса в «Днепр». Но перед этим Разумовский попросил сводить его на Владимирскую горку, он постоял у края обрыва, за которым начинались заднепровские дали, помолчал.

– Я хотел бы хоть на минуту заехать в Батурин, – сказал Алекс, когда мы пришли к гостинице. – Но Елена Игоревна сказала, что это невозможно. Да?

– Я постараюсь помочь тебе.

– Спасибо, Олег.

Алекс Разумовский не выиграл гонку, был третьим, но и это свидетельствовало о его высоком классе. Поражение и в малейшей степени не расстроило его.

– Я получаю удовлетворение от самой скачки, это самое важное. В моем возрасте лезть из кожи, чтоб всегда быть первым на финише, по меньшей мере, глупо, – объяснил он свою реакцию на результат состязаний.

Мне удалось договориться с соответствующей организацией, и мы отправились в Батурин, к родовому гнезду Разумовских, и Алекс закаменело стоял у бедствующих дворцовых колонн, впитывая в себя воздух, землю, старые кирпичи, картины давно ушедшей жизни. Он взял на прощание горсть земли, предварительно испросив у меня разрешения, бережно завернул ее в чистый льняной новый платок с вензелем «А.R.» и спрятал во внутренний карман пиджака.

Мы условились встретиться в Сеуле.

15

В тот вечер, когда я проводил Алекса в аэропорт Борисполь, позвонили из Швейцарии.

– Мистер Романько? – осведомился незнакомый голос.

– Я слушаю вас.

– Здесь Мишель Потье, из Женевы.

– О, Мишель, добрый вечер! Я рад вас слышать!

– Да, мистер Романько, я тоже, и у меня для вас есть новость. Я, кажется, нашел искомое и вскоре готов буду дать формулу прочтения этого препарата. Я просто потрясен, это какой-то невиданный ускоритель – он превращает организм в машину без сбоев, а сам быстро улетучивается из крови. Это чудовище способно сожрать спорт, если только не вырвать его с корнями! Вы понимаете меня, Олег?

– Конечно, Мишель.

– Как вы думаете, не стоит ли мне поставить в известность медицинскую комиссию МОК, тем паче, что принц Александр де Мерод мой добрый знакомый и коллега?

– Просто необходимо!

– Хорошо, я так и сделаю, и предварительно предупрежу их о имеющейся опасности. Ведь Игры в Сеуле, как говорится, на носу. Успеть бы только! В случае, если мы опоздаем и кто-то, кто уже сегодня живет этим препаратом, победит, допинг будет распространяться по свету с быстротой чумы. Ведь сколько есть людей, готовых безоглядно употреблять чудодейственные таблетки, чтоб наращивать мышцы, ускорять процессы тренировки и побеждать – от чемпионатов колледжей до первенства мира и Олимпиад. Это чудовищно, но это – правда…

– Вы не собираетесь в Сеул, Мишель?

– Это будет зависеть от результатов моей работы. Да, забыл сказать главное: последствия злоупотреблений этим препаратом ужасны. Ужасны! Я уже вижу это собственными глазами на подопытных животных. Не стану даже описывать их страданий.

Мы поговорили еще несколько минут: новости уже были известны, планы на будущее – тоже, и напряжение, вызванное неожиданным звонком Потье, заметно спало. Во всяком случае, я почувствовал, как замедлились удары сердца.

Я уже совсем собрался сказать Мишелю «Гуд бай», когда Потье после некоторой паузы, как-то неуверенно, словно бы боясь чем-то обнадежить меня или наоборот разочаровать, спросил:

– Знаете, Олег, я решил проверить мою методику на одном из тех волос, ну, помните, вы передали вместе с таблетками через мистера Дональдсона… Алло, вы слышите меня?

– Я слышу вас, Мишель, – как можно равнодушнее сказал я, и, прижав телефонную трубку к уху плечом, привычно нашел двумя пальцами правой руки пульс – кровь буквально клокотала в вене. Нет, что б там не утверждали, но неприятность мы улавливаем еще до того, как осознаем ее.

– Так вот… нет, я пока не готов утверждать стопроцентно, поймите меня правильно, возможно, мне вообще не стоило бы заранее и говорить об этом, но кажется, я обнаружил в присланном вами волосе следы этого вещества…

У меня перехватило дыхание. Было такое ощущение, будто я лечу в пропасть. И хотя тогда, передавая эти три или четыре волоска Мишелю, я посмеивался над собственной подозрительностью, да что там посмеивался – мне было стыдно, что я мог заподозрить владельца волос. Но что-то подтолкнуло меня на этот шаг, какая-то смутная догадка, выстроившаяся помимо воли в результате сложения самых противоречивых, мелких и значительных фактов, руководила моими действиями. Если б меня застали тогда в раздевалке, что под главной трибуной Пратера, открывавшего металлическую дверцу шкафчика под номером 17 и буквально впившегося взглядом в чистую, белую полочку, отыскивая волосы человека, минуту назад покинувшего помещение, я не нашел бы, что сказать, чем объяснить свое поведение. Но я обнаружил несколько длинных, как у девушки, светлых волос. Именно о них и допытывался сейчас Мишель.

– Хелло, Олег, вы слышите меня?

Я молчал, не в силах произнести, нет – выдавить из себя хоть слово.

– Мистер Романько? Хелло! Куда вы пропали?

– Я слышу вас, Мишель…

– О, слава богу, я подумал, что нас прервали. Так вот я повторяю – обнаружились следы фитостерона в волосе. Вы знаете, кому принадлежит он? – добивался Потье.

– Знаю, Мишель, – признался я и поймал себя на мысли, что куда лучше б было и не догадываться об этом.

– О, тогда это меняет дело! А не могли бы вы добавить небольшую порцию его мочи, ну, хотя бы столько, сколько обычно нужно на допинг-контроль? Впрочем, извините, я, кажется, расфантазировался… Это помогло бы мне сравнить результаты двух анализов… Извините. Впрочем, не будем спешить с выводами, не правда ли, Олег, я мог ведь и ошибиться! – Последняя фраза и тон, коим Потье брал обратно свое заявление, красноречивее всяких признаний засвидетельствовали, что Мишель Потье, этот славный, чуточку застенчивый и осторожный человек, догадался, что его открытие ударило меня в самое сердце, и ему стало не по себе от причиненной мне боли.

– Спасибо, Мишель. Я буду с нетерпением ждать окончательных результатов и уж тогда мы с вами сделаем правильные выводы. О'кей?

– Конечно, Олег, никогда не следует паниковать заранее, как, впрочем, и спешить радоваться. Это я говорю самому себе, потому что у меня, наверное, как говорят, в зобу дыханье сперло, когда… когда я наткнулся на искомое. Но вы должны меня простить, Олег, я – ученый…

– Дорогой мой Мишель, я вам искренне благодарен за труд, нелегкий труд, коим я обременил вас…

– Ну, что вы, Олег, ведь это так интересно – искать и, черт возьми! – находить!

– Мишель, – сказал вдруг я, ослепленный возникшей мыслью-догадкой. – Мишель, будьте предельно осторожны, ни единого намека в прессе, да и мне, пожалуй, не звоните – лучше напишите. У нас говорят: береженого бог бережет.

– Спасибо, Олег. Я так и поступлю. А вашему другу из Лондона, мистеру Дональдсону, можно доверять?

– Полностью, Мишель. Но давайте условимся, что первичную информацию вы отдадите мне, это позволит связать многие разрозненные нити в одну и выйти на искомый результат. Вы не возражаете?

– Согласен. В конце концов, это ваша находка и авторское право за вами. Извините за шутку. Всего доброго!

16

Наступили первые дни августа, а мои сеульские дела, как ни странно, находились в подвешенном состоянии. Поначалу события развивались, как и положено в таких случаях: была послана предварительная аккредитация, внесен соответствующий долларовый залог, меня поставили в известность, что жить буду, как и остальные советские журналисты, за исключением электронщиков, в олимпийской деревне прессы, что примыкала к главной олимпийской деревне и находилась в двух шагах от Олимпийского парка. Я накапливал досье на наиболее вероятных победителей, анализировал состояние дел в том или ином виде спорта, записывал на магнитные ленты сведения о предыдущих Играх, кои могли понадобиться в Сеуле, – словом, занимался рутинной подготовительной работой. Без нее трудно рассчитывать на серьезные материалы, какой бы новый фактаж не давала сама Олимпиада.

Но потом дело застопорилось, мне позвонили из Москвы, что резко сокращена квота советских журналистов, и потому меня перевели в резерв. Я позвонил Гаврюшкину, но он тоже не ответил определенно, промямлил что-то о сложностях, ожидаемых в стране, с которой у нас нет дипломатических отношений, напомнив с пафосом, – да и разве могут корейцы простить пассажирский «Боинг-747», сбитый нашей ракетой в сентябре 1983-го? Потом долго и нудно что-то плел о происках неких служб, заполонивших олимпийские объекты, о необходимости быть готовым к самым неожиданным поворотам, естественно, далеко не лучшего свойства…