Игрушки для императоров: лестница в небо - Сергей Кусков

Я не знал, что ему ответить.

Мама ждала на кухне с горячим завтраком. Молча кивнула на стул напротив:

– Рассказывай.

Я сел и сразу принялся за еду. Вкусно! Сколько уже не завтракал дома? С этими долбаными тренировками даже вкуса еды не замечал. Запихивался поскорее, на ходу. Теперь, наконец, восполню этот пробел. Хоть какие-то плюсы от вчерашнего происшествия!

От этой мысли я улыбнулся и спокойно, будто говорил о биржевых сводках, выдавил:

– Меня выгнали.

Мама же отреагировала бурно, отложив вилку в сторону.

– То есть как выгнали?

Я безразлично пожал плечами:

– Ослушался приказа. Бросился к девочке, которая упала с высоты, когда никто не поспешил ей на помощь. Типа, так задумано, чтобы никто не помогал. Своя заморочка. А я, негодяй, схватил аптечку и помчался.

Мать покачала головой:

– Не факт.

– Что не факт?

– Что выгнали. Тебе об этом сказали?

– Нет.

– Пока не скажут – не факт.

Я усмехнулся.

– По их меркам, ослушаться приказа – это преступление. Факт!

– Это ерунда, – парировала она. – И ты не один из них, чтобы относиться к тебе согласно принятым внутри их заведения критериям. Вот увидишь, они с тобой свяжутся.

У мамы непрошибаемый вид. Она настолько уверена в своих словах, что я… А что, собственно, я?

Меня бросило в жар. Во мне эта мысль вызвала приступ надежды. Надежды, о существовании которой я не догадывался, потому что похоронил идею корпуса вместе с ударами Катарины.

– Я не хочу туда возвращаться! – закричал я, но кричал, конечно, на себя, а не на маму. – Хватит! Сыт по горло этими властными сучками!

Мама меланхолично пожала плечами, дескать, ты еще убедишься в моей правоте, и вернулась к процессу поглощения пищи.

– Ты ведь думаешь, что я вернусь, да? – не выдержал я ее показного безразличия.

Она кивнула.

– Почему?

– А куда тебе идти? Ты сам загнал себя в угол. И со школой, и со своей Бэль. Так нельзя, сынок! Надо всегда оставлять себе свободу для маневра! Ты взорвал все мосты, отрекся от прежней жизни в поисках апгрейда.

И теперь вернешься туда, поскольку больше никуда идти не захочешь. Они позвонят тебе, можешь не сомневаться. И сообщат, что «простили» и тот эпизод не подпадает под их устав.

Мой желудок свело от ее пламенной речи. Ибо все в ней правильно.

– Ты ведь хочешь туда, как бы себе сейчас ни врал. Ты уже все для себя решил еще тогда, две недели назад, когда тебя привезли первый раз, побитого, но довольного. А теперь всего лишь пытаешься смириться с этим, убедить себя, что имеешь выбор, можешь отказаться. Так?

Я вздохнул и опустил голову.

– Ты уже там с головой. Я больше скажу, ты никогда не был таким, как в эти дни: собранным, целеустремленным, жизнерадостным. Ни в старой школе, ни в новой. У тебя все эти дни глаза были… Горели они у тебя! Ты возвращался усталый и избитый, но счастливый, сынок! Как тогда, во время соревнований, когда проходил в следующий круг. Или готовился к свиданию с той девушкой, аристократкой. Это трудно описать, но я мать, я видела все это со стороны, и мне соврать у тебя не получится.

«Да я и не пытаюсь!» – хотел сказать я, но лишь глубоко и задумчиво вздохнул.

– Это неизбежно, ты вернешься. Когда они позовут.

Опешивший от такой тирады, я хрипло выдавил:

– Не позовут.

Но сам уже не был уверен в этом.

Мама мило, по-взрослому, усмехнулась.

– Позовут.

– Почему ты так думаешь?

– Скажи, сколько лет этой, как ее, донье Тьерри?

– Мишель? Ну, за сорок. Точнее не скажу.

– Правильно! – Она кивнула. – Ей не двадцать и не тридцать. На такие должности ставят только опытных людей. Знаешь, почему?

Я покачал головой.

– Они в состоянии думать независимо, не отвлекаясь на порывы, свойственные юношеству. Ты ошибся, бывает. Все ошибаются. И старшие прекрасно об этом осведомлены. Они руководствуются не эмоциями, а целесообразностью, совокупностью разных факторов, и она примет верное решение, которое не примет, на пример, эта майорша. Она заберет тебя, попомни мои слова!

Я хотел вставить, что майор не намного младше, но, сравнив их, вдруг понял, дело не в возрасте. Мишель именно «донья», сеньора, авторитетная женщина. Катарина же – молодящаяся дамочка, считающая, что тридцать пять – это чуть больше двадцати. Да, Мишель может так сделать. В отличие от Катарины.

– А есть еще и Лея, ее величество, не забывай об этом! – повысила мама голос. – Ее тоже может заинтересовать этот проект, когда она вернется. Для того она и нужна, носительница верховной власти, – исправлять то, что пропустили мимо себя подчиненные. И тогда они все равно с тобой свяжутся, не может быть иначе.

– Они не всегда были взрослыми и мудрыми, – попытался усмехнуться я, приводя последний аргумент. – Когда-то они были молодыми и глупыми, причем уже сидели на тех же самых должностях.

Мама пожала плечами:

– Когда они были молодыми и глупыми, рядом с ними, в тени, находились старшие и мудрые, давая советы и подсказывая, что и как делать. Просто теперь поколения сменились, настал их черед быть мудрыми. Ничего не меняется в жизни, сынок. Пройдет тысяча лет, но старшие всегда будут рядом с младшими там, где те не справятся сами. Это закон жизни, ничто не в силах его изменить. А тебе советую подумать над своим поведением. Тебе тоже когда-то придется стать старшим и мудрым, чему ты научишь идущих следом?

Как все сложно! Не думал, что мама может копнуть так глубоко! Точнее, не думал, что так глубоко под корпус, разложив его по полочкам с точки зрения обычных человеческих страстей. И мне все больше и больше казалось, что она права. И в том, что я хочу туда, и в том, что уже давно смирился.

Господи, да она во всем права! Во всем! Она лишь не учитывает маленькую деталь, я не могу. Не то чтобы не хочу, именно не могу туда вернуться! Я хлопнул дверью, и, если вернусь, это будет означать, что я…

Мысль сбилась в силу того, что итог ее мне не сильно нравился.

«Эй, Хуанито, договаривай! Что же ты замолчал на полуслове? «Я – твердолобый баран, которому западло включить реверсивную передачу».

«А если и так? Что теперь?» – возразил я сам себе.

«Ничего, баран. Ходи и понтуйся, какой ты крутой. «Человек сло-о-ова!» – Внутренний голос противно захихикал.

– Не пойду сегодня в школу. Надо прийти в себя, – промямлил я, вяло цепляя на вилку макаронину.

– Я уже поняла, – кивнула мама, встала и убрала свою тарелку в посудомойку. – Приходи. Думай. А я пошла на работу.

– Ты ж вроде сегодня выходная?

– Заказ. На дому. Да, кстати, тебе вчера снова звонила та девочка, которая высокая. Спрашивала, все ли у тебя в порядке и куда ты делся.

Мама, говоря это, стояла ко мне спиной, выставляя на посудомойке режим, но я почувствовал, как она довольно улыбается, и покраснел.

– Ты ей нравишься, – заключила она.

Они что, сговорились?

– Давай не будем обсуждать эту тему, – вспылил я.

Мама развернулась и пожала плечами:

– Хорошо, не будем. Но другая девочка, которая, как ты говоришь, с белыми волосами, не звонила. Пока, я убегаю!

Я чмокнул ее в щеку, и она убежала, оставив меня в глубоком смятении.

Да, мама у меня тот еще кадр! Надо же, так уколоть, и как-то мимоходом. Не придерешься – сказала чистую правду.

Следующая мысль заставила задуматься: она не хочет, чтобы я встречался с Бэль?

Да, не хочет. Чтобы понять это, не надо быть семи пядей во лбу. Ей не нравится мысль, что у меня будут какие-то отношения с аристократкой. Эмма не из бедной семьи, но она – средний класс, а Бэль – высший. Почему?

Так, мама против того, чтобы я ввязывался в какие-либо дела с высшим классом, при этом четко обозначая, что уровень Долорес приемлем. Означает ли это, что я сын аристократа, а она не хочет, чтобы я допускал ка кие-то ошибки, подобные той, что допустила в молодости она сама?

Возможно. Да, она не знает Бэль, ее семью, но она муд рая и сталкивалась с аристократией. Если моя версия верна конечно же. А сейчас пытается таким вот ненавязчивым образом уберечь меня. Об этом стоит задуматься.

Mierda! Она это специально сделала! Точно знала, как отреагирую, и потому произнесла это вслух! Теперь я не могу нажать «Entrada»! Самую простую иконку, запускающую самый простой поисковик!

Я откинулся на спинку кресла и вымученно вздохнул. Ай да мама! Ай да… Мудрая женщина!

Планшетка, оставленная Эммой, с перечнем представителей знати, имеющих белые волосы, свернулась в капсулу, которую я бросил в ящик стола. Надпись «princesa Isabella» на экране сияла еще несколько мгновений, затем я нервно смахнул ее рукой, обнулив данные ввода. Mierda! Mierda! Mierda! Как все достало!

Встал, заходил по комнате. Люблю ли я Бэль? Да, люблю. Любая мысль о ней вызывала непонятную боль, которую не описать, не передать словами. Мне хотелось выть, рвать и метать, пробить кулаками стену, и только осознание бесполезности удерживало от глупых поступков. Я не просто люблю ее. Я ею болен!