Презерватив для убийства - Андрей Воробьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом внимание Женевьевы привлек молодой человек, одетый то ли как бедный чеченец, то ли как нищий казак. Несмотря на августовскую жару, на его голове была меховая шапка. В руках он держал черное знамя. После нескольких фраз девушка поняла, что это русский анархист, проповедующий прямо на Невском свои идеи. Француженку обрадовало, что, в отличие от своих парижских собратьев, он не швыряет пустые банки в проезжающие машины. Поэтому она купила и его газетку.
Рядом стояла группа из десятка пожилых женщин и мужчин. Они о чем-то спорили, тыча пальцами друг в друга. Увидев, что кто-то рядом купил анархистскую газету, они направились к Женни, размахивая пачками каких-то других изданий и еще издали полемизируя с наследием князя Кропоткина. «Я сюда приехала не за политической макулатурой», — подумала Женевьева и скорее направилась дальше по проспекту.
Однако от другой группы аборигенов города Питера отвязаться оказалось гораздо труднее. К ней подошли три женщины в пестрых, но грязных одеяниях. Сперва Женька решила, что это беженки из Афганистана или какой-нибудь другой восточной страны, ищущие приют с бесплатным обедом. Француженка пыталась им объяснить, что сама в этом городе впервые и им следует обратиться со своими вопросами к кому-нибудь другому, как вдруг одна из женщин взяла ее руку, несколько раз провела пальцем по ладони и полминуты что-то тараторила, видимо, какие-то религиозные пожелания. Женевьева решила, что странный обряд окончен и попыталась продолжить путь, но женщины не позволили ей это сделать. Одна держала ее за правую руку и повторяла: «Десять долларов», другая, схватив за левое плечо, повторяла: «Десять тысяч», а третья попыталась сорвать сумочку. Теперь стало понятно, к какому племени принадлежат пестрые гадалки.
Женевьева не хотела устраивать громкий скандал, но из положения надо было как-то выходить. Поэтому она аккуратно пнула двух цыганок по лодыжкам, да так, что они от удивления отскочили, приплясывая на одной ноге, а затем зло наорала на них, вспомнив всю русскую лексику, которую употреблял старый Мишель, (его знали все ребятишки на улице Пуанте). Говорили, что он некогда сменил офицерские погоны Деникинской армии на ливрею швейцара, но девушка не верила этому — офицеры, пусть даже и бывшие, по ее представлению, не могли так ругаться…
Разбойницы оказались необычайно сообразительными — не дожидаясь продолжения, они разлетелись, как воробьи при виде кошки, и затерялись в толпе.
Происшествие не очень огорчило Женьку. В конце концов, в нынешней Европе цыгане стали более рациональными. И если им приглянулась чья-то сумочка, они просто выхватывают добычу, не пытаясь перед этим предсказать владелице ее судьбу.
После встречи с цыганками, она вела себя осторожней. Но никакой опасности не наблюдалось. Правда, ее карманы уже топорщились от каких-то листиков, которые ей постоянно предлагали на проспекте. Женька думала, что это политические прокламации, и собиралась посмотреть в номере.
Кроме шума машин и говора прохожих, ее немного оглушали отдельные музыканты и целые оркестрики, то и дело встречавшиеся на пути. Скрипачам, гитаристам и ударникам, похоже, было все равно, платят им или не платят. Вокруг них кучковался народ, иногда плясал, и Женька однажды тоже немножко поплясала возле небольшого джаз-бенда.
Она уже перешла мост с четырьмя бронзовыми конями. И здесь ей не удалось как следует полюбоваться монументами и дворцом на правом берегу: к Женьке подскочил фотограф, крича сразу на четырех языках, что обслужит ее лучше и дешевле, чем где бы ни было. Женевьева, нарочито мешая французский с английским и русским, объяснила ему, что привыкла фотографироваться лишь когда хочет, после чего отправилась дальше.
В этих местах Невский стал значительно спокойней. Кроме того, никто уже не подскакивал к французской гостье, не дергал за рукав, предлагая очередную платную услугу. Поэтому она могла без помех оглядеться по сторонам.
Здесь, в удалении от Дворцовой и Гостиного, заметно изменилась публика на проспекте. Как и прежде, хотя значительно реже, попадались туристы. В толпе было немало клерков в строгих костюмах. Часть прохожих, особенно молодежь, была одета по последней европейской моде: такие ребята могли бы смело отправиться на любой берлинский или лондонский рейв. Но при этом то и дело попадались граждане, явно заходившие в магазин готовой одежды лет пять назад. Немало было и нищих, которые просто стояли с протянутой рукой, не предлагая взамен какую-нибудь газету.
Но здания искупали все. Женевьеве вспомнился один из французских писателей, назвавший Санкт-Петербург городом контор и казарм. Она уже давно забыла эти слова: такого разнообразия в камне ей давно видеть не приходилось.
Рассматривая строения, девушка добрела до большой площади, на которой стояла каменная стела. Женевьева решила, что, по замыслу ее авторов, этому памятнику надлежало конкурировать с Александрийским столпом. Но конкуренции не получилось. Стела, скорее, напоминала памятник стамеске, невесть за какие заслуги вознесшемуся над площадью.
Судя по путеводителю, главный проспект города здесь заканчивался. Дальше был Старо-Невский, в конце которого находилась Александро-Невская лавра. Женевьева решила дойти до нее, а там сесть в метро. Надо было поторапливаться, ибо начинало темнеть.
Проспект, который начался сразу за площадью, понравился ей значительно меньше, по сравнению с тем, что она видела прежде. Здания выглядели столь же величественно. Но это были неумытые аристократы. Некоторым явно требовались руки маляра и штукатура. Кроме привычных мини-супермаркетов, здесь были и другие торговые заведения. Женевьева, любопытства ради, заглянула в один из магазинов и тотчас выскочила на свежий воздух. Ей показалось, что она побывала в зверином логове, обитатель которого хранит по углам остатки давнего обеда.
С улицы исчезли европейские туристы. Похоже, этот отрезок Невского они преодолевали только в автобусах. Зато людей, одежда которых напоминала прилавок секонд-хэнда — прибавилось. Потом Женька увидела гражданина, лежащего возле стены дома. Она приблизилась к нему, удивляясь отсутствию интереса остальных прохожих. Однако запах объяснил ее причину, заставившую дядю лет сорока превратить тротуар в пляж. «Наши клошары перед тем, как прилечь отдохнуть, чего-нибудь под себя подкладывают. И не спят на Елисейских полях», — подумала она. Тут же вспомнились герои Достоевского, но Женевьева решила, что про Мармеладова лучше читать, чем, прогуливаясь по улице, натыкаться на его прототип.
Дальше по проспекту, возле дома, лежал еще один такой же бедолага, без ног, сжимая пустую бутылку из-под водки. Женьке стало противно, и она решила держаться края тротуара: лучше рядом будут проноситься автомобили, чем возлежать подобные «живые трупы». Скоро она поняла, что
