Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

Хорнблауэр вновь отдал честь, изо всех сил сохраняя бесстрастное выражение, хотя его так и подмывало улыбнуться: уж очень нелепым было желание царя явиться инкогнито.

– Доброе утро, коммодор, – сказал Александр; Хорнблауэр едва не вздрогнул, осознав, что тот говорит по-английски. – Надеюсь, наш визит не слишком вас обеспокоил?

– Ничуть в сравнении с честью, которая оказана моему кораблю, сэр, – ответил Хорнблауэр, гадая, правильно ли он обратился к монарху инкогнито. Очевидно, «сэр» Александра вполне устроило.

– Можете представить своих офицеров, – сказал тот.

Хорнблауэр представлял их одного за другим, они кланялись и отдавали честь с неловким смущением, естественным в младших офицерах, когда перед ними царь всея Руси, да к тому же еще инкогнито.

– Думаю, капитан, вы можете начать подготовку к загрузке воды, – сказал Хорнблауэр Бушу, затем вновь повернулся к Александру. – Желаете осмотреть корабль, сэр?

– Охотно, – согласился царь.

Он задержался на шканцах посмотреть, как готовятся загружать воду. Марсовые бегом спускались с реев. Александр восхищенно заморгал, когда с полдюжины марсовых соскользнули по бизань-штагам и крюйс-марса-фалам на палубу рядом с ним. Матросы, подгоняемые унтер-офицерами, деловито сновали туда-сюда; это походило на разворошенный муравейник, но все указывало на порядок и цель. Люки распахнули, помпы вооружили, на реях основали тали, с левого борта спустили кранцы. Александр засмотрелся, как полроты морских пехотинцев ухватились за таль-лопарь и двинулись почти что строевым шагом.

– Солдаты-моряки, сэр, – небрежно пояснил Хорнблауэр, приглашая царя к трапу.

Александр был очень высок, дюйма на два выше Хорнблауэра; проходя под низкими палубными бимсами, он сгибался почти двое. Хорнблауэр провел его вперед по нижнему гондеку, где высота межпалубного пространства была всего пять футов и шесть дюймов, показал мичманскую каюту и уорент-офицерскую кают-компанию – все неприглядные детали флотского быта. Александр внимательно смотрел близорукими глазами. Хорнблауэр подозвал нескольких матросов, велел им повесить гамаки и лечь, чтобы Александр яснее усвоил, что такое двадцать два дюйма на человека, потом красочно описал, как в шторм сплошная масса людей – от одного конца палубы до другого – качается как одно целое. Ухмылки матросов, вешавших гамаки, убеждали царя не только в истинности услышанного, но в боевом задоре этих людей, так не похожем на забитую покорность темных крестьян, из которых состояла его армия.

Они заглянули в люк, посмотреть, как готовят бочки к заправке водой, и на них пахнуло вонью орлопдека: запахами тухлой воды, сыра, немытых человеческих тел.

– Вы ведь давно служите на флоте, коммодор? – спросил Александр.

– Девятнадцать лет, сэр.

– И сколько из них вы провели в море?

– Шестнадцать лет, сэр. Девять месяцев я был пленником в Испании, шесть месяцев – во Франции.

– Я слышал про ваш побег из Франции. Вы претерпели немало испытаний, чтобы вернуться к такой жизни.

Красивый лоб Александра наморщился; царь силился вообразить, как человек может провести в таких условиях шестнадцать лет, сохранив рассудок и здоровье.

– И как давно вы в теперешнем своем чине?

– Я стал коммодором меньше двух месяцев назад, сэр. Однако у меня девять лет капитанской выслуги.

– А до того?

– Я шесть лет был лейтенантом, четыре года мичманом.

– Четыре года? Вы четыре года жили в мичманской каюте вроде той, что мы сейчас видели?

– Не в столь просторной, сэр. Я служил на фрегате под началом сэра Эдварда Пэлью. На фрегате места куда меньше, нежели на линейном корабле.

Хорнблауэр, пристально наблюдавший за Александром, видел, что сумел произвести впечатление, и мог примерно угадать его мысли. Царя поразили не тяжелые условия жизни на корабле – если он хоть что-нибудь знает про свой народ, то догадывается, что значительная часть его подданных живет куда хуже, – а то, что в таких условиях вырастают способные офицеры.

– Полагаю, это необходимо, – вздохнул Александр, на мгновение приоткрывая ту чувствительную сторону своей натуры, которую давно расписывала молва.

К тому времени как они поднялись на палубу, водоналивная баржа уже подошла к борту. Английские матросы смешались с русскими, помогая им в работе. Сильные руки налегали на помпы, длинные змеи парусиновых шлангов пульсировали им в такт. На баке команда с песней тянула тросы, поднимая на борт вязанки дров.

– Благодаря вашей щедрости, сэр, – сказал Хорнблауэр, – мы, если потребуется, сможем еще четыре месяца пробыть в море без захода в порт.

Завтрак у Хорнблауэра в каюте подали на восьмерых: коммодора, капитана, двух старших лейтенантов и четырех русских. Буша при виде негостеприимного стола бросило в пот: перед самым прибытием царя он увлек Хорнблауэра в сторонку и тщетно молил, чтобы тот добавил к простой корабельной пище что-нибудь из собственных припасов. Буш не мог избавиться от навязчивой мысли, что царя надо покормить хорошо. Младший офицер, который вздумал бы угостить адмирала матросской солониной, навсегда простился бы с надеждой на следующий чин, а в глазах Буша царский визит был чем-то вроде адмиральского – на большее его воображения не хватало.

Царь с любопытством оглядел помятую оловянную супницу, которую Браун водрузил перед Хорнблауэром.

– Гороховый суп, сэр, – объяснил тот. – Один из главных корабельных деликатесов.

Карлин по давней привычке постучал галетой по столу, замер, осознав, что делает, и тут же виновато принялся стучать снова. Он вспомнил, что Хорнблауэр велел офицерам вести себя так, будто никаких высоких гостей нет, более того, пригрозил сурово наказать забывчивых, а Карлин знал, что коммодор не бросает угроз на ветер. Александр с интересом взглянул на Карлина, затем вопросительно – на сидевшего рядом Буша.

– Мистер Карлин вытряхивает жучков, – объяснил Буш, умирая от смущения. – Если постучать легонько, они сами