Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920 - Хадлстон Уильямсон

– Ему надо воссоздать старую регулярную кавалерию, – настаивал Врангель. – У нас есть нужные бойцы и много офицеров, служащих рядовыми, чтобы возглавить их, и это – кавалерийская война!

К несчастью, Деникин, как и его советники, был пехотным офицером, и ничего в этом плане не делалось.

Врангель также был резко критического мнения об армии в целом. К этому времени он уже не проявлял непоколебимой лояльности Деникину. Он считал, что Деникин не прав, и утверждал, что с этих пор он никогда не сможет оказать Деникину свою полную поддержку.

Существует, говорил он, слишком много разногласий среди старших офицеров, а жестокости войны гасят пламя энтузиазма в солдатах. Он также считал, что деникинское наступление уменьшило эффективную мощь армии.

– Его тылы слишком велики, – заявил он. – И они быстро превращаются из солдат в сборище торгашей, спекулянтов. Полковой подвижной состав вырос до гигантских размеров. Войска стали деморализованы.

К несчастью, то, что он говорил, было правдой, и многие старшие офицеры подавали дурной пример, занимаясь игрой и пьянством, а в это время их войска оставались без внимания и были измучены.

– Горькая правда, – продолжал Врангель, – состоит в том, что компактной армии уже не существует, а враг быстро узнает об этом.

И опять это была правда. Из-за отсутствия обученных солдат, которых можно было бы послать на фронт как призывников, некоторые бригады по численности равнялись батальонам. А некоторые батареи из-за отсутствия организации и общей нехватки по всей России имели лошадей лишь на одно-два орудия.

Он выразил протест против Деникина и высказался за эвакуацию Таганрога и Ростова, и ему было обещано содействие, но ничего не было сделано, и Ростов был оставлен в беспорядке и без защиты перед трагедией, которая, если б мы только знали это, случилась очень скоро.

В перерыве на обед Холмену представили генерала Павлышенко, кубанского казака из Уманской. Будучи лишь двадцати семи лет от роду и имея семь ранений, он всегда отважно сражался и с огромным удовольствием покинул нас с британским орденом «За отличную службу», который ему вручил Холмен от имени его величества.

Для того чтобы остановить наступление большевиков, на послеобеденном совещании я предложил использовать горчичный газ, которым оснащены специальные артиллерийские снаряды. На станциях было разгружено много снарядов с этим и другими газами, но до сих пор по политическим соображениям они не применялись – не только потому, чтобы не убить ни в чем не повинных крестьян, но и потому, что личный состав Белой армии весьма нервничал при обращении с этими снарядами. Поскольку потеря Царицына явилась бы серьезным ударом по благому делу Деникина, представлялось, что наступил подходящий момент для использования этого очень мощного реагента. Газ был ужасным оружием, но он постоянно применялся во Франции с 1915 г. и все еще рассматривался как естественное приложение к войне, и обстоятельства, казалось, требовали этого.

Врангель с увлечением воспринял эту идею. Холмен тоже проявил энтузиазм.

– Было бы неплохо, если б вы сразу же отправились за ними, – сказал он. – И вы также помогли бы кубанским батареям управляться с ними. Ведь это довольно технический тип военных действий.

Я, конечно, был в восторге и горел желанием уехать, но, к моему удивлению, мне было велено садиться в «воксхолл» вместе с Холменом, и мы поехали прямо на аэродром в Бекетовке, где современный DH-9, пилотируемый капитаном Уильямом Эллиотом, жизнерадостным офицером Королевских ВВС из 47-й эскадрильи, имевший забавное внешнее сходство с птицей, был предоставлен в мое распоряжение до выполнения моего задания.

Я не имел понятия, на каких складах хранились газовые снаряды, но подумал, что сначала стоит проверить Донскую армию, так как знал, что там мне дадут все, что есть в Новочеркасске, без особых проблем. Мы взлетели следующим утром и отправились в свой полет длиной 250 миль, ориентируясь на трассу железной дороги Царицын – Лихая. Погода стояла жаркая, и нам не удавалось подняться высоко, а так как вокруг не было никаких вражеских самолетов, я от души наслаждался полетом.

Еще до того, как мы поняли, куда прилетели, на юго-западе появились пять позолоченных куполов новочеркасского собора, и, сделав два-три круга над городом, мы мягко приземлились на ипподроме, в то время использовавшемся Донской школой летчиков в качестве аэродрома. Эллиот решил осмотреть самолет, а я тем временем одолжил одну из русских автомашин и бросился в свой штаб в надежде выяснить, где я смогу достать газовые снаряды.

– Но таких вообще нет на территории дислокации Донской армии, – услышал я в ответ, и только кто-то предположил, что надо попробовать поискать в Батайске или Уманской.

Тем вечером уже было поздно вылетать, но на следующий день, как только самолет был отрегулирован, мы полетели прямо в новый штаб миссии в Таганроге, где, как я полагал, можно будет получить самую точную информацию и необходимые полномочия, чтобы забрать эти боеприпасы. Мы летели через Ростов, над Доном и вдоль кромки Азовского моря. Оно походило на озеро, ответвляющееся от Черного моря, но на нем не было заметно никакого судоходства. Я пообедал с Кейсом, а после полудня мы вновь взлетели и направились на Ростов, где нам надо было отыскать генерала Кири, который предоставит остальную информацию и полномочия, которые нам требовались. В тот день было уже поздно заниматься его поисками, поэтому я передал записку Эллиоту, предлагая лететь до Батайска и сесть там, чтобы выяснить, нет ли там каких-либо снарядов на складе железнодорожной станции.

Мы приземлились в чистом поле возле станции при огромном возбуждении присутствовавших, потому что Эллиот сначала совершил небольшой, захватывающий дух трюк. Однако когда мы обыскали склады боеприпасов и вагоны, там не было снарядов, хотя отвечавший за это дело офицер уверял, что их полно в Уманской.

Солнце уже садилось, когда мы вылетели на Ростов, и хотя лететь было всего лишь десять минут, но нам по возвращении пришлось тщательно осмотреть ипподром, так как это было единственно подходящее, о котором мы могли подумать, место для посадки. Становилось все темнее, поэтому Эллиот, невзирая на невидимые с воздуха помехи, решил садиться, мы стали спускаться и остановились в высокой траве без каких-либо помех. Мы выбрались из машины и были несколько потрясены, когда обнаружили, что вся окрестность усеяна деревянными скамейками высотой около двух футов, которые наверняка бы повредили нам шасси, столкнись мы хотя бы с одной из них. Мы принудили группу русских солдат охранять аппарат ночью и направились в миссию.