Дети, играющие в прятки на траве - Александр Селецкий

— Я получил письмо, — сказал, потупясь, Питирим. — По правде, я был удивлен. Ведь это… вы послали?

— Да, — кивнула Ника. — Проходите в дом.

Она взглянула на него с тревожным выражением приветливого отвращенья, точно на больную гниду, — удавить бы, да живое все-таки, к тому ж — больное, а лежачего не бьют, пока хоть малость не придет в себя. Она, волнуясь, — а ведь волновалась, как ни силилась казаться равнодушной, — повернулась, знаком дав понять, что гостю надо следовать за ней, и стала подниматься по ступеням.

— Вот и ладно, я тогда поехал. Мне пора, — засуетился Эзра, с места, правда, не сдвигаясь.

— Хорошо. Спасибо, что помог, — сказала Ника громко, словно декламируя заранее заученные фразы, — будь здоров. Наведывайся чаще.

— Завтра? — неожиданно спросил возница.

Питирим насторожился.

— Может быть, — произнесла с сомненьем Ника. — Я еще не знаю. Будет видно… Лучше никуда не отлучайся это время. Я тебе сама дам знать.

— Так что, меня отсюда будут выпроваживать с треском или как в добропорядочных домах? — с вызовом заметил Питирим, стараясь выглядеть во что бы то ни стало независимым, уверенным в себе.

— С треском, — коротко сказала Ника. — Если вы и дальше будете вести себя в такой манере.

— Виноват, — развел руками Питирим.

Ника метнула в него быстрый, удивленно-раздосадованный взгляд, но промолчала. Как будто гость ответил ей совсем не то, чего она хотела…

Эзра плюхнулся на мягкое сиденье ездера, махнул рукой, врубил мотор — и покатил к распахнутым воротам.

— Вы голодный? — сухо поинтересовалась Ника.

— Да, — признался Питирим. — Почти что с самого утра я ничего…

— Я тоже, — оборвала его Ника. — Значит, пообедаем вдвоем. Все веселей, — с тоскливою усмешкою докончила она.

Теперь она старалась вовсе не смотреть на Питирима. Ну и ну, подумал он. Тяжелая резная дверь с протяжным скрипом отворилась, и они вошли в громадную переднюю.

— Разуйтесь, — приказала Ника. — У нас нет стерилизаторов. Наденьте тапочки. Вон там, в углу стоят. По-моему, они вам будут впору.

Питирим повиновался.

— Допотопный дом, — сказал он, озираясь.

— Но зато удобный. Главное, привыкнуть… Что ж вы встали? Проходите. Подождите меня чуточку в столовой. Я сейчас на кухне разогрею… Это быстро… Ну?!

— Я оставил вещи на вокзале… — неуверенно промолвил Питирим.

— Пускай там и лежат. — Ника на секунду плотно сжала губы, словно недовольная собой. — Не к спеху. Обойдетесь.

Она явно нарывалась на ответную резкость, просто молила об этом. Нет уж, голубушка, подумал Питирим. Если ты так, то и я. Чего тебе вожжа под хвост попала, я не знаю, но провоцировать себя не дам. Думаешь, коль у тебя паршивое сегодня настроение, то на мне просто отыграться? А вот — дудки! Я стреляный воробей, и голыми руками меня не возьмешь. Это уж точно…

…голыми руками не возьмешь, подбадривал я себя, спускаясь по тропе к часовне. Мой отец меня приемам научил. Пусть только сунутся. Приемы… Это я, конечно, так, чтоб успокоиться, на самом деле я умел — всего-то ничего, тот же Харрах, к примеру, меня в пять секунд прикладывал. Вот ведь загадка — он-то научился где? Не припомню, чтоб он занимался специально, брал какие-то уроки. Не Яршая же ему показывал!.. Ну, хорошо. Потом, при случае, спрошу.

— Эй, Питирим! — раздалось сверху. — Погоди! Хотел тебе напомнить…

Я задрал голову.

У поворота, на холме, где начиналась узкая и скользкая тропа, махал рукою запыхавшийся Харрах. Похоже, изо всех сил догонял…

— Ну, что еще?

— Да сразу не успел сказать — все вылетело из дурацкой головы!.. Ты не забудь взять что-нибудь поесть! И обязательно дождись меня, как и договорились! — прокричал Харрах, сложив ладони рупором.

— Какого черта, сам все знаю! — заорал я в ответ, начиная злиться. — Ты шуми еще сильней!

— Но только — никому ни слова! Слышишь? Что бы ни случилось. Даже Минке…

— Тьфу ты! — сплюнул я в сердцах и, погрозивши кулаком, чтоб сгинул и умолк в конце концов, продолжил свой опасный путь. Так мне казалось — что опасный. Даже чуточку того хотелось. Время неспокойное, непредсказуемое, биксы (зря ж болтать не станут!) по округе так и рыщут, в одиночку теперь страшно выходить. Хотя отец предупреждал еще давно: конечно, биксы на любую пакость мастаки, но все-таки, бывает, и не трогают, договориться с ними удается — ну, там откупиться, даже убедить, а вот собачники — те жалости совсем не знают, прямо звери. И ведь что обидно: эти самые собачники — из наших, из людей, да только сбрендили ог страха. Вроде люди деликатные в быту, почтенные, посты иной раз занимают, и не заподозришь никогда, не предположишь, а у них — своя организация, понятно, тайная, иначе бы давно их раскололи и за всякие, по слухам, незаконные поступки уж прижали бы как надо. Вот они и собираются ночами (ну, а самые-то злобные — и днем) и начинают шарить всюду, где сумеют, в поисках переодетых биксов, и случается порой — находят, и тогда — держись! — пощады никакой. И по каким параметрам они людей от биксов отличают — неизвестно, так что часто и простые люди гибнут ни за грош. Собачники не рассуждают: заподозрили — пиши пропал, хоть с того света извлекут. Они считают: лучше ненароком и своих задеть, чем проглядеть в итоге настоящего врага. Лес рубят — щепки летят. Любимая их присказка. Собачники уверены: свои поймут все и простят, ведь дело правое…

Себя они зовут серьезно: федералы-партизаны. А в народе кличут их — «собачники». Ну, как бы живодеры, мразь ходячая. Не по закону потому что, все не по закону. Впрочем, нынче кто его возьмется соблюдать, закон-то этот, ежели отечество опять в опасности, Земля висит на волоске?!. Отец мне говорил: кой-где совсем не биксы, а как раз собачники террор-то и установили. Люди до смерти напуганы, звереют еще больше и к собачникам в отряды каждый день бегут — там хоть какая-то защита, хоть свои не тронут… Всюду — биксовы агенты, всюду. Вот собачники и делают, где могут, профилактику, пускают кровь, чтобы давленье снизить, — я об этом у нас дома много слышал… В исключительно далекую эпоху в медицине применяли и такое злое средство, если ничего уже не помогало, — кровь, как говорится, отворяли, и, случалось, шло на пользу. Вот примерно так же и теперь. А что? Бороться надо до последнего, не церемонясь, цель оправдывает средства. Правда, я не очень бы хотел нарваться на собачников (ведь толком и пожить еще на этом свете не успел!), но ради дела, ради будущего я, наверное… почти готов… Я понимаю: надо не почти, а целиком… И лучшие из граждан — этому пример. Вон самый прогрессивный наш учитель — просветленный Джофаддей. Он нам читает курс сравнительного историзма, у него, поди, по всей планете верные ученики разбросаны и тоже, как и он, преподают, — так Джофаддей уверен: дети к смерти должны быть готовы начиная с пяти лет. Он целую методику по воспитанью сотворил: «Дидактика сравнительного историзма на ускоренном этапе блиц-формирования патриотических задатков на дошкольном уровне» — и всем ученикам из класса приказал за лето изучить, а тем, кто наизусть запомнит, обещал свою интимную опеку. Что это такое — неизвестно, он не пожелал влезать в детали, но, наверное, полезно и приятно. Вряд ли мне придется это в точности узнать: я все каникулы профукал, прогулял, провеселился, отчего и было позарез необходимо нынче вечером попасть в информатеку — завтра еще целый день, хоть по верхам немножко пробегусь… Конечно, послезавтра будет развеселенькая взбучка в школе, и отец начнет орать, а то и врежет, нуда ладно. Если очень станет тяжко, у меня хороший козырь: Джофаддей наш — это мне Яршая по секрету рассказан, уж он-то знает! — здесь, в округе, чуть ли не собачник номер раз. Такие чудеса. И я терпеть особенно не буду: выложу папаше все как есть, и точка. Ох, задергается Джофаддей!.. Я, впрочем, не уверен, что потом мне долго жить придется — ведь собачники народ чумной и эту пакость мне припомнят непременно, не простят. Хотя, быть может, папочка их с потрохами всех и выгребет — его дружина регулярная, законная, по крайней мере все-таки пытается порядок наводить, само собой не слишком биксов жалует, но и террора не потерпит. По Закону Состояния должно быть все культурно: выловил, положим, бикса или подцепил кого-то из сочувствующих активистов — и мгновенно в зону, в гетто, как в народе называют место, где положено до выселения с Земли жить всем врагам прогресса. Говорят, вот там — и вправду тихо, не сравнить с другими точками планеты, кое-кто, я слышал, даже зонникам завидует, а это — только лишний повод, чтоб еще сильнее ненавидеть — и уже отъявленных, и тех, кто пока рядом, на свободе. Иногда я думаю: ну, угораздило ж меня родиться именно сейчас!.. Как было хорошо в каком-нибудь двадцатом или двадцать первом веке, просто загляденье! Даже в двадцать третьем еще жили по-людски, не гадя друг на друга… Время тихое, как нынче говорят, устойчивое — да-да, очень мирное, я вычитал, патриархальное, все просто, никаких вам биксов, люди запросто дружили, не боялись ничего… Я в школе по истории всегда имел «отлично». Помню точно: пакость самая случилась в двадцать третьем веке, на исходе, ну, еще немножечко — в двадцать четвертом… Именно тогда, когда Америка вдруг прямо из передового вандализма в частный коммунизм шагнула… И ведь не готовая она была, любому ясно, зауши, что называется, втянули, вместе с дикостью ее… Она и начала чудить, а мир ушами хлопал: мол, не страшно, так бывает, оцивилизуем. Как же! Тут-то курс сравнительного историзма и возник. Учебник по истории у нас хороший, исключительно толковый, все по пунктам, все ядрено просто, и картинки есть, и схемы, и сдвижные игровые кадрограммы. Автор там приводит диалог, который надобно знать назубок, — между беспутным Амфикакием Сократом-младшим и блаженным некромучеником Завуилом Хо-Ши-голлем, президентом Франкостана. Текст мудреный, и зачем он нам — не понимаю. Но учить пришлось. Вот — слово в слово, как в учебнике. Сократ: «Способен ли народ на самоосознание? Способен ли народ решать свою судьбу? Ответь мне». Хо-Шиголль: «Народ сам по себе — не в силах, никогда. Способны исключительно вожди. Ведьлишь тогда они успешно сохраняют обретенную когда-то и необходимую для жизни власть. Народу все равно, с кем быть, да и каким на самом деле быть. Это решают вожди». Сократ: «Ну, а нельзя ли без вождей?» Хо-Шиголль: «Нет, нельзя! Ибо народ без вождя — не народ. Без вождя это — сброд, незнающий, зачем он и какому богу служит». Сократ: «Но разве богу надобно служить? По-моему, на то и бог, чтоб чувствовать к нему любовь. А тот, кто служит, никогда не любит». Хо-Шиголль: «Порочная идея! Тот, кто служит, должен обожать. А обожать пристало лишь вождя. Вот он и есть бог для народа. Без вождя народ не сможет уяснить себе, что он народ, не будет понимать свою историю и видеть в ней свое предназначение». Сократ: «Так, может, и народ тогда не нужен? Хватит и вождей — они заменят всех и будут сами по себе, не докучая прочим». Хо-Шиголль: «Нет! Без вождя народ не сможет осознать себя. Народу нужно, чтобы кто-то сформулировал его естественную суть. Дал в руки цель и обозначил главные узлы Истории. Тогда народ поймет, что он чего-то стоит, что в глазах других он состоялся как народ». Сократ: «Короче, самоизъявление народа…» Хо-Шиголль: «Вне всякого сомнения. Как вождь укажет, так народ и пожелает. По-другому не бывает. В этом суть Истории. Прочтите-ка внимательно любой учебник — там все сказано…» Сократ: «Учебники способны ошибаться…» Хо-Шиголль: «Не исключаю. Но не все подряд! Вождь без народа — нуль. Однако и народ сам по себе, не управляемый вождем, — такое же пустое, виртуальное понятие. Отметьте для себя: уже на уровне членистоногих есть вожди. Так что же говорить про нас, людей?!» Вот тут он круто завернул. Выходит, только вождь и может образумить человечество и объяснить ему, что лучше и достойнее людей на свете не бывает никого. Так следует из текста. Самоосознание людей… Да вот оно! И вообще учебник — то, что надо. Человек, там сказано, возник три миллиарда лет назад — здесь, на Земле, один на всю Вселенную, корнями уходя в Большую сингулярность — генокод его сложился именно тогда. И вон когда определилось: человек — венец природы. Так сама природа захотела. Только человек. Все остальное — рвань. Да остального просто быть не может, не допустит человек такого униженья на пути прогресса! Не допустят наши мудрые вожди… И тут вдруг — нате: после тихих, золотых, гуманнейших веков такая несуразица — возникли биксы. Что и говорить, прошляпили, конечно. Это все по доброте, по благодушию людскому. Мы — исконны, только мы, и не пристало это в одночасье забывать. А то, едва запамятовали, вмиг вредители нашлись, слюнтяи-теоретики!.. Таких — в реке топить, живьем закапывать! По правде, я ни биксов, ни таких вот теоретиков пока не видел, но, порою наблюдая за Яршаей, например, могу, где надо, заявить: наверное, и вправду он великий человек, большой творец, и все-таки в нем есть какая-то гнильца, нет должной убежденности… Никто не спорит, дядька умный, честный, образованный… и вместе с тем — сплошная размазня, к тому же слишком многое себе порою позволяет… По какому праву?! Скажем, у папаши моего — и положение повыше, и авторитет побольше, а про Сидор-шаха или про Эллерия и вовсе умолчу, — так нет же, держат себя в рамках, понимают… Жалко будет, безусловно, ежели Яршая дуриком в конце концов подставится, но ведь сейчас не время пузыри пускать. Бороться надо и мечтать о нескончаемом прогрессе человечества. А чтоб мечтать, необходимо верить, потому что знания одни — бессильны. В школе нас все время наставляют: чистые знания — это тупик, схоластика, придумки неблагонадежных, отвращают ум от ясной перспективы, каковую большая диалектика определила быть единой — навсегда. И, чтобы ощутить (понять нельзя, от пониманья в голове бедлам) такую диалектику, без веры жить нельзя. Я на экзамене как раз об этом говорил, и Джофаддей отметил: превосходно! Да уж, Джофаддей… Тот еще гусь! Попался б я к нему в ручонки здесь, не на уроке… Горло бы мне перегрыз — как вероятному агенту биксов. А уж о Яршае и подумать страшно… Эх, веселенькая жизнь!..