В Иродовой Бездне. Книга 3 - Юрий Грачёв

— Я радуюсь за тебя, Жора, за твое духовное состояние. Но все-таки больно, что тебе приходится так тяжело. Весь ты как-то осунулся, исхудал.

Подошли еще несколько братьев и стали рассказывать о своих переживаниях. И все радовались о хорошем вечном и печалились, что сейчас так темно в народе без Евангелия.

Леву вызвали на суд. На предложение судьи правдиво рассказать все, чему он был очевидец, Лева без утайки передал всю виденную им картину. Он особенно подчеркнул при этом, что отказчики не поддавались уговорам и что начальство дошло до полного истощения нервной системы и в результате вынуждено было прибегнуть к противозаконным методам.

В глубине души Леве было очень жаль и начальника колонны, и проводника собаки. Ведь они оба были грешники, как и все, и не имели познания в истинных путях направления человека. А без Бога кругом грех и грязь.

Это тот самый подожок, который применял начальник? — спросил судья Леву, указывая на лежащее «вещественное доказательство».

Он самый, — подтвердил Лева.

Суд вынес приговор: начальника колонны, проводника собаки приговорили к заключению с отбытием наказания в исправительно-трудовых лагерях.

Прошло еще несколько дней, и Леву снова вызвали в этап, состоящий из заключенных, отправляемых из тюрьмы. И Лева зашагал в одной партии вместе с теми, которые были осуждены ' при его участии как свидетеля.

Казалось бы, осужденные должны были обрушиться на него с гневом, но вот они, наоборот, благодарили его, что он на суде показал, чем вынуждены были их поступки, и это способствовало смягчению приговора.

— Я не понимаю только, — сказал бывший начальник колонны, — как это они могли вас, свидетеля, направить вместе с нами. Ведь вы должны были вернуться на свою прежнюю работу.

Но на прежнюю свою работу Лева так и не попал. Его направляли вместе с другими осужденными на тяжелые физические работы.

Казалось бы, любой человек на месте Левы должен был бы возмущаться, протестовать, писать заявления, отказываться идти в этот этап. Но Лева решил все принимать как из руки Божьей. Он твердо верил, что его любящий небесный Отец знает все, и хотя тяжело и непонятно, но он после уразумеет. И действительно, не прошло и нескольких дней, как Лева понял, что это было — от Господа. А прошло еще несколько недель, и Лева понял, что это был особый знак Божий.

А когда прошло чуть более месяца, как он уразумел и увидел воочию, что этими путями Всевышний спас его от, казалось бы, неминуемой смерти, которая постигла многих и многих. Видимо, он еще нужен был на земле для дела Божия, или еще не был готов для неба, и Господь оставил его для того, чтобы он шел дальше узким, тернистым путем…

Глава 20. Лютые беды

«На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек. По правде Твоей избавь меня и освободи меня; преклони ухо Твое ко мне и спаси меня. Боже мой! Избавь меня из руки нечестивого, из руки беззаконника и притеснителя».

Пс. 70, 1-4

Этап остановился в колонне, где сосредоточивали людей, осужденных по 58-й статье. Еще когда подвели их к зоне, Лева узнал, что это та самая колонна, в которой находится брат Михаил Данилович Тимошенко. Как только Лева был освобожден после санобработки, он пошел его искать. Их встреча была больше чем радостная. Михаил Данилович сильно постарел, волосы на голове были белые, но держался он все так же прямо и бодро, работая на тяжелых земляных работах.

Особой радостью для Левы было то, что его поместили в тот барак, где находилась та бригада, в составе которой был и Михаил Данилович. Вечерами, когда бараки запирали на замок, Лева стелил свою телогрейку рядом с постелью брата и они несколько часов проводили в беседе. Не прошло и недели, как Лева крепко полюбил своего собеседника.

Он был христианин необыкновенной веры и надежды. Несмотря на большой страдальческий путь (он был в тюрьме и при царском режиме), несмотря на многие ссылки и тюремные заключения в последние годы, он был полон небесного оптимизма. «Лева, верь, — говорил Михаил Данилович, — придут времена необыкновенной свободы для Евангелия в нашей стране. В самых больших зданиях, в самых больших залах будет проповедано Евангелие для народа. Вот мы сейчас страдаем, унижены, выброшены, как сор, из жизни народа, но придет время — будут наши братские музеи, где будут выставлены документы страдальцев за Христа. Эти музеи будут самыми популярными в нашей стране. Храни письма, храни все, что связано с заключением, всякие бумажки об освобождении, об обысках, ведомости на обмундирование, — все это нужно будет для истории, для музеев. Люди будут знать, как Бог вел детей своих, давал им силы переживать все и прославлять Его святое имя».

Но не только о будущем говорил брат Тимошенко. Он часто вспоминал и минувшее. Свою деятельность, старых братьев и, не стыдясь перед Левой, раскрывал свои ошибки и сердечно каялся в них.

— Вот мы спорили, воевали со стариками, с Голяевым Ильей Андреевичем и другими. А напрасно было так поступать, и даже нехорошо. Надо же всем иметь кротость, снисходительность, а этого у нас с Николаем Александровичем не хватало. Были ошибки у меня лично, и вот Господь направил в это горнило, чтобы очиститься, быть драгоценнее огнем очищенного золота. Это Его милость.

Какие именно были у него лично ошибки, Лева старался не расспрашивать, и то, что они были у Михаила Даниловича, ничуть не уменьшало восторженное отношение к нему Левы.

Михаил Данилович рассказывал также о своих литературных трудах, о работе в редакции журнала «Слово истины» и своих планах и намерениях.

— Только бы Господь открыл дверь благовестия в нашей стране, и все бы, все служили Иисусу. И это будет, — утверждал он.

Лева слушал, и вся его душа горела горячим желанием увидеть эти славные дни, когда любовь, мир и радость Христовы рассеют тьму злобы, ненависти, греха и беззакония.

— А когда это будет? — спрашивал Лева.

— Не знаю. Я-то не доживу. Ты, возможно, доживешь… Утром, как всегда, зловеще звенел металл — били кувалдой по подвешенному рельсу, начинался подъем, заключенные спешили в столовую, а затем на развод.

Приближалась осень, но погода стояла еще жаркая. Строились бригады у вахты. Стоя в рядах своей бригады, Лева наблюдал, как Михаил Данилович, одетый в арестантскую рубаху и брюки, с узелком хлеба подходил к своей бригаде, останавливался, смотрел на небо и что-то пел. Тихо напевая гимн, он выходил на работу. Конвой окружал бригады, и люди выходили на трассу.

В основном здесь были земляные работы. Работать приходилось в одних трусах. Пот лил градом. В бочках подвозили воду для питья. Лева без привычки сильно уставал. Придя в зону, бригады шли на обед. После обеда Лева обыкновенно выходил вместе с Михаилом Даниловичем на травку, растущую на площадке между бараками. Получив посылку из дома, Михаил Данилович угощал всех близких чаем. На траву стелили большой платок, вокруг которого усаживались. Платок служил столом, на него ставили чашки, кружки, приносили большой чайник с кипятком. Его заваривал Михаил Данилович. На платок же он клал полученные печенья, сахар. Он возносил благодарственную молитву за милости Господни, и начиналось братское чаепитие. Каждый брал по кусочку сахара и с наслаждением вприкуску пил ароматный напиток. После работы, во время которой терялось много воды, чувствовалась большая потребность в ней, и частенько выпивали не один чайник.

Н. А. Левинданто был близким другом Тимошенко, когда он жил и работал в Москве, в Союзе.

Михаил Данилович когда-то, в былые времена, угощал братьев в Москве вместе со своей женой, и теперь с тем же гостеприимством и любовью он говорил:

— Все, все берите по печенью. Кому еще подлить чайку?

Братья вспоминали прежние вечера любви и делились каждый теми радостями, какие были. Михаил Данилович, по своему обыкновению все заглядывая вперед, говорил о тех будущих вечерах любви, которые не ведал, не знал русский народ; но которые будут, когда люди будут жить по Евангелию, приближаясь к первохристианам.

Эти тихие вечера-чаепития были отрадным воспоминанием Левы на долгие годы.

Вдруг приехало несколько следственных комиссий. Это были какие-то особые представители особых следственных отделов. Начались ночные допросы, беспрерывно водили заключенных из всех бараков и все допрашивали.

— О чем вас допрашивают? — спросил Лева одного, который был на ночном допросе.

— А вот все говорили: скажи да скажи, кто о чем говорит. «Вас много, а конвоя мало». — «Не говорил ли кто — вот разоружить конвой, захватить оружие, да получить еще оружие?»

Однажды, когда кончилась работа на трассе и бригады выстроились, чтобы идти домой, Лева ввиду жаркого дня пошел в одних трусах и белой рубашке. Когда он подошел к мосту, вдруг двое молодых парней вырвались из строя и бросились вниз по насыпи, надеясь убежать. Грянул выстрел: ложись! Все бригады опустились на землю. Люди сели, кто прилег, несколько конвоиров бросились бежать за беглецами. Несмотря на то что те делали все усилия скрыться от погони, дорога была неровная, путь преграждала речка, и их быстро поймали. Конвой вытащил их на насыпь, где находились бригады, и принялся зверски избивать беглецов. Лева находился как раз в конце колонны заключенных, и перед ним была эта картина ужасного избиения. Не помня себя, как будто в его костях был огонь, он вскочил, поднял руку и закричал: «Кто вам дал право избивать?» К его крику присоединились другие заключенные: «Кто вам дал право избивать?" — кричали многие. Грянули выстрелы, засвистели пули.