Люси. Истоки рода человеческого - Дональд Джохансон

Приехали все трое, захватив для компании Джона Харриса — мужа сестры Мив, специалиста по жирафам, который работал палеонтологом в Кооби-Фора. Ричард доставил всех в Аддис-Абебу на своем собственном маленьком самолете. Здесь он посетил министерство культуры, чтобы навсегда покончить с обвинениями, будто находки, которые я вывез из Эфиопии, отданы музею в Найроби. В этих обвинениях, сказал Ричард со всей решительностью, нет ни слова правды. Находки отправлены в США для исследования и в пятилетний срок, обусловленный соглашением, будут возвращены. Затем он и его спутники вылетели к нам. Приближаясь к Хадару, они имели редкую возможность взглянуть на отложения с воздуха, чего мы, члены экспедиции, никогда не могли сделать, так как передвигались только на грузовиках. Гости были поражены масштабами территории: тысячи и тысячи квадратных миль эродированных отложений — этого хватило бы лет на двести дюжине палеонтологических экспедиций.

Мэри и Ричард с таким же волнением рассматривали челюсти, с каким я их показывал. Они изучали находку с предельной осторожностью.

— Это явно не массивный австралопитек, — сказал Лики. — Не похоже и на экземпляры Australopithecus boisei, которые мы находим в Кооби-Фора. Эти челюсти слишком изящны, а моляры слишком малы для массивных австралопитеков. Разве не так?

— Да, пожалуй, — ответил я.

— В общем и целом я назвал бы их Homo.

— И я тоже, — сказала Мэри. Это было именно то, что я надеялся услышать, наполовину предчувствуя подобный диагноз, наполовину веря в его неизбежность. Если он окажется правильным, то перед нами древнейшие в мире остатки человека.

Я устроил гостям экскурсию, провел их по отложениям, показал базальтовый пласт, найденный Тайебом, в соответствии с возрастом которого (3 миллиона лет) датируются все находки Хадара. Потом мы вернулись в лагерь и стали осматривать зубы и кости млекопитающих. К этому времени у нас составилась обширная коллекция, где многие образцы отличались превосходной сохранностью. Гости подвергли их внимательному анализу, в особенности зубы гиппариона, предка лошади, вымершего около трех миллионов лет назад. Истинная лошадь, Equus, — мигрант из Азии, она появилась в Восточной Африке два миллиона лет назад. Джон Харрис без конца вертел в руках зубы гиппариона.

— Что вы там ищете? — спросил я его.

— Эктостилид, — сказал Харрис. — Что-то я не вижу его.

1. Hipparion.

2. Equus

Эктостилид, который Джон Харрис пытался найти в хадарской коллекции лошадиных зубов, это небольшой округлый бугорок (показан стрелкой) на жевательной поверхности зуба. Hipparion, на зубах которого обычно имеется этот бугорок, вымирает позже 3 млн лет, на смену ему приходит окочо 2 млн лет назад истинная лошадь, Equus, на зубах которой нет эктостилида. Присутствие зубов Equus (возрастом не более 2 млн лет) в одном слое с ископаемыми остатками Homo в Кооби-Фора явилось одной из причин того, что Харрис и Тим Уайт усомнились в датировке черепа 1470 (якобы 2,9 млн лет).

Эктостилид — это маленький бугорок, который появляется на нижних зубах Hipparion, но отсутствует у Equus. Его наличие — единственный способ, позволяющий различить эти две формы

— Он есть, — сказал я. — Он есть на всех этих зубах. Он должен здесь быть.

— Но я не вижу его на этом зубе.

— Вот тут, — сказал я. — Коронка просто недостаточно стерта.

— Да он вообще незаметен, — стоял на своем Харрис. — Может быть, его нет.

— Он есть. Если хотите, я возьму ножовку и распилю зуб пополам, чтобы доказать это. Эктостилид есть на каждом из зубов, которые вы сейчас рассматриваете.

Харрис нехотя со мной согласился.

— А в чем, собственно говоря, дело? — спросил Грей спустя некоторое время, имея в виду наш спор с Харрисом.

— Думаю, что в датировке, — ответил я. — Что-то у них там не в порядке. В Кооби-Фора они нашли зубы Equus прямо под туфом KBS, что по их датировке должно составить почти три миллиона лет. Однако во всей Восточной Африке не существует зубов Equus такого возраста: самые древние датируются двумя миллионами. Никто не поверит, что зубам из Кооби-Фора три миллиона лет. Харрис понимает это и пытается найти дополнительные доказательства. Я думаю, именно это он и хотел сделать.

— С помощью эктостилида?

— Совершенно верно Они видели сегодня наш базальтовый слой. Морис объяснил геологию отложений. Они знают, что найденные нами зубы лошадей насчитывают три миллиона лет Осталось только обнаружить среди них такой, на котором бы не было эктостилида, и отнести его к роду Equus — это было бы как раз то, что им нужно. Джон просто пытался помочь Ричарду выбраться из западни.

— Почему он прямо не сказал об этом?

— Слишком деликатная тема.

Это была действительно самая деликатная из всех нерешенных па-леоантропологических проблем текущего десятилетия: от возраста туфа KBS зависел возраст «1470-го», а от него в свою очередь — целая цепь выводов об отношениях между человеком и австралопитеками.

Ричард сам заговорил об этом после обеда. Отодвинув назад стул и закурив маленькую изогнутую трубочку, которая всегда была при нем, он сказал:

— Дон, я хочу задать тебе один вопрос. Каков возраст туфа KBS?

— Я думаю, около 1,8 миллиона лет, — ответил я.

— Какие основания для такого вывода?

— Это в основном результаты Бэзила Кука: свиньи из Омо, из Кооби-Фора и даже здешние свиньи. А также антилопы и слоны, характерные для рифтовой долины. Все говорит об одном. — В этот момент я посмотрел на Харриса. — В том числе и лошадиные зубы, Джон. Ты не сделаешь из гиппариона возрастом в три миллиона лет лошадь, которой всего два миллиона, просто потому, что тебе этого хочется.

Харрис понял, что проиграл этот раунд, но пустился в рассуждения о скоростях эволюции, которые могли быть у определенных видов разными из-за различий в окружающей среде. Он заявил, что условия жизни в Омо, где были лес и река, отличались от природы в районе Кооби-Фора с его сухой саванной. Это могло повлиять на скорость эволюционных изменений, а отсюда и некоторые расхождения в ископаемых материалах.

— Давайте говорить проще, — предложил я. — К чему сложные рассуждения, когда речь идет об абсолютно ясных свидетельствах.

— Ну а если все-таки принять точку зрения Джона? — вступил в разговор Ричард. — Разве различия в природных условиях Омо и Кооби-Фора не могли повлиять на скорость эволюции?

Я ответил, что небольшие различия, возможно, имели место, но лишь на протяжении очень коротких периодов времени.

— Верно, — сказала Мэри Лики. — Не давайте сбить себя с толку. Он рассуждает, как Луис. Спорит и старается загнать вас в угол. Но вы стойте на своем.

Ободренный ее поддержкой, я добавил, что наши коллекции вообще не дают основания для подобных выводов. «Мы не можем расположить находки в хронологическом порядке в пределах сотен лет, — продолжал я. — У нас счет идет на десятки или сотни тысячелетий, и вот тогда картина получается необыкновенно ясной».

— Очень интересный вечер, — заметил Ричард, выбил пепел из трубки и отправился спать. О черепе 1470 — ключевой проблеме спора — не было сказано ни слова. На следующее утро гости покинули Хадар.

После их отъезда мне предстояло о многом подумать. Лики укрепили мое подозрение, что вновь найденные челюсти обладают чертами Homo. Более того, они превратили это подозрение в нечто подобное уверенности. Я чувствовал, что должен засесть за статью и изложить свои мысли на бумаге, но все время медлил, не решаясь приступить вплотную к делу. Проснувшись на следующее утро, я знал, что мне писать: я буду предположительно классифицировать эти челюсти как человеческие, одновременно подчеркивая те крайне примитивные черты, которые им свойственны. Я полагал, что если они принадлежат Homo, то, видимо, древнейшему из известных представителей этого рода, достаточно древнему, чтобы сохранить некоторые предковые обезьяноподобные черты. Этого вполне можно было ожидать. Когда проникаешь в прошлое на три миллиона лет, странно было бы не найти там обезьяньих признаков. Внезапно я понял, что достиг той точки, на которой уже останавливались многие антропологи до меня, задаваясь вопросом: где провести черту?

Сам я никогда не пытался ответить на этот вопрос. Должно быть, потому, что не располагал собственными находками, которые подвели бы меня к нему. Теперь впервые я начал понимать, что могла значить эта проблема для других, представлявших себе, как нить человеческого развития по мере углубления в прошлое становится все тоньше, пока, наконец, не перестанет быть линией развития человека. Это была не только научная, но и эмоциональная проблема. Исследователь мог проникать все глубже в историю нашего рода, выйти за ее пределы и все-таки искать там человека: ведь и там должен был существовать наш предок — чуточку древнее, немного примитивнее, но представитель человеческой линии.