Эйзенхауэр. Солдат и Президент - СТИВЕН АМБРОЗ

Эти громадные бюрократии хорошо справлялись с тем, ради чего они создавались, но их ограничения были очевидными. Они могли предложить, спланировать, посоветовать, исследовать, но они не могли действовать. И ни один член этих бюрократических организмов не видел проблему в целом. Каждый индивидуум играл свою специфическую роль и мог сосредоточиться только на одном блоке проблем; каждый штабной офицер был экспертом, который бился над решением своей собственной задачи. Офицеры могли изучить, проанализировать проблему и высказать рекомендации, но они не (могли решать и приказывать.

Кто-то должен был давать бюрократам направление; кто-то должен был взять всю собранную ими информацию, осмыслить и упорядочить ее; кто-то должен был соединить все части в целое; кто-то должен был взять на себя ответственность и действовать.

Все это стекалось к Эйзенхауэру. Он служил воронкой, через которую проходило все. Только его беспокойство было безмерным, только он нес на себе чудовищное бремя командования. Такая позиция ставила его под невероятное давление, которое росло в геометрической прогрессии с приближением дня "Д".

"Он выглядит измотанным и усталым, — отмечал Батчер 12 мая.— Напряжение сказывается на нем. Он выглядит старше, чем когда-либо". С приближением дня "Д" проблемы возрастут, многие из них трудноразрешимы, а некоторые неразрешимы вообще. И все же Батчер чувствовал, что все закончится благополучно, что Эйзенхауэр выдюжит. "К счастью, он обладает свойством приходить в себя после одной ночи хорошего сна" *16.

К сожалению, такие ночи были редки. Напряжение и усталость все чаще появлялись на лице Эйзенхауэра, особенно после инспекционных поездок в тренировочные лагеря, где он наблюдал за парнями, которых вскоре пошлет штурмовать Атлантический вал Гитлера. Озабоченность сквозила и в его письмах Мейми. Почти каждое письмо, написанное в тот период, содержало фантазию на тему выхода на пенсию после войны. Упор делался на праздном времяпровождении в теплых краях.

Только в письмах Мейми он мог отвлечься от операции "Овер-лорд". Он выражал в них свои глубинные чувства. Он ненавидел войну и необходимость посылать парней на смерть. "Как я хочу, чтобы эта жестокая война побыстрее закончилась", — писал он Мейми. Именно ему приходилось суммировать потери, которых было немало в воздушной войне, но которых будет значительно больше с началом вторжения. Подсчет человеческих жертв был "ужасно печальным делом". Сердце у него разрывалось, стоило ему подумать, "сколько молодых людей сгинуло навеки", и, хотя он выработал у себя "защитный панцирь", он не мог "убежать от того факта, что известия о жертвах приносят боль и горе в семьи по всей стране. Матерям, отцам, братьям, сестрам, женам и друзьям трудно примириться с успокоительной философией и сохранить веру в вечную справедливость. Война требует настоящей твердости духа не только от солдат, которые должны терпеть, но и от домашних, которые вынуждены жертвовать лучшим из того, что имеют".

"Я думаю, что все эти беды и испытания ниспосланы в мир из-за какой-то великой слабости, — писал он в другом письме, — но хочется думать, что человеческий ум, не говоря уже о его духе, должен найти способ побороть войну. Впрочем, человечество пытается с этим справиться уже многие сотни лет, и его неудача лишь добавляет пессимизма человеку, который попал в трудное положение!" *17

Контраст между Эйзенхауэром и теми генералами, которые гордились войной, неизмерим. Неудивительно, что в 1940-х годах миллионы американцев чувствовали, что уж если их близкому человеку предстоит идти на войну, то пусть его командиром будет генерал Эйзенхауэр. Пэттон, Макартур, Брэдли, Маршалл и другие — все имели свои сильные стороны, но только Эйзенхауэру было свойственно столь острое чувство горя, которое вызывали потери близких дома.

Это переживание Эйзенхауэра имело столь глубокие корни, что не оставляло его всю жизнь. Во время съемки в 1964 году телевизионного фильма Уолтера Кронкайта "День "Д" плюс 20" Кронкайт спросил у него о впечатлениях по возвращении в Нормандию. Отвечая, он заговорил не о танках, орудиях, самолетах, судах, не о личностях командующих и их оппонентов и не о победе. Вместо этого он заговорил о семьях американцев, похороненных на американском кладбище в Нормандии. Он сказал, что, когда бы ни приходил сюда, не мог не думать о том, какое благословение для него и Мейми их внуки и как печально думать о тех парах в Америке, которые лишены такого счастья, поскольку их единственный сын похоронен во Франции.

Одна из причин, скорее рациональная, чем эмоциональная, его заботы о войсках заключалась в понимании того факта, что, хотя ВШСЭС, генералы и адмиралы могут спланировать, подготовить почву, оказать поддержку, обеспечить необходимое снабжение, обмануть немцев и бесчисленным числом других методов способствовать победе, в конечном счете успех зависел от пехотинца на побережье Нормандии. Если он решит идти вперед под немецким огнем, операция "Оверлорд" будет успешной. Если он спрячется за вытащенным на землю десантным транспортом, операция провалится. Все операции в конце концов упираются в это.

Вот почему Эйзенхауэр проводил много времени перед днем "Д" в войсках. Он хотел, чтобы его увидело большинство солдат. Он был уверен, что каждый солдат, которому предстоит высаживаться на берег в день "Д", должен иметь возможность, по крайней мере, посмотреть на того человека, который посылает его в бой; он сам сумел поговорить с сотнями людей. За четыре месяца, с 1 февраля по 1 июня, он посетил двадцать шесть дивизий, двадцать четыре аэродрома, пять крейсеров и множество мастерских, складов, госпиталей и других военных учреждений. Люди собирались вокруг него, ломая субординацию, а он выступал с короткой речью и пожимал им руки.

Он всегда умел увидеть в рядовом личность. Другие генералы тоже подчас говорили с солдатами, но никто из них не обладал проникновенностью Эйзенхауэра. Брэдли, Пэттон, Монтгомери и остальные интересовались обычно военной специальностью, подготовкой, вооружением.

Первый вопрос Эйзенхауэра всегда был такой: "Из каких ты краев?" Ему хотелось знать об их семьях, чем они занимались ранее в Соединенных Штатах и что собираются делать после войны. Он любил поговорить с ними о скотоводческих фермах в Техасе, молочных фермах в Висконсине или же о лесозаготовках в Монтане. Для коллег Эйзенхауэра люди были солдатами; для Эйзенхауэра они были гражданами, временно против своей воли вовлеченными в войну, участие в которой они считали долгом. Его лицо светлело, когда он встречал парня из Канзаса; он не терял надежды встретить кого-нибудь из Абилина, но этого так и не случилось. Британцы и канадцы отвечали на дружелюбие, демократичность и любопытство Эйзенхауэра с той же искренностью, что и американцы.