Я был на этой войне (Чечня-95) - Вячеслав Миронов

Из темноты с флангов послышался грохот и скрежет танковых гусениц. Неужели «махра» спешит на помощь? Ура! Наши! Давай, навались! Сейчас мы духов закопаем!

Из темноты действительно выехали танки. Танки марки «Т-64». У нас — «Т-72». И эти танки устаревшей конструкции начали нас расстреливать почти в упор. За танками пряталась пехота. Не наша пехота. Поначалу мы полагали, что это нам идут на помощь, но духи воспользовались именно тем моментом, когда в горячке боя мы пошли на штурм. И с флангов в тыл нам они ударили. Так никто толком и не узнал, сколько же на самом деле было танков у противника. Они с ходу врубились в наши порядки, кроша, молотя своими траками, катками тела НАШИХ бойцов, наматывая на ведущие шестерни руки, ноги, внутренности, одежду. Одновременно они расстреливали стоящие в тылу танки. Опять же НАШИ танки. Те не могли им отвечать, потому что могли зацепить, убить, угробить свою пехоту. Вот и стояли они как мишень. Духовские танки расстреливали их, как на учебном полигоне давно пристрелянные мишени. Духи нас, как стадо скота, загнали на пятачок перед Госбанком и с трех сторон почти в упор расстреливали, не давая ни малейшей возможности вырваться из этой западни. Мы не могли вырваться и дать свободу стрельбы для наших танков, а те не стреляли, чтобы нас не убить. И вот метались, как бараны.

Кому-то удалось подбить духовский танк. Тот запылал. И вот под рвущимися боеприпасами в горящем танке мы начали прорываться. Наши танки уже вовсю полыхали, привнося дополнительное освещение в общую ослепительную картину площади.

Никаких чувств, кроме одного, не было. А был СТРАХ. Огромный страх. Он вытеснил все из тела, из головы, мозга. Не было уже ни капитана, ни гражданина Миронова, а был только трясущийся от ужаса комок дерьма, который хотел лишь одного — ВЫЖИТЬ. И все. Просто выжить. Тут не вспоминаются давно забытые молитвы, а просто несешься в темноту. Спотыкаешься, летишь, не ощущая боли от ушибов, ссадин. Ничего, кроме леденящего душу, тело страха.

Вслед несутся очереди, слышны крики ярости, боли, вопли раненых, но не можешь уже вернуться, чтобы помочь. Паника, только паника и страх. Страх размазывает тебя по асфальту, он заставляет тебя бежать только по прямой с бешеной скоростью. А тебе же кажется, что стоишь на месте. Ты несешься в темноте по площади, которую несколько часов назад брал, сражаясь за каждый сантиметр. Она усеяна еще не убранными телами как наших бойцов, так и духов. Ты спотыкаешься об них, падаешь, вскакиваешь и снова вперед. Трупы твоих друзей у тебя уже не вызывают больше никаких эмоций, никакого желания или жажды мести. Чувствуешь только одно — раздражение. Раздражение от того, что они мешают тебе бежать. Сил и так немного, а тут еще они лежат.

Чувствую, что силы уже на исходе. Сбавляю темп. Вокруг много наших бежит. Такие же, как и у меня, вытаращенные глаза, в которых человеческого уже мало осталось. Распахнутые рты в безмолвном крике. Никто не кричит. Никто не матерится. Все берегут силы для бега. Духи близко не приближаются к нам. Видимо, боятся в темноте нарваться на отпор. Не надо загонять мышь в угол, она тогда становится агрессивнее и страшнее кошки.

В темноте мы сбились с ориентира. Теперь бежим уже не назад, к мосту, а в сторону Дворца Дудаева. В небо над нашими головами поднялись ракеты и осветили несущееся стадо. Это мы. Нет ничего человеческого в этих лицах, глазах, дыхании, взгляде.

Ударили автоматы и пулеметы. Первые ряды были выкошены, остальные на бегу, стараясь не останавливаться, попытались развернуться. Задние налетали на передних, сшибали их на землю, падали сами. Поднимались. И вновь бег. Бег в темноте. В глазах от усталости пляшут искорки. Никто никому не помогает. Раненые стреляются, кто-то пытается уползти в темноту. Подальше от света вездесущих ракет. Луна-предательница, сука, тварь гребаная, светит уже не хуже ракет, пробиваясь сквозь завесу дыма от пожарища. Силы уже почти оставили меня. Господи! Только не плен! Лучше смерть, только не плен! Помоги, Боже! Помоги! Спаси и сохрани меня!

Перешел на быстрый шаг. Воздуха не хватает. Хочется сорвать с себя бронежилет и бушлат и открытой грудью упасть на мокрый от крови асфальт. И лежать, лежать, тяжело дыша, восстанавливая дыхание. Нет! Нельзя. Подойдут духи и тогда — плен. Нет, только не плен! Я попытался вновь бежать.

Кровь бьется в черепной коробке, как сибирская река на пороге. Она бурлит, пенится, пытается своротить мешающие ей камни. Переворачивает их, шевелит. Кажется, что от перенапряжения и давления череп сейчас взорвется. Нет сил бежать. От перенапряжения я почти ничего не слышу, кроме шума собственной крови в ушах. Перехожу на шаг. Автомат вешаю себе на шею и складываю на него руки. Все тело налито кровью. Не то что бежать, просто переставлять ноги тяжело. Справа подбегает боец, без слов подхватывает меня и тащит за собой. Пробежав несколько метров, я понимаю, что сил нет и я могу только затруднить солдатский бег. Голос, продирающийся сквозь рваные бронхи и никотиновые пробки, чуть слышен:

— Иди. Иди. Я тебе не помощник.

— А как же вы?! — мне в ухо почти кричит солдат.

— Иди. Я сам… — мне трудно говорить, не то что бежать.

— Я не брошу вас! — в голосе солдата слышно отчаяние.

— Пошел на хрен. Выбирайся сам. Я пойду следом, — из последних сил двумя руками отталкиваю солдата. Мы разлетаемся в разные стороны.

Солдат удаляется прочь. Последний толчок отнял у меня последние силы. Я сажусь на землю. Тяжело дышу. Сплевываю на асфальт тягучую слюну. Сердце бешено колотится. По учебе в военном училище знаю, что после бега нельзя сидеть, клапаны у сердца могут захлопнуться и не открыться. Но ходить нет сил. Когда из глаз ушли пляшущие искорки, обвел тяжелым, затуманенным взором вокруг себя. Автомат так и продолжал болтаться на шее. Не было сил снять его. Не было сил просто шевелиться.

Поодаль сидели, лежали, полулежали фигуры. В основном это были офицеры. Понятно, возраст уже не тот, и, конечно, физическая подготовка тоже. А гражданские возмущаются, что военные так рано на пенсию уходят. Если среди нас и были те, кому за сорок пять, то среди живых их потом не обнаружили, это я гарантирую. Некоторые сидели на трупах. Может, и удобно, но я еще не дошел до такого состояния, до той черты, когда в полнейшем отупении ты ничего не соображаешь. Все просто сидели и смотрели в сторону противника. Кто-то был готов, отдохнув, продолжить прерванный бег. Но большинство, и я в том числе, готовы были принять последний бой. Не было сил бегать. И просыпался разум, страх отступал. Начинала говорить злость. Когда просыпается злость — это хорошо. Значит, ты еще не совсем скотина, не совсем животное. Остатки человеческого разума у тебя присутствуют. Но разум — это хорошо, однако пора было подумать, как сматываться из этого пекла, как спасти собственную шкуру, задницу. О душе как-то не вспоминалось в этот момент. А о Боге вспоминалось, как о некоем могущественном покровителе, на которого возлагались надежды по спасению бренного тела.

Закашлялся. Долго, мучительно больно выходил комок никотиновой слизи. Бля, надо бросать курить, а то однажды сигареты не дадут мне добежать до спасительного камня, бугорка, ямки. Выплюнул комок мокроты. На языке чувствовался вкус крови, значит, и часть родных бронхов тоже выскочила наружу. Я глубоко вздохнул, и в груди вновь закололо, снова начался удушливый приступ кашля. С большим трудом откашлялся. В груди болело, и хотелось ее разодрать, пустить туда свежий воздух. Устал я от беготни на длинные дистанции. Мне бы что-нибудь попроще, покороче, поспокойней. Говорила мне мама: «Учи английский».

Глава 10

Тем временем отдыхающие, отдышавшись, начали подтягиваться друг к другу. По приблизительным подсчетам выходило, что тут находилось около пятидесяти человек. В основном офицеры, но было и немало солдат и прапорщиков. Многие уже сбросили с себя бронежилеты, чтобы было легче бежать. Лица были растерянные. Все активно вполголоса начали обсуждать происшедшее. После сильнейшего потрясения, после унижения, стресса всем хотелось выговориться. Обвиняли в основном руководство группировкой. Все считали, что бригада сделала все от нее зависящее.

— Всыпали нам по первое число.

— Ублюдки, потеряли всю бригаду!

— Какой хрен, потеряли. Многие вышли из зоны обстрела.

— Хрен! Не вышли! Видел, как танки горели?

— Видели. Все видели. Танков семь-восемь точно подбили!

— А наши почему не стреляли?

— Как почему? Нас бы там и похоронили!

— Да лучше бы похоронили свои, чем как трусы бежать.

— Так чего ты бежал? Остался бы там. Героя бы посмертно дали.

— Ага, догнали и еще бы поддали!

— От этих ублюдков из Москвы и Ханкалы дождешься благодарности.

— Если бы не эти придурки с их чмошным планом атаки в лоб гребанной площади, так не драпали бы сейчас, как шведы под Полтавой!