Кто тут хозяйка? (СИ) - Волховец Вера

Как? Как она вообще могла умереть? У неё же было на редкость крепкое здоровье.

Строго говоря – у меня-то и была только она, и больше никого из родни, потому я и говорила, что это “я её похоронила”, хотя, конечно, на похоронах было полно народу. В конце концов, до последнего дня жизни она работала в школе. Учила детишек ботанике. Ну, в то время, как не ругалась с деревенской фельдшерицей. Та ужасно не одобряла “народные методы лечения”, которые распространяла в народе бабуля. Правда, когда племянничек заболел пренеприятным современным вирусом, и фельдшерица пришла к моей бабуле за отваром. 

И нужно сказать, встал тот племянничек на ноги довольно быстро…

Ох, я и сама сейчас себя уболтаю, что бабушка была ведьмой…

Но ведь откуда-то взялись эти сказки в моей голове. Про неведомые миры и волшебство, что любит рабочие руки. Таких сказок я не встречала абсолютно нигде. Ни в одном сборнике сказок. А я ведь искала…

В назначенный час, когда комнату затопили вязкие серые сумерки, босая и в одной только семишовной рубахе с медной монетой, зажатой в кулаке, я шагнула внутрь двойного кольца, начерченного мелом.

Самое главное в этой ситуации – не чувствовать себя дурой!

Но верить в волшебство оказалось веселее!

Зажигаю свечи, медленно шагая вдоль круга.

“За серебряной рекой, за высокою травой, за зеленою змеей

Путь к воротам красным до страны прекрасной…”

Думала, придется читать заклинание с листа, а с дури – так часто перечитывала его за этот день, что заучила назубок.

“Я плачу монетой черному паромщику,

Чтобы переправиться с берега на берег.”

Монета падает в воду, почти беззвучно, без лишних брызг.

“По траве высокой я иду босая,

Оставляю тропку той, что призываю”.

Прохожу из широкого круга в малый. Заканчиваю линию, опускаюсь на колени, поднимаю деревянную чашу на уровень глаз.

"Предлагаю змею воду ключевую,

Пусть сегодня слышат мертвые живую" .

Ставлю чашу на пол, так, что внезапно выглянувшая луна отражается в воде, будто серебряный зрачок черного глаза.

Капля моей крови из проколотого ведьминой иглой пальцем, падает в воду, и будто якорь уходит на дно, почти не растворяясь.

“Красные ворота отворятся красным, 

Приди ко мне, Татьяна, из страны прекрасной”.

Дурацкий стишок. И кто его сочинил? Такое ощущение, что какой-то едва-едва научившийся рифме первоклассник. И все же, закончив последние действия по ритуалу, я совершенно по-девчоночьи закрыла глаза, окунула руки в чашу с водой.

Ставшей слишком холодной для этой теплой ночи…

Мокрыми пальцами протерла глаза. Затаила дыхание. Я сидела спиной к проходу, я должна была ждать.

Чего ждать?

Долго ждать?

Может, уже не надо ждать? 

Я все-таки где-то накосячила, и…

– Надо же, как ты выросла, Марь,– ворчливо кашлянули за моей спиной, – даже ворожить начала.

Голос звучал так уютно, так знакомо, что аж мурашки по спине побежали.

Ну все. Несите тысячу платков! Сейчас я смою весь этот мир своими слезами. Потому что – когда живые мужики уходят от тебя навсегда, это, конечно, грустно, а вот когда возвращается на одну только ночь дорогая бабушка, самый родной человек на свете…

Это, несомненно, другое. Тут и порыдать не стыдно!

– Ну-ка, ну-ка, поворотись-ка, внучка. Дай посмотреть на тебя.

Сколько помню наши мифы – поворачиваться на оклики мертвых не рекомендовалось. Но то на Земле. Там и спиритические сеансы выглядели как-то жутковато. В Велоре и смерть внезапно оказалась “прекрасной страной”, и процесс общения с мертвыми был для ведьмы – обычным делом, если судить по тому, как легко и просто Отрада мне это присоветовала.

Да и никак она от этого не предостерегала. От кучи всего другого – очень даже. Типа “не становись спиной к окну”, “не мой вечером голову” или “не черти круги на камне”. А вот от того чтобы повернуться к бабуле лицом – не было такого. Так что я повернулась. Уж очень хотелось.

Бабушка была…

Такой, что слезы, которые я старательно старалась сдержать, так и хлынули из глаз.

Такая, какой я её и запомнила. 

Не худая, скорее – крепко сбитая, с коротко стриженными, вечно вьющимися волосами, в тяжелых квадратных очках.

Длинная юбка краем нашитой на подол бахромы подметала пол. Темные глаза как всегда глядели так, что сразу ясно – бесполезно врать, что ты к варенью не притрагивалась. И рот. Ехидный рот – самая любимая часть моего наследства.

Все и отличия от живого человека – живой человек обычно не такой голубой, и не просвечивает. 

– Ишь ты, подишь ты, – бабуля подбоченилась, глядя на меня с искринкой во взгляде, – посмотрите, какие нынче ведьмы стали мокроносые! 

– Да ну тебя, ба! – натурально рассердилась я и потянулась вперед. Еще заранее не зная, что мне будет что нащупать, но ощущая это каким-то восьмым или десятым чувством. Мы встретились на границе наших кругов. Я врезалась  носом – в мягкое плечо, так знакомо пахнущую кардамоном и сушеной ромашкой шаль. Я уткнулась в мягкую ткань, обвила бабулю руками. Зажмурилась, ощущая, как внутри меня все ходит ходуном.

Вспомнила бабушкины пироги. Нет, они не были мягкими и воздушными, как обычно бывает в сказках, напротив, они почему-то всегда были суховаты и жестковаты, но неизменно – рыбный бабулин пирог шел на ура, а вот магазинные булочки всегда мне казались какими-то ненастоящими.

Вся моя жизнь казалась сейчас ненастоящей. Лишь прелюдией перед моим путешествием в этот мир.

– Марья, Марья, – теплая бабушкина ладонь пробежалась по спине, – ты хоть знаешь, что в Велоре не принято оплакивать умерших? За них принято радоваться, ведь там, куда они ушли – нет человеческих глупостей.

– А кофе есть? – брякнула я неизвестно зачем, – потому что если в этой вашей “прекрасной стране” нет кофе – она никуда не годится! 

– Кофе есть, – усмехнулась бабуля, – все что хорошее – все есть. 

– Ну тогда ладно, – фыркнула, хоть и сквозь слезы, – если там есть кофе, я за тебя спокойна. 

Отстранилась, вернулась в центр круга, уселась на пол по-турецки. Бабуля не стесняясь уселась напротив меня, явно ожидая моих вопросов.

А у меня их столько в голове гудело… Ох!

– Значит, ты – ведьма, ба? – вопрос прозвучал даже слегка обвиняюще. Ну да. Столько лет, и ведь ни словом не обмолвилась…

– А мы начинаем с очевидных вопросов? – бабушка хитро-хитро прищурилась. – Ты же уже все поняла, что да, Марь. Да. Ведьма. Была когда-то. Скажем честно – неважная.

– Неважная? – удивленно вскинула брови я.

– Ну, да, – ба развела руками, – мы с сестрой странно разделили между собой магию. Я – могла открывать чудо-двери, но в любых других чарах была слаба. Улия – напротив. Ни единого портала не смогла в своей жизни открыть, даже на соседнюю улицу. А тебя-то как в Велор унесло, Марь? Ты же до шестнадцати так ведьмину книгу на чердаке не увидела. 

– Я… Это…

По старой детской привычке, сознаваться бабушке в том, что надралась до зеленых дракончиков и белых шинолл – и каким-то мистическим образом умудрилась вместо двери в свою квартиру открыть дверь дома Матильды ди Бухе… 

Ключевое и самое опасное в этом рассказе, разумеется, слово “надралась”. Хотя я и точно знаю, что с нашей почтальоншей они далеко не всегда холостой кофе распивали…

Но во мне еще была жива та девчонка, которую за большие косяки гоняли по селу большим таким крапивным веником. Правда в итоге повисший в воздухе вопрос вдруг сделался риторическим.

– И ведь как же ты, оказывается, хороша, моя Марь, – бабушка прищурилась, как-то по особому на меня глядя, – посмотри-ка. Будто и за себя и за мать огребла. Поздние ведьмы – редкость, но видать, судьба у тебя была такая, долго зреть, чтобы ярко расцвести. Умница моя.

– Так, ба! – я шумно выдохнула, стараясь удержать внутри себя радостно подпрыгивающую зайчиху. – Я ведь тебя не просто так призвала. По делу. Давай сначала вопросы решим. А потом поговорим. До рассвета ведь можно будет.