Земля обетованная - Андре Моруа

Сняв платье, Клер мельком увидела свое отражение в зеркале. Ее кожа, хотя и сопротивлявшаяся загару, все-таки стала чуть смуглее. Спустив бретельки сорочки, она стала разглядывать свои плечи и грудь. «У тебя прекрасное тело», – сказал ей когда-то Ларрак. С тех пор оно не изменилось, Клер по-прежнему походила на греческую богиню. «Созданную для любви», – печально подумала Клер и безрадостно улыбнулась своему отражению. Тонкие простыни приятно льнули к ее усталому телу. Открыв книгу, она нашла отрывок, который хотела перечитать.

«О, волшебные чары любви, кто смог бы верно описать их?! Кому под силу отразить на бумаге уверенность в том, что мы встретили создание, самой природою нам предназначенное, то внезапное озарение, объяснившее, как нам чудится, и саму жизнь, и все ее тайны, тот неизведанный прежде восторг, с коим расцениваем мы мельчайшие ее обстоятельства, те скоропреходящие часы, чьи подробности память утрачивает именно в силу их сладости, но оставляющие в нашей душе долгий, пускай и смутный, след счастья, ту веселость…»

Легкий скрип заставил ее поднять глаза, и она с ужасом увидела медленно отворяемую дверь. Кристиан, в шелковом темно-красном халате, вошел в спальню и приложил палец к губам, призывая ее к молчанию. Клер похолодела, почувствовала болезненный укол в сердце и уронила книгу на кровать. В два легких танцующих шага Кристиан очутился возле нее. Она скрестила руки на груди и пролепетала:

– О Кристиан, уходите! Умоляю вас…

Он сел рядом с ней, и она почувствовала, как мужские руки властно легли на ее полуобнаженные плечи.

– Молчите, дорогая! – шепнул он ей. – Молчите, нас могут услышать. Я пришел, потому что ваши глаза сказали мне: «Да», тогда как голос произносил: «Нет». Я больше не мог жить в этом томительном ожидании, и нынешняя ночь, в отличие от всех других, станет нашей брачной ночью. Смотрите, дорогая!

Он стремительным движением выключил лампу, и их окутал серебристо-розовый лунный свет.

Клер испуганно дрожала, думая: «Что, если кто-то пройдет по коридору… Если ребенок занеможет и няня прибежит за мной – такое уже случалось…» И еще она думала: «Это же грешно! Это грешно!» Но вслух она произносила только одно: «Кристиан, о Кристиан!» и наслаждалась близостью этого теплого, легкого тела. Она прижал ее к себе, передал ей свой жар. О, как сладостно благоухала его гладкая кожа! Клер почувствовала, что дрожь ее утихла, она расслабилась и уступила его медленным ласкам. Снова в ней ожила радостная надежда, которую столько раз внушали ей поцелуи Кристиана. Ее захлестывали волны блаженства. Это было похоже на музыкальную фразу, страстную и красивую, которая разворачивалась и вздымалась мощным аккордом в нестерпимо остром ожидании финальной ноты.

– Клер!.. Клер!.. – шептал умоляющий голос.

Она открыла глаза и увидела над собой, в полумраке, совсем другого Кристиана. «Он вне себя», – подумала она, и эта мысль безжалостно прервала ту чудесную тихую мелодию, что только начинала звучать в ее трепещущем теле. Да, казалось, Кристиан в этот миг далек и от нее, и от себя самого; сейчас он словно упивался радостями таинственного рая, но она, лишь мельком увидевшая кипарисы и цветущие виноградники той сказочной долины, теперь была отгорожена от нее стеной и знала, что ей туда уже не попасть. Образы спящего сына, враждебной няньки, слуг за дверью снова встали между ней и «всепожирающим экстазом», которого она так ждала. Глядя на Кристиана трезвыми, проницательными глазами, она сказала себе: «Как странно: сейчас он чем-то похож на Альбера». И эта мысль ранила ее своей иронией и безнадежностью. Однако позже, когда он склонился над ней и спросил: «Ты счастлива?» – она прошептала: «Божественно счастлива!»

Потом он ушел, скользнув по ковру бесшумно, точно сильф, а она заплакала так же горько, как плакала в свою брачную ночь шесть лет назад. Хотя ситуации были совсем разные. Ее любовником стал не зрелый мужчина, который ей не нравился, который завладел ею согласно общепринятым канонам, но тот единственный, который был ей по сердцу, которым она восхищалась больше всего на свете. И тем не менее она осталась неудовлетворенной, растревоженной и неспособной довести до финала ту неоконченную симфонию, чьи отголоски еще звучали в ней. Не в силах заснуть, она бодрствовала до самого рассвета, вспоминая комнату в Версале, плеск фонтана за окном и почти явственно слыша ровное, громкое дыхание мужа. Наконец проснулись птицы, и дневной свет слегка рассеял тоску Клер. «Нет! – подумала она. – С Кристианом все будет совсем иначе. Я люблю его душу и так же пылко люблю его тело, молодое, стройное. Люблю изящество его движений. Мое разочарование объясняется просто неожиданностью, страхом, стыдом. Я была в доме своего мужа, в двух шагах от своего ребенка. А в другом месте, позже, мы будем по-настоящему счастливы».

Она повторила, полная надежды: «Мы будем счастливы!» – и заснула.

Когда она сошла вниз, Кристиан уже сидел на террасе, сияющий и бодрый. Он не смог сказать Клер слова, которых она ждала, – рядом сидели Альбер-младший и его няня, – но встретил ее с нежностью и прочел ей прелестную сцену, написанную нынче утром. Когда они остались одни, Клер попыталась объяснить ему, как она страдала и будет страдать в этой ложной ситуации.

– Ложной? – переспросил Кристиан. – Ложной! Напротив, этой ночью она как раз перестала быть таковой.

– Между нами – конечно, но в отношении моего мужа и вашей жены…

– О, что значат законные узы в сравнении с такими пылкими чувствами, как наши?!

– Но существуют не только человеческие законы, Кристиан. Есть еще и Божьи…

Кристиан взял красную розу и с улыбкой коснулся ею лба Клер со словами:

– Дорогая, берегитесь прописных истин. Почему Божьи заповеди должны осуждать то, что установили сами же боги? – И он мягко провел розой по губам Клер, декламируя вполголоса:

В любви укрывшись, точно в девственном бору,Два наших сердца нежность тихо источают,Как пара соловьев, поющих ввечеру.[93]

«Поэзия иногда оказывает поэтам странные услуги!» – подумала Клер с внезапным раздражением.

Следующей ночью Кристиан опять пришел к ней, как приходил и потом, почти каждую ночь. Днем она ждала этого момента со страстной надеждой, но всякий раз с отчаянием убеждалась, что ее удел – быть всего лишь сторонней наблюдательницей сверхчеловеческого экстаза, от которого ее отделяла невидимая стена.

XXXVI

25 августа Шарль Форжо получил телеграмму из Сарразака от своей невестки. Генеральша Форжо писала, что ей срочно нужно повидаться с ним, и просила снять ей комнату в Париже. Он нашел для нее номер в ближайшем к себе отеле и пригласил на ужин в день ее приезда, вместе с Сибиллой и Роже.

– Сиб, мне бы хотелось, чтобы ты присутствовала, – сказал он дочери. – Я догадываюсь, о чем пойдет речь. Все эти женские истории… Когда я был в Динаре, там уже собиралась гроза. Так что давай приготовим зонтики!

Госпожа Форжо изложила эту историю без обиняков:

– Мисс Бринкер, которая должна была провести на мысе Фреэль весь август, буквально сбежала оттуда, обнаружив, что Клер живет там с любовником.

– С любовником? – прервала ее Сибилла. – Тетя Анриетта, а вы уверены, что это именно так? Зная Клер, я бы очень удивилась.

– Ну, если он ей не любовник, тем лучше! – вздохнула мадам Форжо. – Но в любом случае совершенно неприемлемо, чтобы Клер жила там одна с посторонним мужчиной. Я прикажу ей отослать его и немедленно вернуться сюда.

– Тетя Анриетта, на вашем месте я бы этого не делала. Клер ведь очень похожа на вас. Она заупрямится. Тем не менее хорошо было бы обсудить с ней эту ситуацию. Очень серьезную ситуацию, и не только для нее, но и для нас, не правда ли, Роже? В случае разрыва Клер и патрона неизвестно, каковы будут последствия, но я все же надеюсь, что избежать этого можно и даже нетрудно. В конце концов, патрон и так уже фактически разошелся с Клер, и все, чего он хочет от нее, – это не выставлять его на посмешище. Почему бы вам, тетя Анриетта, не позвонить Клер: скажите ей, что вы в Париже, и попросите приехать повидаться с вами. А там посмотрим, как она отреагирует.

– Хорошо сказано, Сиб! – воскликнул дядя Шарль. – Слушайтесь Сиб, Анриетта, у нее верный нюх!

– Но кто же он – этот Менетрие? – спросила мадам Форжо.

– Поэт, слегка герметичный, но очень талантливый, – ответил Роже Мартен.

– Очень талантливый? – вмешалась Сибилла. – А вот это пока неизвестно, никто еще не прочел ни единой его строчки, но нельзя отрицать, что он обаятелен и умен. Даже сам патрон и тот попался на эту удочку.

– Но как он появился в жизни моей дочери?

– Ему создала репутацию Эдме Ларивьер, которая затем передала его с рук на руки Клер. Превосходная идея, ничего не скажешь!

– А откуда он взялся?

– Менетрие? Понятия не имею, из какой он семьи. Во всяком случае, манеры у него безупречные. Эдме рассказывала мне, что он женат на женщине-скульпторе и у них есть одиннадцатилетняя дочь, но что он всегда вел независимый образ жизни.