Волчья звезда - Мария Галина

— Ядвига! — крикнул староста, обращаясь куда-то во тьму.

Дверь, ведущая в пристройку, отворилась, и в избу вошла девушка, принеся с собой еще целую гамму запахов — навоза, прелого сена и мокрой овечьей шерсти. В руках она держала кринку с молоком. Бросая из-под низко надвинутого платка острые взгляды в сторону чужеземцев, она мелкими шажками приблизилась к столу, поставила кринку и вновь отступила. В тулупе и нескольких юбках она казалась бесформенной.

— Садитесь, гости дорогие, — ласково сказал староста, — угощайтесь… Ядвига!

Девушка вынесла на полотенце еще теплый каравай хлеба и начала нарезать его прямо на столе. Огромный зловещего вида нож был явно местного производства. «Куда наш-то дели?» — подумал Симон. Хлеб отваливался ломтями, по цвету напоминавшими глину. Гидеон, усевшийся на лавку рядом с Симоном, сделал непроизвольное глотательное движение.

— Ешь, — шепотом сказал Симон, — иначе ты их обидишь.

Он отломил кусок и начал его жевать. Кружек им не подали, пришлось отпить молока прямо из кринки.

— Пришли посмотреть на праздник? — староста явно был склонен поддерживать с могущественными гостями любезный разговор.

— Да, — сказал Симон, — если можно…

— Почему ж нельзя? Вот только лемех мне нужен новый.

— Я уже понял, — сказал Симон. — Что за праздник-то?

— Солнцеворот, — пояснил староста, несколько удивившись подобному неведению. И добавил: — Всю ночь гулять будут.

— В доме? — испуганно спросил Гидеон.

— Почему — в доме? Кто же в доме гуляет? Здесь и развернуться-то негде. Как вконец стемнеет, так и пойдем. Может, гости хотят отдохнуть немного — пока пляски не начались? Ядвига!

Ядвига подошла ближе, кинув очередной быстрый взгляд на гостей. Глаза ее в полутьме казались черными и блестящими. Встав рядом с Симоном, она начала разматывать один из бесчисленных платков, перетягивающих ей грудь.

— Нет-нет, — торопливо сказал Симон, — спасибо, хозяин. Мы лучше пойдем пройдемся.

— Ну, как хотите… — неопределенно ответил староста.

Ядвига, хихикнув, вновь замоталась в платок, ловко стянув его на спине узлом.

— Душно тут у вас что-то, — пробормотал Гидеон.

Симон пнул его под столом ногой, но хозяин охотно пояснил:

— Бабка болеет. Месяц уж, почитай, как слегла. Вот дух в избе и стоит…

Тут только Симон сообразил, что то, что он принял за бесформенную кучу тряпья, наваленную на лавку у стены, на деле было женщиной. Плоть ее настолько истончилась, что терялась под грудой плохо выделанных шкур.

— Что с ней? — спросил он.

— Что с ней может быть? Старость, известное дело.

Симон поколебался, потом нерешительно сказал:

— Я погляжу — может, можно ей чем-то помочь. У нас есть хорошие лекарства.

— От старости лекарств не бывает, — философски заметил хозяин, но великодушно добавил, — смотрите, коли охота.

— Я подожду во дворе, — вмешался Гидеон. Симон поморщился. На всякие игрушки его хватает, подумал он, а чуть доходит до дела…

— За ворота только не выходи, — сказал он, — мало ли…

— Ладно.

В углу, где лежала больная, дышать было и вовсе нечем — тут стоял тяжелый дух немытого и немощного тела, перебиваемый запахом испражнений и все той же неистребимой вонью сырых шкур.

Симон зажег фонарик и извлек из сумки полевую аптечку — хозяин и его дочь, прижавшись к противоположной стене, с интересом наблюдали за его действиями.

Старуха лежала неподвижно, но, приблизившись к больной, Симон с удивлением понял, что старуха в сознании — когда на лицо ей упал луч фонарика, она чуть пошевелилась. Однако сморщенные запавшие веки ее остались неподвижны.

Старуха была слепа.

— Давно она ослепла? — спросил он старосту.

— Давно, — сказал староста. — Почитай, лет двадцать… Молния в нее ударила. Небесный огонь.

Он осторожно начал разбирать груду шкур и тряпья — старуха, почуяв чужое прикосновение, худой, точно птичья лапка, рукой попыталась придержать край одеяла, но Симон мягко сказал:

— Не бойтесь…

— Я вас не боюсь, — неожиданно отчетливо проговорила старуха. — Зачем?

— Что — зачем? — несколько растерявшись спросил Симон.

— Зачем мне вас бояться? — голос у нее был тихий, чуть дребезжащий, но слова она выговаривала твердо и в голосе слышалась глубокая властность — такая властность накапливается за очень долгую жизнь. — Это вы должны бояться…

Симон извлек из аптечки портативный анализатор, который до сих пор не пришлось пустить в действие, и поднеся его к сморщенной костлявой руке, нажал на кнопку. Пока аппарат разлагал, выпаривал и спектроскопировал крохотную капельку крови, он молча смотрел на старуху. Потом спросил:

— Чего нам бояться?

Старуха сделала едва уловимый знак рукой и сказала:

— Нагнитесь.

Симон нагнулся — рука почти неощутимо прошлась по его лицу и вновь упала.

— Еще ближе.

Ее прерывистое дыхание щекотало ему шею, когда она тихонько прошептала ему на ухо:

— Они не видят, я вижу… Вы чужаки, вы пришли с неба… в проклятом месте вы поселились, и сами вы прокляты.

— Ну уж, — сказал он. Жужжание анализатора стихло.

— Да, верно, они вас боятся… глупцы… Мне жаль вас… срок ваш уже отмерен…

Анализатор выдал распечатку. Симон отодвинулся и проглядел ее в луче фонарика. Хозяин был прав — от старости не вылечишь. Целый букет болезней. Диабет… атеросклероз… застарелое воспаление легких… наверняка, трофические язвы…

Он заложил в аппарат несколько ампул, соглас-яо коду и включил инжектор. Игла вошла в полупрозрачную руку.

— Вам скоро станет лучше, — сказал Симон. — Ненамного, но все-таки лучше…

— К чему? — сурово отозвалась она. — Все мы умрем. И это еще не худшая участь. То, что ждет вас — хуже… много хуже… Страшно быть ничем, да, чужеземец?

Он молчал.

— Ты скоро? — спросил, заглянув в избу, Гидеон.

— Да, — сказал он, — уже выхожу.

На лугу, под защитой двух горных отрогов, охвативших его, точно две руки, уже разгорались костры — даже сюда доносились голоса и смех.

— Ну и несет от тебя, — заметил Гидеон.

— Выветрится.

— Нашел себе занятие, — недовольно сказал Гидеон. — Возиться в этой грязище…

— А что нам еще остается? Учить… лечить…

— Они тебе скажут спасибо… Что ж ты, такой гуманный, девушке отказал? Она, вроде, была не против.

— Да ладно тебе. Это просто традиции гостеприимства.

— Знаю, читал. Ты мне скажи, если ты такой умный, почему у старосты тулуп наизнанку вывернут?