Счастье бывает разным - Иосиф Гольман

— А ночью пописать? — спросил Чистов, радея не за себя, а за Катю.

— Выйди на улицу да пописай, — не понял проблемы Пашка. — А хочешь — и покакай. Только за дом пройди, к обрывчику. Там за что держаться — есть.

— Прямо так выйти и пописать? — рассмеялся Чистов. Он уже отвык от подобных решений.

— Можешь не выходить, только окошко открой, — еще более упростил Пашка. Правда, подобное допущение вряд ли касалось Катерины. — А вообще, ребята, поменьше стесняйтесь, — закрывая тему, подытожил хозяин. — Кроме вас, тут много кто писает: Пчелка, коник, баранчики. Я уж их давно не считаю. И вообще вам круто повезло. Стандартно народ максимум что может — так это посетить музей ночью. И то раз в году. А уж чтоб спать в нем… Да еще с красивой женщиной… — На этом Пашка добродетельно замолчал, предоставляя слушателям самостоятельно оценить все выпавшие на их долю возможности.

Потом было вечернее пиршество.

Чистов жалел только об одном: что человек имеет всего один желудок, и тот не слишком большой.

Катя сначала считала калории, потом плюнула и перестала считать.

На столе были расстегаи с собственной курятиной, блины с собственным медом и, наверное, десятью видами варений на выбор, огурцы и помидоры с собственного огорода, жареная волжская рыба, пойманная собственными Пашкиными руками и приготовленная собственными Дашиными.

Прикончив половину вкусностей — на все сил не хватило, — очень приятно побеседовали.

Оказалось, что Пашка живет здесь почти семь лет. Просто однажды утром он проснулся и понял, что город ему опостылел, так же, как и его чертова работа вместе с его чертовым начальством.

В один день доктор технических наук — он же топ-менеджер крупной фирмы — уволился и собрал все наличные деньги. В другой день — сдал по дешевке на долгий срок трехкомнатную квартиру знакомым, забрал Пчелку и на «Харлее» покатил в сторону Пскова. Где-то после трехсот километров начал смотреть по сторонам. Заметил грунтовку — свернул на нее. Добрался до деревеньки.

Доехал до реки. Нашел владельца единственного продававшегося на тот момент участка, в который сразу и влюбился.

Все остальное — дело Пашкиных рук, потому, что, кроме развалившегося сарая, на участке ничего не было.

— А теперь смотри, — хвастался принявший на грудь хозяин. — Один дом — наш, второй — музея. Этой зимой поставлю гостевой, будете приезжать и жить как белые люди — с сортиром и биде.

— Ты расскажи, как жену нашел, — подсказал ему Чистов, уже слышавший эту удивительную историю.

— Увел с приема, — гордо сказал Пашка.

— Это как? — удивилась Катерина.

— Пришел ко мне на прием, — объяснила Даша. — Я доктор, кардиолог. Вот, явился, послушайте, говорит, как бьется мое сердце. Ну, я послушала. Четвертый год живу здесь.

— А не бывает скучно? — не выдержала, спросила-таки Катя. — Особенно зимой.

— Не бывает, — сказал Пашка. — Слишком много дел. Вроде дом практически городской, а дела все равно всегда есть. И в ЖЭК не побежишь, за его полным отсутствием.

— Не бывает, — подтвердила Даша. — Я думала фольклором заняться, да здесь местных почти не осталось. Во всех домах — москвичи и ленинградцы. Очень интересные люди. Мы и лекции устраиваем, и спектакли ставим.

— А зимой? Тут же небось нет никого.

— Павлик и зимой занят, — сказала Даша.

— Еще как, — подтвердил Пашка. — Вся стройка наваливается. Плюс — снег чистить. Чтоб из дома после снегопада выйти — час отдай как минимум. Да и все остальные сельские дела никто не отменял.

— Какие это зимой сельские дела? — усомнился Чистов.

— Вон бараны только зимой и рожают, — сказал Пашка. — Я роды сам научился принимать.

— Бараны вроде как ягнятся, а не рожают, — подколол доктора технических наук Владимир. — И то не бараны, а овцы.

— Слушай, умник, — сделал вид, что разозлился, Пашка. — Да что ты понимаешь в сельской жизни? Вот ты, например, умеешь коню яйца чистить?

— А надо? — уточнил Чистов.

— Ну Павлик, — попыталась утихомирить мужа Даша. — Ну что ты такое говоришь!

— Я не только говорю, — стоял на своем дауншифтер Пашка. — Я еще эти самые яйца чищу! Вот этими самыми руками, — показал он свои руки. — Иначе коник заболеет, мне ветеринар сказал.

— Может, он пошутил? — заржал Чистов.

Пашка сделал вид, что обиделся, и замолчал: ну, что, мол, с этих тупых горожан взять?

— Я, кстати, зимой тоже на прием езжу, они из поликлиники за мной вездеход присылают, — перевела беседу в более безопасное русло хозяйка. — А потом, у нас же все как в городе: телевизор с полсотней каналов, телефон, Интернет быстрый. Но иногда, конечно, хочется нового общества, — призналась наконец Даша, к некоторому Пашкиному неудовольствию. — Вот Павлик гостевой дом выстроит — будете к нам и зимой ездить.

— Стопроцентно будем, — пообещал Чистов. Он и сам не раз примерял на себя Пашкину шкуру. Получалось вроде неплохо.

Впрочем, он и так сейчас в некоем смысле в Пашкиной шкуре. Только тот нырнул на природу из бизнеса, а Чистов — в бизнес.

После ужина и беседы были еще неплохие Дашины стихи и отличные романсы. Последнее, правда, не от Пашки, а от непризнанного мастера, найденного в Питере лично Дашей и записанного в студийных условиях.

У Воскобойниковой уже начали слипаться глаза, когда все дружно решили прогуляться.

По мощенной досками тропке вышли к реке. Господи, до чего ж здесь было красиво! Катя даже спать расхотела.

Отсюда излучина реки была видна целиком, и так же целиком она была подсвечена мерцающим лунным светом.

Хоть и замерзла слегка — одеты-то по-летнему, — но уходить было обидно.

Чистов, почувствовав, что Кате холодно, обнял ее за открытые плечи. Его теплые сильные руки крепко держали Катерину. А вырываться из их кольца ей не очень-то и хотелось.

В общем, в музее этой ночью была использована только одна кровать.

Чистов так и проспал оставшееся от ночи время с ощущением счастья.

Однако утром оно как-то потихоньку рассосалось.

Вокруг по-прежнему было безумно красиво.

Они пошли, покормили ржаным хлебом коня. Потом искупались в утренней, объятой туманом Волге.

А потом — уже перед отъездом в Нилову пустынь, когда Катя переодевала в их комнате мокрый после утреннего заплыва купальник, — он снова обнял ее. И она снова ему не отказала, разрешила все, что хотел.

Однако ощущения, что это навсегда — или хотя бы надолго, — ни у того, ни у другой не было.

22

Теперь Майка чувствовала себя не человеком, а настоящим облаком. Только не как у Маяковского — в штанах, а в необъятной юбке светло-голубого цвета, потому что ни в какие штаны она уже не влезала.

И хотя ходить по жаре было нелегко, но на душе — чуть ли не впервые с начала размолвок с мужем — стало вдруг хорошо и спокойно.

Если б она не боялась предстоящих родов, то, можно сказать, была бы практически счастлива.

А что — хороший термин. Пишут ведь доктора в медицинской карте — «практически здоров». Почему бы тогда не быть термину «практически счастлив»?

Они уже беседовали с малышом.

Майка разговаривала с ним на самые разные темы, и он то молчаливо подтверждал ее тезисы, то опровергал их толчком маленькой, но уже крепкой ножки. Так что Майка и мелкий Вовчик были вполне полноценными собеседниками с непревзойденным взаимопониманием.

С именем мальчишки мама не сомневалась ни на минуту.

Папик заслужил, чтобы долгожданный наследник именовался в честь его. Двора-Лея, правда, сказала, что у них так не принято: имя уважаемого человека передают следующему поколению только после того, как его носитель покидает этот мир.

Майка ненадолго задумалась. Однако, во-первых, суеверия никогда не отягощали ее практичное сознание, а во-вторых, в их роду, насколько она знала, еврейских корней никогда не было. Следовательно, их запреты и рекомендации можно в расчет не брать.

Итак — сынуля будет Владимиром Владимировичем. При этом Майку не особо волновало, что биологического отца ребенка зовут Александром. Сходство с именем-отчеством известного российского политика ее тоже никак не напрягало — они точно пойдут разными путями.

Когда сказала о своем решении Сашке — он еще звонил время от времени, — тот надулся, однако возражать благоразумно не стал, дабы не нарваться на что-нибудь неприятное. А нарваться вполне мог — он так и не восстановился в университете, не говоря уже о том, чтобы начать трудовую деятельность. И еще он отказался проходить тест на наркотики, утверждая, что и без Майкиного вмешательства никогда и ни при каких обстоятельствах не станет наркоманом.

Бедный Николай Андреевич! Майка жалела его даже больше себя.