Взлетная полоса - Анатолий Галиев

«Они уверены в своем завтрашнем дне. Их жизнь будет лучше», — подумала Ольга и пристально посмотрела им вслед. Потом подошла к Томилину, села рядом и сказала:

— Почему больше никто не отвечает?

Он пожал плечами:

— Может быть, нет смысла. Разве ты этого еще не поняла, Ляля?

— Ты считаешь, что его… нет? Совсем нет?

Они впервые говорили о Шубине так открыто и легко.

— Если бы он был, он бы уже был с нами, — сказал Томилин. — Тебе не кажется, что ты уже упустила свою юность, Ляля? Я не хочу тебя пугать, но я считаю, что твое ожидание бессмысленно.

Она молча, впервые без возмущения выслушала его, морщась, будто от боли, и с усиленным вниманием принялась разглядывать свои длинные отлакированные загаром ноги, на которых подсыхали капли воды.

На горячий песок села стрекоза с выпуклыми глазами. Прозрачные крыльца ее синевато и хрупко взблеснули на солнце, и это почему-то ему запомнилось на всю жизнь — песок и невесомая, глупая стрекоза, которую тут же унес в воду ветер…

А через год он помог ей получить комнату в квартире бывшей классной дамы Дитрихсон. Ни регистрировать их брак, ни жить с ним под одной крышей Ляля не согласилась. И в этом он увидел ее решительное стремление не подчиниться ему, сохранить себя до конца, уберечь от его вторжения свое, затаенное и сокровенное…

Не раз посещали Томилина грустные мысли — жизнь перевалила далеко на вторую половину, а не достиг ничего. Семьи нет, да и авиация от него немного получила. Пришел на память последний разговор с Коняевым.

— Вы были знакомы с конструктором Сикорским, Юлий Викторович?

— Сикорским? — с трудом сдержал удивление Томилин. — Естественно. Я ведь, некоторым образом, был причастен к постройке его «Ильи Муромца». Но ведь он сейчас в Америке, кажется?

— Ну, почему же «кажется»? — с чуть заметной иронией отозвался тот. — Игорь Иванович Сикорский ныне в Северо-Американских Соединенных Штатах. Даже, по-моему, фирму основал.

— Кажется, мне уже попадался в каком-то журнальчике снимок его машины, которая победила в конкурсе на лучший тяжелый самолет, — нехотя усмехнулся Томилин.

— Недавно у некоторых товарищей возникла идея пригласить к нам на контрактных началах лучших авиационных конструкторов мира. Вы как считаете — целесообразно это? — спросил Коняев.

Томилин долго молчал. Такого поворота разговора он не ожидал. Он думал не о Сикорском — он думал о себе. Странно, как все получается. Он всегда оказывается почему-то при ком-то. В свое время при Модесте Шубине, потом при Сикорском и его «Муромце», а теперь что? Вот перед ним прекрасная машина, для постороннего взгляда, может быть, еще не слишком отработана, но он хорошо понимает, что это не просто самолет, а начало. Удивительное, необыкновенное начало. Новые машины, другие конструкторы, а где его машина, к которой он стремился? «Опоздал, — почти спокойно думал он о себе. — Или просто бездарен и ничего не могу?»

Он не посоветовал приглашать Сикорского. Тот тоже опоздал, хотя, конечно, талантлив. Он по-прежнему разрабатывает схему «Ильи Муромца». Многотонный биплан. То же, что создается сейчас, — это рывок в будущее, вперед лет на десять…

И в который раз он вспоминал о Шубине. Ему его явно не хватало. Сейчас он уже жалел, что не принял всерьез этого летчика из Севастополя. Можно было бы не высокомерничать, встретить Щепкина получше, приветить, помочь. В конце концов все бы поняли, кто истинный творец «амфибии». Но теперь уже поздно. Опять опоздал…

11

Профессор Кучеров повертел в руках вересковую, хорошо обкуренную трубку, сунул в стоечку, к остальной коллекции, почесал в бороде, хитровато покосился на Юлия Викторовича. Причину его расстроенных чувств Томилин понимал превосходно. Кучеров только что вернулся из ЦАГИ, где присутствовал при продувке в аэродинамической трубе модели летающей лодки-амфибии Щепкина. Модель была невелика, в метр с небольшим, но сделана превосходно — изящно и точно. Испытание прошло удачно, автора, усталого и небритого, скромно сидевшего в сторонке, пока шла продувка, поздравляли.

Томилин сидел за столом, крепко сцепив смуглые, аристократические пальцы. Как всегда, он был одет в тщательно отутюженный щегольской костюм, из нагрудного кармана выглядывал ровный треугольничек белоснежного накрахмаленного платка, галстук был подобран со вкусом, в тон темно-синему шевиоту. Но выглядел Юлий Викторович далеко не так хорошо: лицо подпухло, чуть обрюзгло, опустились уголки твердых губ. Что-то болезненное было в облике Томилина, и профессор Кучеров про себя отметил: «Эк тебя садануло, голубчик!»

Было поздно, и в новом здании КБ в это время никого из сотрудников не было. Кабинет Юлия Викторовича здесь был раза в два просторнее прежнего, на Плющихе, и от этого и черная кожаная мебель, и книжные полки, и стол казались меньше. В углу торчком стоял скатанный ковер, ядовито-желтый цвет его Томилину не понравился. Он приказал сменить его, но до сих пор ничего не подыскали. Голый паркет блестел назойливо и скользко.

— А кто ему построил модель? — спросил почти безразлично Томилин.

— А там же, в ЦАРИ, в модельных мастерских у Туполева, по личной просьбе известного вам товарища Коняева! Вот он, морячок, куда, оказывается, вхож!

— Да оставьте вы это, — буркнул Томилин.

Кучеров покосился на конструктора, пожал плечами, но ничего не сказал. Он знал многое, профессор Кучеров. По отделам ползли тихие недоуменные шепотки: отбирают почти законченный проект, кто-то будет строить «амфибию», а Томилин не протестует, почему-то молчит…

— А где эти, как их… Нижние Утки, по-моему? — после недолгого молчания спросил Кучеров.

— Не издевайтесь, — поморщился Томилин. — И, бога ради, не пытайтесь меня утешать! Этого мне еще не хватало!

Он встал и неожиданно предложил:

— Вас проводить?

Кучеров понял, что его вежливо выпроваживают, снял с вешалки шубу, нахлобучил шапку и съязвил:

— Окажите милость…

Проводив Кучерова до поста и бросив: «Проводите товарища!», Юлий Викторович вернулся назад. В приемной стояла зачехленная машинка. Под сердцем больно кольнуло: здесь должна бы сидеть Ольга. Он молча прошел в свой кабинет. Про себя усмехнулся: хитер профессор, а ничего не понял. Впрочем, если честно, то он сам сейчас во многом плохо разбирается. Теткин демонстративно ушел из КБ, считает его, Томилина, плагиатором. Но этого он понимает: юн, горяч, максимален. Но Ляля? Олечка? Ольга Павловна?! Почему она не поверила? Как можно так просто взять и уйти. После всего, что было, кем он для нее был? Ведь жена же… Томилин задумался, потер виски. «Брось врать самому себе, Юлик! Не жена она тебе и никогда не была ею», — честно признался самому себе. Но обижало не это, а то, что не верила, Не верила ни одного дня. Просто терпела…

Приехав из Германии, прямо с вокзала он погнал к ней. Аглая Петровна в квартиру впустила, но на приветствие не ответила и как-то злорадно ухмыльнулась, плавно прошествовав в кухню с Гортензией на руках. Томилин прошел в Лялину комнату, огляделся ошеломленно. Здесь уже давно не жили: на зеркале пыль, кровать скалится железной сеткой, в шифоньере одни вешалки, только на стенке он, Томилин, на фотокарточке в самшитовой рамке. Сидит на камне, в руках удилище, на голове войлочная шляпа, внизу витиеватая надпись: «Привет с Кавказа!» «Сам прибивал. Опускался до такой глупости…»

Старуха кормила в кухне с ложечки таксу. Такса сидела на табурете и недовольно чихала. Каша разлеталась брызгами.

— Аглая Петровна, где Ляля? — сказал он, быстро войдя в кухню.

Старушка удивленно поглядела на него из-под буколек, пожала плечами, загундосила с прононсом:

— Милостивый государь, я тоже женщина! Я ее понимаю… Мне прискорбно это говорить, но я вынуждена заметить, что вы, Юлий Викторович, никогда не пользовались моим благорасположением! Я не обязана сообщать вам, куда уходят дамы от мужчин, которые им не симпатичны! Тем более что, как мне лишь недавно сообщила Ольга Павловна, вы не состояли с нею даже в гражданском браке! И в этом грехе, я полагаю, более всего виновны вы.

Она встала со своего табурета и глазела в упор — высокомерно и презрительно.

— Куда?! — заорал он.

Такса завизжала, старуха опустилась на колени и засюсюкала:

— Не пугайся, мое сокровище! Этот господин сейчас нас покинет и, надеюсь, навсегда!

Томилин наклонился, ухватил таксу за складчатый загривок, понес на весу к окошку и прохрипел:

— Сейчас ваше сокровище вылетит с пятого этажа, если вы не скажете, где она!

Аглая Петровна надела очки, внимательно посмотрела на него и сказала спокойно и неестественно отчетливо:

— Именно такой ваш поступок я и имела в виду, когда заметила вам, что вы не пользуетесь моей симпатией! Иного от вас, Юлий Викторович, я и не ожидала…