Ледяное сердце Златовера - Наталия Ипатова

— Так и сформулирован: «Войска следуют за носящим корону».

— Право принимать решения, стало быть, не включает в себя высшую военную власть?

— Это только право самому собой распоряжаться, — неохотно подтвердил Звенигор.

— В таком случае, — рассудил я, — следует создать прецедент временной передачи власти. Возьми ты эту чертову корону, а после боя верни ее обратно на голову Златовера. Причем все это проделай перед войском, принародно, с объяснением своих мотивов и причин.

Судя по всему, Магнуса мое предложение совершенно не устроило, он стремился раз и навсегда объявить Златовера покойником и возвести на трон его упирающегося наследника. Он был полон решимости насильно всучить Звенигору все возможные полномочия, чтобы тот окончательно погряз во власти. Мне показалось, что вдали от трона мой друг гораздо счастливее. Должно быть, Звенигор согласился на мое предложение исключительно из вредности, хотя я видел, что перспектива своими руками снять с неумершего отца пригоршню пламени — знак верховной власти — не дает ему места себе найти. Однако, по всей видимости, другого выхода не было.

Рассветало поздно. Стояла вторая половина ноября, первый неуверенный снег покрывал сухую землю, цепляясь за пучки сухой желтой травы. Под прикрытием ночной тьмы войска Салазани спустились с холма в просвистываемую холодным северным ветром ложбину. Земля была гулкая, промороженная, и отзывалась на шаги, словно бубен. Салазани входила в пору силы. Ночной заморозок особенно крепок был там, где почва понижалась. Стоявший рядом со мной Звенигор осматривал развернувшуюся перед ним картину. Я тревожно следил за выражением его лица. Честно говоря, я не видел, чем наша позиция предпочтительней. Но он засмеялся.

— Она учла рельеф местности, климатические условия и преобладающие ветра, — пояснил он. — То есть всю метеорологию, входящую в ее компетенцию. Она знает в ней толк и намерена ее использовать. А вот главного моего козыря не заметила.

— Что у тебя в рукаве?

Он притопнул.

— Братишка, под нами — торфяник. И не зови меня саламандром, если я не сумею выжать из него все, что в моих силах.

Он снова был в своей эксклюзивной броне с оплавленными после предыдущего дела кольцами, и всей повадкой напоминал взъерошенного охотничьего сокола на перчатке. Мне захотелось, чтобы он слегка остудил пыл.

— Не думаю, что она очень уж проста. Вспомни, при ней Удылгуб, а тот воевал всю предыдущую жизнь, и семь лет-под началом самого Рэя.

— Это другая война, — возразил Звенигор. — Совсем другая. Удылгубу наши средства и не снились. Думаю, что Салазани — тоже.

Однако прежде, чем отдавать приказ, необходимо было завершить неприятное для него дело. Он поманил меня за собой и зашагал через лагерь к месту построения войска.

Там, окруженный стражей, лежал колоссальных размеров железный противень, полный пылающих углей. Дюжина закопченных кочегаров непрерывно метала в костер все новые и новые порции топлива, а в огне покоился тот, ради кого и заварилась вся эта каша. Уж не знаю, по каким кошмарам носило его в стране беспамятства, но тутошние страсти явно ничуть его не беспокоили. Мерзлая земля под противнем не только оттаяла, но даже обуглилась и выглядела язвой на безмятежном фоне первого снега.

Стоя рядом со Звенигором, я взглядом окинул лагерь саламандр. Наверное, он в принципе не отличался от любого другого такого же лагеря. Вот только костер Златовера в самом его сердце. И прочие язвы на теле земли, чуть курящиеся пепелища, оставленные большими кострами, коих здесь вчерашней ночью было несметное множество: в преддверии битвы этот народ не отказывал себе в главном удовольствии. Весь склон нашего холма был испятнан следами стоянки, и дым от них поднимался в прозрачное до хрустальности, необыкновенно нежное предзимнее небо. Я смотрел в оживленные лица солдат и вспоминал, что Звенигор говорил мне о воинственности своего народа. Методы войны сопряжены у них с чувственным наслаждением, а потому их энтузиазм, явно бросающийся в глаза, был вполне объясним и понятен. Почему-то именно сейчас я почувствовал дикую неизбывную усталость. Честно говоря, я искренне возненавидел лежащего в огне старика. Туда ему и дорога, Звенигор, очевидно, лучше, и, я знал, очень многие здесь разделяют те же чувства. Многие, но не тот, чье чувство и слово весили больше всех прочих совокупных чувств и слов.

Войско уставно преклонило колена, когда Звенигор вышел вперед и обернулся к ним. Однако в их взглядах читалось любопытство, сомнение и ожидание. Они тоже знали закон, я готов поручиться, что пока Звен носился тут, пытаясь уладить дело миром, диадохи времени не теряли. Саламандры были прекрасно осведомлены насчет прав и обязанностей своих военачальников и королей.

— Я призываю в свидетели всех, кто видит меня и слышит мои слова, — сказал Звенигор. — Эта война ведется не ради выгод, земель или контрибуций. Я выступаю в защиту жизни своего сюзерена, в силу особых обстоятельств не имеющего возможности лично поднять меч и возглавить войско. Поэтому я согласен временно принять корону моего отца. Перед лицом войска я обещаю, что к вечеру сегодняшнего дня корона вновь будет возложена на чело того, кто — один! — имеет на нее законное право.

Он сделал паузу.

— Если же я буду убит, прошу того, кто окажется со мною рядом, снять символы власти с моего трупа и вернуть их владельцу.

Он сказал все, что хотел, и мне казалось, я чувствовал, как замирает его сердце. Он опустился на колени у изголовья Златовера и погрузил руки в пламя его короны. Некоторое время ленточки огня скользили меж его пальцев, словно привыкая к ним, а потом, под дружный восторженный ах строя, Звенигор снял огненный обруч с головы отца, помедлил и опустил корону на свою голову.

Когда он встал и повернул ко мне бледное, напряженное лицо, я подумал, что вижу короля. Пусть на час. В белом рассеянном свете язычки пламени казались бледными, почти невидимыми, день съедал их яркость, но каким-то чудом его было достаточно, чтобы высветить силу, гордость и красоту этого лица и освятить его право на власть. Корона шла ему больше, чем Златоверу.

— Да здравствует король Звенигор! — выкрикнул Магнус, пытаясь закрепиться на завоеванных позициях. Звен убил его взглядом, но клич понесся по рядам, подхваченный и размноженный с энтузиазмом, доказавшим, что массам в принципе наплевать на душевные терзания. Да и сама история судит нас по делам, а не по словам и намерениям.

Лицо Звенигора было таким, будто он только что совершил преступление. На счастье, для самоедства ему не хватило времени. Кто-то подвел ему Гейзера, он вскочил в седло и огляделся.