Непредвиденная опасность - Эрик Амблер

И тут Кентон вдруг потерял голову. Он отчаянно пытался высвободиться из пут. Перед глазами плыли круги. Он понимал, что бешено кричит на Саридзу, но не слышал собственных слов. Он словно частично потерял сознание. Лишь смутно осознавал, что Залесхофф лежит на полу рядом, что глаза у русского открыты и он смотрит на него. Затем в голове у Кентона прояснилось, и он с удивлением заметил, что все его тело сотрясает дрожь. Рядом послышались шаги, затем — смех. А потом он увидел, как Майлер поворачивает на одной из дверей запорный механизм в виде колеса и открывает камеру. Железная дверь была, по всей видимости, очень тяжелая и открывалась медленно. Но вот наконец показалось черное нутро, и Майлер шагнул к нему.

Кентона подхватил под мышки какой-то человек, стоявший рядом, и его снова потащили по бетонному полу. Минуту или две спустя он уже лежал на рельсах внутри камеры. Услышал, как Саридза шепнул несколько слов Майлеру. Тот что-то проворчал в ответ, а потом добавил:

— Этот готов, — расслышал Кентон.

И к нему закинули тело Григория. Оно в неловкой позе распласталось по вогнутой стене камеры. Залесхоффа втолкнули последним. А затем дверь начала закрываться.

Кентон молча и равнодушно наблюдал за тем, как сужается полоска света, проникающая в темницу из цеха. Ему было плохо. Вот она стала тоненькой, как ниточка, а потом все провалилось во тьму. Кентон прислушался к слабому скрипу — это по ту сторону двери поворачивали запорный механизм.

17

Время убивать

Какое-то время Кентон лежал с открытыми глазами, но вскоре ему показалось, что непроницаемая тьма давит на глазные яблоки. Он закрыл глаза и лежал, прислушиваясь к дыханию Залесхоффа.

Пока что в камере было тепло, видно, оно сохранилось здесь после недавнего использования. Сильно пахло разогретой резиной. Ничего, вяло подумал он, ждать осталось недолго. Он потеряет сознание, и всем этим страхам и мучениям наступит конец. Но какое-то время еще придется терпеть — секунды, минуты, возможно, даже часы — и все это время мысль будет работать, а тело чувствовать. Вот этого, решил Кентон, он больше всего и боится. В сравнении с этим сама смерть казалось не важной, ничего не значащей. Отправится ли его трепещущая душа в огонь чистилища или же тело, бесстрастно подчиняясь законам биохимии, просто сгниет, его в этот момент тоже не волновало. Его час пробил, настало время умирать. Бургомистра Корнелиуса де Витта, вспомнил Кентон, пытали и замучили до смерти, и он все это время читал вслух оду Горация «Регул». Кентон начал повторять про себя сохранившиеся в памяти старые стихи, первые, что приходили на ум, — сонет Донна, отрывки из Уилфреда Оуэна, отрывок из «Кубла Хан» Кольриджа, монолог из трагедии «Тамерлан Великий» Кристофера Марлоу. Но через некоторое время поймал себя на том, что повторяет одну и ту же строчку снова и снова, и оставил это занятие. Поэзия всегда ассоциировалась у него с любовью к жизни и страхом смерти, а не с перспективами на бессмертие. Занятно все же, вдруг подумал Кентон, как мало утешения приносит она при физических страданиях. Возможно, де Витт, читая вслух Горация, лишь хотел поторопить своих палачей. Возможно…

— Кентон!

Имя было произнесено шепотом, но в замкнутом пространстве прогремело как гром среди ясного неба.

— Это вы, Залесхофф?

— Да.

— Только теперь очнулись?

— Нет. Пришел в себя, когда меня вытаскивали из машины.

Какое-то время Кентон молчал. Затем спросил:

— Тогда вы знаете, где мы?

— Да. Сожалею. Это моя вина.

— Как себя чувствуете?

— Не очень. Все время пытаюсь уговорить пневматический бур, который долбит в голове, наконец заткнуться. Но он все сверлит и сверлит.

— Слышали, что сказал мне Саридза?

— Нет. Зато слышал, что вы говорили Саридзе. Когда меня втащили сюда, вы орали на него как сумасшедший.

Кентон решил поделиться с ним новостями.

Выслушав его, Залесхофф чертыхнулся.

— Это камера для вулканизации.

— Полагаю, что так.

— И заперта она герметично и никакого воздуха не пропускает?

— Похоже, что так. Каков диаметр двери?

— Точно не знаю. Но думаю, метра два.

— А сколько в глубину?

— Саридза сказал, что тут помещаются две вагонетки с кабелем. Так что, думаю, около четырех метров. А почему вы спрашиваете?

Залесхофф забормотал что-то себе под нос.

— Это означает, — начал он, — что здесь у нас примерно двенадцать с половиной кубометров воздуха. Ну, с учетом объема наших тел, скажем, одиннадцать. Григорий жив?

— Не думаю.

— Таким образом, получается по пять с половиной кубов на каждого. Если повезет и если эта емкость охладится достаточно быстро, можно протянуть часов семь. Это если не будем шевелиться и болтать. К этому времени могут появиться рабочие.

Кентон хотел возразить, но не стал.

— Скажите, есть шанс, что Тамара и тот, другой ваш человек по имени Питер, будут искать нас и найдут здесь?

— Тамара непременно пришла бы на помощь, если бы знала, что мы здесь, но ей и в голову не придет искать нас в этой дыре. Кроме того, у нее работа. Слышали те три выстрела?

— Да.

— Это Тамара послала мне сигнал, что она уходит. Она должна следить за Саридзой и связаться с нашими людьми в Праге. Меня одно удивляет: почему Саридза просто не застрелил нас? Должно быть, резко подобрел.

Кентон глубоко вздохнул.

— Лично я предпочел бы, чтобы он сразу нас прикончил. Дело в том, Андреас, что рабочие появятся тут не раньше чем через тридцать часов. Сегодня воскресенье.

Минуту Залесхофф не отвечал, было слышно лишь тиканье часов у него на запястье. Затем русский тихо засмеялся.

— Понимаю, — протянул он. — Это означает, что нам надо хорошенько подумать.

— Это о чем?

Но Залесхофф не ответил. Довольно долго оба молчали. Кентон почувствовал, что ему становится жарко. Он весь вспотел и поймал себя на том, что стал дышать чаще. Наверное, количество кислорода стало уменьшаться, подумал он. Кентон старался лежать неподвижно, а дышать — глубже и реже.

— А вы уверены, — произнес через какое-то время Залесхофф, — что здесь умещаются две вагонетки? Именно так сказал Саридза?

— Да. А что?

— Воздуха стало заметно меньше. Думаю, больше часа нам не протянуть.

— Я думал, хватит еще на несколько часов.

— Посмотрим. Здесь вроде бы должен быть сторож?

— Его вырубил Майлер.

— Надо что-то делать. Есть при вас что-нибудь, чем можно стучать в дверь? Если вдруг появится Тамара или сторож очнется, мы должны привлечь их внимание.

Кентон подумал, что шансы невелики, однако начал соображать, какой предмет может пригодиться. И сделал вывод, что ничего такого при нем нет.

— У меня ничего. Может, у Григория?

— Да, возможно, пистолет остался при нем. У вас есть спички?

— В кармане, но я не могу их достать.

— Попробуйте перекатиться поближе ко мне.

Кентон повиновался. Перекатился и вскоре почувствовал, как пальцы Залесхоффа шарят у него в кармане. Через несколько секунд тот пробурчал, что коробок у него.

— Тратить кислород на спички мы себе позволить не можем, — сказал он. — Я чиркну спичкой, и гореть она будет три секунды, потом задую. За это время вы должны разглядеть, где лежит Григорий и где находится правый карман его пальто. Он всегда носил свою пушку в правом кармане. А после этого попробуйте подобраться к нему и нащупать оружие.

Первая спичка сломалась.

— Пальцы онемели, не слушаются, — пробормотал Залесхофф.

Через секунду вспыхнула вторая спичка. Пламя ее осветило заднюю часть камеры и тут же погасло. Кентон, извиваясь, начал пробираться к телу Григория, на это у него ушло несколько минут. От затраченных усилий он задыхался, пот градом катился со лба и заливал глаза, но вот наконец он перекатился последний раз, и костяшки пальцев уперлись в карман пальто убитого. Он был пуст. Кентон отодвинулся в сторону и лежал неподвижно, стараясь отдышаться.

— Нет? — спросил Залесхофф.

— Нет. Зато я понял, почему воздух уходит так быстро.

— Почему?

— Там вагонетка с катушками кабеля.

— А в центре барабана пусто?

— Не заметил.

— Стало быть, эта вагонетка с кабелем уже сама по себе занимает треть объема. Похоже, воздуха нам хватит еще часа на четыре с половиной, не больше.

— Четыре с половиной часа — не так уж и мало времени.

— Тоже верно.

Оба они умолкли. У Кентона вдруг страшно заболела голова. Он попытался уснуть, но, несмотря на вялость, вдруг охватившую все тело, сон не приходил. И еще сердце — зачем оно так громко стучит в висках? Возможно, если он примет сидячее положение и привалится спиной к вогнутой стенке камеры, кровь отхлынет от головы?.. Но тут Кентон обнаружил, что у него просто нет сил на это несложное движение. Снова и снова он принимался считать до десяти, мысленно приказав себе, что на цифре одиннадцать должен сделать усилие и сесть, но всякий раз совершал это действие лишь в воображении. Тело оставалось на том же месте. В ушах тихо, но противно звенело. Словно комар зудит, подумал Кентон. А потом вдруг резко вздрогнул. Он задремал, но только теперь понял, что засыпать никак нельзя, надо держаться, любой ценой гнать от себя эту противную дремоту. Кто-то обязательно должен прийти. И едва эта мысль промелькнула у него в голове, как на смену ей пришло горькое осознание того, что это вряд ли случится, что робкие его надежды совершенно беспочвенны, просто разум отказывается мириться с неизбежным даже тогда, когда шаги палача уже звучат в тюремном коридоре. Кто-то должен прийти… Ведь порой и невозможное возможно. Век чудес… один стежок, сделанный вовремя, стоит девяти… случаи самых удивительных побегов и спасений. Глаза его наполнились слезами.