Когда пробуждаются вулканы - Михаил Белов

— Познакомьтесь, Петр Васильевич, — сказала Марина, — Евгений Николаевич Колбин, мой старый знакомый.

— А мы с Евгением Николаевичем, как и вы, старые знакомые, — сказал полковник Романов, протягивая руку Колбину. — Никак не ожидал вас встретить в этом доме, Евгений Николаевич.

Колбин шумно вздохнул.

— Я тоже. — Он протянул Марине рюмку. — Налейте мне, пожалуйста, еще коньяку.

Марина молча налила.

— Мы только начали вспоминать нашу молодость, — лениво сказал Колбин. Слишком лениво. Это должно было означать, что присутствие Романова нежелательно и что он хорошо сделает, если немедленно уберется отсюда.

Полковник Романов свободно уселся в кресло.

Женщин, с которыми ему приходилось знакомиться, он почему-то сравнивал со своей матерью, она была для него идеалом, и в Марине Сенатовой он впервые увидел свой идеал. По душевной чистоте и ясности она не уступала его матери. Поэтому после каждой встречи он все больше проникался к ней симпатией.

Колбин взял небольшую щепотку табаку. Он сидел в небрежной позе, всем своим видом показывая, что он не намерен уходить, и глазами следил за Мариной, которая налила коньяку в свою рюмку и протянула ее Романову. Колбину это не понравилось, но он сделал вид, что не заметил.

— За встречу, Евгений Николаевич, — сказал полковник.

— Что вас привело сейчас в эти края? — Колбин плотнее уселся на диване. — Помнится, последний раз мы виделись перед войной.

— Как вам сказать, — ответил полковник. — Вот ногу подлечил. Захотелось со старым другом Корнеем Захаровичем повидаться, увидеть его встречу с сыном. Да и еще кое-какие дела…

— Женаты?

— Представьте, не успел, — развел руками Романов. — А как ваша жена? Вы ведь отсюда вернулись в Москву с Кречетовой?

Марина сидела в стороне, поглядывая то на одного, то на другого. Она чувствовала, что между ними идет старый спор, вернее, поединок, суть которого для нее оставалась неизвестной.

— Я не знала, что вы неженаты, Петр Васильевич, — сказала она.

— Старый холостяк, Марина Семеновна, — и шутливо предложил: — Хотите, пришлю к вам сватов?

Она засмеялась и взглянула на Колбина. Тот сидел, полузакрыв глаза, в позе безмятежного покоя.

— Вы говорили, что Корней Захарович вам друг, — сказала она. — Он действительно удивительно хороший человек. Широкая русская душа. И мне почему-то не верится, что по его вине мог погибнуть профессор Лебедянский.

— Кто вам сказал, что по его вине? — спросил Романов.

— На днях в одном академическом журнале прочитала статью, посвященную восьмидесятилетию со дня рождения Лебедянского. Он считается основоположником советской вулканологии. Так вот, в статье сказано, что профессор погиб по вине проводника экспедиции в кратере действующего вулкана. Я не верю в это. Не могу поверить. Человек с таким пятном на совести не может и не имеет права носить Звезду Героя.

— Я вполне с вами согласен. А в статье так и написано — по вине Кречетова?

— Нет. Фамилия Корнея Захаровича не названа, но я знаю, он сопровождал последнюю экспедицию Лебедянского.

Колбин переменил позу на диване.

— Как-то, — продолжала Марина, — Корней Захарович разоткровенничался, а он великий молчун, и рассказал об экспедиции Лебедянского. Под впечатлением рассказа у меня родилась мысль написать картину «Извержение вулкана». Побывала в кратере Северного. Долго мучилась над картиной. Написала и… спрятала. Вы первые ее увидите…

Марина ушла за картиной, оставив их вдвоем, и без нее в комнате стало удивительно тихо и пусто.

Они молчали. Полковник Романов стоял возле книжного шкафа. Колбин все так же сидел на диване, поглаживая выхоленную черную бороду, потом полез в карман за трубкой. Сделал он это не выпрямляясь, закурил, откинул голову назад и не пошевелился, пока не вернулась Марина.

Установив картину, все трое отошли подальше от нее. Марина волновалась. Она походила сейчас на женщину-мать, готовую грудью защитить своего ребенка от опасности. Блестящие глаза были устремлены на картину. В них — гордость и еще что-то, не то неуверенность, не то беспокойство. Колбин взглянул на нее. Совсем не та надломленная женщина, которую он видел по приходе сюда. Острая боль сжала его сердце: от какой женщины он так легкомысленно отказался много лет назад!

Глядя на полотно Сенатовой, Романов почему-то вспомнил картины Рокуэлла Кента. Написанные с предельным лаконизмом, они произвели на него ошеломляющее впечатление. В картине Сенатовой «Извержение вулкана» внимание приковывали две фигуры. На первом плане бежал человек с искаженным от страха лицом. Правую руку он выкинул вперед, как бы стараясь ухватиться за что-нибудь. В спину ему смотрел товарищ. Виднелась только голова, да обожженные руки, судорожно цепляющиеся за раскаленные камни. Еще секунда, и человек свалится в кипящую лаву. В чуть прищуренных глазах не страх, а только презрение.

Новая картина отличалась от прежних полотен Сенатовой. Здесь было больше экспрессии. Образы предельно обобщены. Едва ли этот сюжет можно было решать другими приемами.

— Поздравляю вас, Марина Семеновна, — сказал Романов, не отрывая взгляда от картины.

— Вам нравится? — живо спросила она.

— Нравится — не то слово, — сказал Романов. — Картина превосходная! Вы с поразительной силой заклеймили трусость.

Колбин вернулся к дивану и закурил.

— Вы что скажете, Евгений Николаевич? — сказал Романов и взглянул на Марину.

— Что я скажу? Вам когда-то попало за формалистические трюки. Зачем же повторять старые ошибки.

Марина устало опустилась в кресло.

— Странное заключение, — заметил Романов. — Я, правда, не специалист, но в этой картине не вижу элементов формализма.

— Это еще надо доказать, — сказал Колбин.

— Знаете, Колбин, когда есть вино, рюмки всегда найдутся, чтобы разлить его. И вы сейчас, по-моему, говорите о форме рюмки. А дело в другом. Больших художников прежде всего волновали поиски значительных идей, а уж когда идея завладевала ими, созревала, — рука творца сама по себе находила нужную форму. Потому нас и волнует старое доброе искусство классиков, что оно сочетает единство формы и содержания…

— По существу, вы повторили мою мысль, — усмехнулся Колбин.

— Не совсем…

— Стало быть, вы отрицаете поиски новых форм в искусстве, Петр Васильевич? — Марина шумно вздохнула. — Отрицаете?

Романов покачал головой.

— Нет, не отрицаю, — засмеялся он. — Я даже порицаю отрицателей. Большие художники всегда искали и будут искать, но не для того, чтобы оригинальничать, а чтобы глубже раскрыть сущность явлений. А когда «новаторствуют», чтобы скрыть профессиональную ограниченность, бездумность — получается профанация искусства.