Том 3. Воздушный десант - Алексей Кожевников

Расставаться решили вечером, день проводим у ветряка. Бабка сильно устала: давно уж не делала таких больших концов — и теперь храпит на полный рот. Алена готовит винегрет. Картошку, свеклу, морковь для него она принесла в вареном виде. Предусмотрительная, сообразительная гражданка. В узлах у нее и хлеб, и соль, и масло, и яблоки. Я согласился бы полежать несколько дней вместо Антона Крошки.

Алена рассказывает о гитлеровцах. У них, знать, плохи дела. Вывесили приказ немедленно убрать, очистить все поля. Неубранное к сроку грозятся сжигать. Уже палят оставленную на полосах солому, бурьян, где он шибко великий, поджигают отдельные от деревень хуторки, избушки. Это, знать, для того, чтобы десантникам негде было прятаться. Дело пахнет либо большим сражением, либо отступлением: из некоторых деревень немцы начисто выселяют мирный народ, молодой рабочеспособный угоняют в Германию, прочий — куда глаза глядят. Пустые хаты, где обирают начисто, вплоть до дверных скобок, а где занимают своими солдатами.

Бабка, проснувшись, еще добавила к этой картине. Немцы отбирают все без стыда, без совести. Народ живет тем, что удалось припрятать в леса, в ямы. Немцы ввели принудительные посевы на свою армию.

У Алены вдруг побежали слезы. Я что-то забормотал в утешение. Она припала к моему плечу и, рыдая, снова стала проситься в бригаду.

— Возьмем, возьмем, — пообещал Крошка.

— Тогда… — Я кинул на плечи Алене свою шинель. Она приняла ее без колебания.

Бабка, местная жительница, подробно обсказала мне, как найти ближайший лес. Он порядочный. Там, слышно, обретается много самолетчиков, как называла она десантников. Самолетчики, слышно, каждую ночь беспокоят немцев: то склад оберут, то скот угонят, то машину разобьют. В отместку им немцы собираются спалить весь лес, вместе с самолетчиками. По окрестным деревням уже полно и машин и солдат. Скоро ударят.

После полудня бабка разбинтовала Антона и стала обучать Алену делать массаж, накладывать тряпочки, досточки, повязку. Возились кропотливо, долго. Антону казалось, что мучат его без надобности, а костоправка уверяла, что чем больней, тем здоровей.

— Больно, — стало быть, жив.

В благодарность Антон предложил ей часы, ничего другого ценного не было. Бабка посмеялась:

— Зачем? На свиданки бегать? — И добавила серьезно: — Ничего не надо, гони только скорей гитлеров. Это мне самое дорогое.

Сперва ранним вечером ушла домой бабка, попоздней немного — я. Алена набивалась мне хлебом и другой снедью, но я не взял ничего: я иду в села, в люди, а ей с Антоном жить пока в безлюдье.

18

Еще одна, уже двенадцатая ночь в десанте. Я считаю время не по дням, а по ночам, они богаче событиями и сильней врезаются в память. Что принесет мне эта?

Впереди, в мутно-сером тумане, какая-то черная полоса, распластавшаяся по горизонту, — либо туча, либо лес. Своей отчетливостью, резкостью, неизменностью очертаний больше похожа на лес, тучи ведь непрерывно меняются.

Иду туда. Все больше уверяюсь, что там лес. Но что это? В тумане на самой земле зашевелились какие-то фигурки. Ползу к ним, таясь в неглубокой борозде неубранного картофельного поля. Фигурки склоняются, поднимаются, вновь склоняются — роют картофель. Кто они — фашисты, десантники, мирные?

Фашистам нет нужды рыть картофель ночью, они могут взять сколько угодно днем. Значит, либо мирные люди, либо десантники.

Но мне опротивело трусить, дрожать зайцем. Доколе же можно?! Поднимаюсь в полный рост и говорю в сторону черных фигурок:

— Не стреляйте. Я свой, десантник.

Фигурки быстро выпрямляются, тут я вижу, что они тоже десантники. Один спрашивает:

— Из какой бригады?

— Из пятой.

— Какого батальона?

Называю.

— Как зовут командира?

— Сорокин.

— А жену командира? — Это спрашивает другой, в голосе чую ухмылку.

— Полиной.

— У-у… — сразу в несколько голосов. — Явно наш. Эй, сыпь сюда!

Подхожу. Группа человек семь-восемь наших десантников. Они вышли из леса за картошкой. В лесу их больше сотни, целый сводный отряд.

— Что за новость? Я не слыхал про такой.

— Все услышишь, все узнаешь, а теперь не до этого. Рой картошку!

Ребята пришли налегке, при них только автоматы, лопатки и пустые вещмешки. Набиваем мешки по самую завязку картошкой и быстрым маршем в лес.

Часа через полтора круженья да спотыканья по темному бездорожному лесу с оврагами, с пересохшими водомоинами и непроходимым кустарником старший нашей группы Загибаев объявляет привал. Разводим небольшой костерок из сушняка и ложимся кружком головами к огню. Когда появляются угольки, изрядно загружаем костер картошкой, потом поворачиваем ее с боку на бок, чтобы пеклась равномерно.

Пока она печется, можно и поговорить. Ребята в этой группе и во всем отряде, что называется, с бору — по сосенке. Из разных рот, батальонов и даже бригад, из нашей пятой и третьей.

Обстановка сложилась такая. В этих местах приземлился капитан Гайгаров. Ему здорово повезло: еды — целое картофельное поле, убежище — целый лес, и тут же набежал десантник, доложился:

— Рядовой Загибаев явился в ваше распоряжение, ждет ваших приказаний.

Гайгаров ему:

— Слушай мою команду, рядовой Загибаев!

— Есть слушать команду.

— Собери мой парашют!

— Есть собрать и захоронить.

— Хоронить не надо. Положи в свой вещмешок!

— Там полно, товарищ капитан.

— Понесешь так.

Вот он, Семка Загибаев, — первый закладной, фундаментальный камень, на котором Гайгаров воздвиг свой отряд: щупленький, вертлявый, постоянно озирающийся парнишка с двадцать пятого года рождения. Рассказывая, он то и дело приговаривает: «Ладно уж, так и быть, расскажу».

— Чего играешь в секреты, что тут секретного?! — ворчат на него товарищи. — Валяй подряд. — И шутливо: — Тебе все можно, ты же — правая рука капитана. — И потом говорят мне: — Семка у нас стромкий, он и ординарец и кормилец Гайгарова, он всегда готов, на все готов, первый кандидат в «герои» с большой буквы.

Гайгаров и Загибаев пошли вместе краем леса. Капитан командовал Семке:«Посигналь фонариком, дудочкой! Ответь на сигнал! Пойди установи личную связь!» Семка моргал фонариком, дудел, сам бегал на сигналы и вскоре собрал несколько человек. Каждому из них Гайгаров говорил: «Слушай мою команду! Сигналь, дуди!..» И в первую же ночь сгруппировалось десятка полтора десантников.

Утром все углубились в лес, там продолжали поиски, и за три-четыре дня накопился отряд больше сотни человек. Решили пробираться в Таганский лес, на сборный пункт бригады. Впереди, как положено, шла разведка, за ней — главные силы, сзади — прикрытие.

На выходе из леса разведка нашла свежий окопчик, в нем — две советские гранаты, еще завернутые в бумажки, диск патронов, лопатку, офицерский погон без звездочек. Тут недавно дрался кто-то из наших. Но кто, где он теперь? Убит? Пленен?.. Много всяких вопросов — и все без ответа.

Донесли капитану Гайгарову. Он осмотрел окопчик и приказал идти дальше. Двигаясь по опушке леса, разведка снова обнаружила свежий, еще недорытый окопчик и около него пятерых убитых десантников. Они были раздеты догола, и узнали, что они наши, по разбросанным в траве пилоткам да по русской татуировке на теле убитых.

Похоронили погибших, поклялись отомстить за них врагу. И двинулись было дальше, но капитан Гайгаров вдруг приказал возвращаться в лес. Шли быстро, как убегают. Только поздно вечером Гайгаров разрешил сделать привал.

Скоро две недели, как отряд живет в лесу. Еда давно вышла, едят желуди и картошку, которую таскают за несколько километров. Особенно плохо с питьем. Основное питье — сырая картошка.

В отряде — большие споры. Одни тянут назад: если высадка не удалась и бригада рассыпалась, то нечего заниматься кустарщиной, шилом моря не нагреешь, надо вернуться за Днепр, на свою сторону. Другие считают: десантники в любой обстановке обязаны выполнять поставленную задачу — снова собираться в один кулак — в бригаду и помогать нашей армии форсировать Днепр. Третьи стараются доказать, что больше смысла держаться малыми группами: легче и скрываться, и кормиться и выгодней нападать. Командир отряда Гайгаров скрытничает и пока только рассылает разведчиков. Шепчут, что он задумал какое-то грандиозное дело.

Поели картошечки — вспомнилось детское — и пошли глубже в лес, где хоронился десантский отряд. Пришли по светлу. Народ уже проснулся и обступил нас. Я не видел еще такого большого отряда десантников после приземления и сперва оторопел. Все так почернели от солнца, ветра, пыли, пота, что можно принять за настоящих африканцев.

Лица и руки у всех исцарапаны, под ногтями залежи чернозема, глаза красные, воспаленные от недосыпа. У многих сильно сдало обмундирование: сапоги разбиты, куртки и гимнастерки порваны, пуговиц не хватает.