Берег Утопии - Том Стоппард

Промежуточная сцена – август 1860 г

Блэкгэнг-Чайн, ущелье на южном побережье острова Уайт, печально известное своими кораблекрушениями.

«Звуковой пейзаж» состоит из волн, разбивающихся о скалы, и пронзительных криков морских птиц среди шумных порывов ветра… Тургенев стоит на ветру – его фигура выделяется в окружающей темноте.

Август 1860 г

На море. (Вентнор, остров Уайт).

Отдыхающие прогуливаются, здороваются друг с другом, обмениваются несколькими словами и двигаются дальше. «Доброе утро. Как вы поживаете сегодня? Прекрасная погода. Когда уезжаете?»

Молодой человек, доктор, одетый заметно проще, чем другие, сидит на скамейке между набережной (променадом) и пляжем. У него в руках газета, местный еженедельник. Входит Тургенев, приподнимает шляпу, здоровается с одним-двумя людьми и после этого садится на эту же или соседнюю скамейку. Он достает из кармана книгу и читает.

Между тем на пляже появились Мальвида и Ольга. У Ольги сачок для ловли креветок. Мальвида собирает ракушки и складывает их в детское ведерко.

Ольга. Как вам кажется, креветки счастливы?

Мальвида. Вполне счастливы.

Ольга. А вы хотели бы быть креветкой?

Мальвида. Не очень. Жить без Бетховена, без Шиллера и Гейне…

Ольга. Вам было бы все равно, если бы вы были креветкой.

Мальвида. Но если бы я была креветкой, то могла бы прийти маленькая девочка и поймать меня сачком.

Ольга. Это не хуже того, что случается с людьми.

Мальвида. О философ. (Поднимаетракушку.) Вот красивая… двойная. (Стучит.) Кто там дома? Да, не повезло тебе, но ты украсишь собой рамку для фотографий и будешь считать, что тебе повезло больше других.

Ольга. А что, на Рождество каждый получит рамку для фотографий?

Мальвида. О какие мы догадливые!

Ольга. Мальвида, я хочу рамку.

Мальвида. Некоторые могут получить зеркало с ракушками.

Ольга. Я не хочу видеть свое лицо, я хочу видеть ваше! (Она смеется и обнимает Мальвиду.) Вон там человек, который знаком с папой.

Мальвида. Мы туда не смотрим. Который? Тот, что с газетой, или другой?

Ольга. Другой. Его зовут господин Тургенев. Он знаменитый писатель.

Мальвида. Все русские писатели знаменитые. Вот в Германии нужно по-настоящему много работать, чтобы стать знаменитым писателем.

Ольга. Мальвида, а что будет, когда Натали вернется из Германии?

Мальвида. Она только что уехала, а ты беспокоишься о ее возвращении. Пошли, вон заводь среди камней.

Ольга. Я хочу и дальше жить у вас, а папа может приезжать к нам.

Мальвида. Ты должна постараться, чтобы Натали тебе понравилась.

Ольга (вдумчиво). Она иногда мне нравится, когда она не истерична. Когда она становится истеричной, единственное, что ее успокаивает, – это интимные отношения.

Ольга и Мальвида уходят.

Тургенев замечает, что доктор отложил свою газету в сторону.

Тургенев. Уважаемый… вы позволите мне посмотреть вашу газету?

Доктор. Можете взять ее себе. Я уже прочел. (Тон доктора неожиданно резок.)

Тургенев. Благодарю вас. Я свою выбросил, забыв, что там было кое-что важное… А, вот оно… Вы уверены, что она вам больше не понадобится? Потому что… (Достает из кармана маленький перочинный ножик и начинает аккуратно вырезать статью из газеты.)

Доктор (между тем). Вы Тургенев?

Тургенев. Да.

Доктор. Ваше имя, или что-то похожее, в газете, в списке заслуживающих упоминания приезжих. Откуда вы узнали, что я русский?

Тургенев. Статистическая вероятность. Одной из загадок летних миграций в царстве животных является то, что в августе маленький городок на острове Уайт превращается в русскую колонию… Но я узнал ваше лицо. Мы встречались прежде, не так ли?

Доктор. Нет.

Тургенев. В Санкт-Петербурге?…

Доктор. Сомневаюсь. Я не из вашего литературного… Я не из ваших читателей. Я читаю лишь практически полезные книги.

Тургенев. В самом деле? Мне кажется, что даже такие полезные издания, как «Вентнор тайме»… особенно когда ты у моря, наслаждаешься природой…

Доктор. Природой? Природа – это не более чем сумма фактов. На самом деле вы наслаждаетесь вашим романтическим эгоизмом. (Смотрит название книги у Тургенева.) Пушкин! Ни малейшей пользы никому! Бросьте. Хороший водопроводчик стоит двадцати поэтов.

Тургенев. Так вы водопроводчик?

Доктор. Нет.

Тургенев. Что ж, если вы в том смысле, что на каждого хорошего водопроводчика приходится двадцать поэтов, то кто же с вами станет спорить? Но мне хотелось бы думать, что мои книги могут быть использованы не только в качестве затычки для ванной…

Доктор. Не могут. Сказать вам, что такое полезная книга? «Как избавиться от геморроя» доктора Маккензи!

Тургенев (с энтузиазмом). Да, отличная книга. (Поднимает вырезку из газеты.) Кстати, если вы пропустили, в газете была реклама холлоуэйских пилюль. Замечательная вещь! (Читает.) «…Специальный состав для воздействия на желудок, печень, почки, легкие, кожу и пищеварительные органы, очищают кровь, которая является основой жизни, и таким образом исцеляют болезнь во всех ее видах… «Я подумал, что раз так, то стоит попробовать. Но, возвращаясь к вашему геморрою…

Доктор. Я не страдаю геморроем.

Тургенев. А вот о себе я этого сказать не могу. Но если вдруг это с вами случится, то вот вам совет. Я обнаружил, что чтение книги доктора Маккензи заставляет меня постоянно думать о своем… в то время, как, читая Пушкина, я совершенно о нем забываю. Практическая польза. Я в нее верю.

Доктор. Нынешний век требует ничего не принимать на веру.

Тургенев. Совершенно ничего?

Доктор. Ничего.

Тургенев. Вы не верите в принципы? В прогресс? Или в искусство?

Доктор. Нет, я отрицаю абстракции.

Тургенев. Но вы верите в науку.

Доктор. В абстрактную науку – нет. Сообщите мне факт, и я соглашусь с вами. Два и два – четыре. Остальное – конский навоз. Вам не нужна наука, чтобы положить хлеб в рот, когда вы голодны. Отрицание – это то, что сейчас нужно России.

Тургенев. Вы имеете в виду народу, массам?

Доктор. Народ! Он более чем бесполезен. Я не верю в народ. Даже освобождение крестьян ничего не изменит, потому что народ сам себя ограбит, чтобы напиться.

Тургенев. Что же вы в таком случае предлагаете?

Доктор. Ничего.

Тургенев. Буквально ничего?

Доктор. Нас, нигилистов, больше, чем вы думаете. Мы – сила.

Тургенев. Ах да… нигилист. Вы правы, мы не встречались раньше. Просто я все искал вас, сам того не зная. Пару дней назад, когда была буря, я отправился на Блэкгэнг-Чайн. Вы там бывали? Отсюда недалеко, надо идти на запад вдоль обрыва. Там наверху есть место, где растет трава – на самом краю скалы, которая обрывается на четыреста футов, туда, где море разбивается о камни и галечный берег. Там есть спуск, извилистая тропа, по которой идешь мимо тысячелетних слоев разного цвета на срезе скал, мимо известняка и черных железистых пород, желтого песчаного камня и темно-синей глины… Шум там непередаваемый. Мне казалось, что я слышу стоны, всхлипы, орудийные залпы, звон колоколов, исходящий из сердца гневных вод. Казалось, стоишь у истоков мира, где мощные силы природы смеются над нашими жалкими утехами и обещают лишь ужас и смерть. Я понял, что для нас нет надежды. И вдруг в моем сознании возник человек – темная безымянная фигура. Сильный, неизменный, без оттенков, без истории, будто выросший из самой земли вместе со своими злыми намерениями. Я подумал – я никогда о нем не читал. Почему никто не написал о нем? Я знал, что он – это будущее, которое пришло раньше срока, и я знал, что он тоже обречен. (Пауза.) Я не знаю, как вас назвать?

Доктор. Базаров.

Растет сопровождающий слабый звук – повторение шума в Блэкгэнг-Чайн. Тургенев и Доктор остаются, глядя в море.

Март 1861 г

Сад. Татарисует. За сценой Лиза, двух лет, начинает вопить. Тата оглядывается и нетерпеливо вздыхает. Торопливо входит няня.

Тата. Она залезла в крапиву.

Миссис Блэйни. Но ты же должна была за ней смотреть.

Тата. Я смотрела.

Няня отправляется выручать Лизу. Входит Огарев с газетами. Он возбужден. Тата рада его видеть.

(Огареву.) Papa пошел отправлять вам телеграмму.

Огарев. Даже в нашей маленькой газетенке напечатали, представляешь!

Тата. А в Патни приятно жить?

Из дома выходят Джонс, английский чартист, и Кинкель.

Джонс. I say! I say! Огарев, отмена крепостного права!

Кинкель. Wunderbar![105] А где Герцен?

Джонс протягивает руку. Огарев пожимает ее, затем обнимает Джонса и Кинкеля.

Джонс. Oh, I say!

Из дома выходят Блан и Чернецкий с бутылкой шампанского.

Чернецкий (со слезами, размахивает «Колоколом»). Невероятно! Невероятно!