Опыты - Марина Вишневецкая

А другой мальчик так хотел на всю жизнь остаться ребенком, что целыми днями только и смотрел детские передачи, пока его правнуки наконец не закрыли ему глаза холодными пятаками.

Этих двух случаев вполне достаточно, чтобы заключить: ничто так не сокращает жизнь, как неспособность разбрасываться по пустякам.

Семь и семь

У одной женщины было двенадцать человек детей и только один из них попал под машину. И она радовалась тому, что не будет одинокой на старости лет.

А у другой женщины не было детей совсем. И она радовалась, что от нее не родился ни Гитлер, ни Сталин, ни наркоман, ни какой-нибудь олигофрен.

У третьей женщины был только один ребенок, и она радовалась тому, что ей не надо делить свою любовь ни с кем другим.

А у четвертой женщины очень долго своих детей не было и тогда она взяла трех детей из детдома. И была очень рада, что сделала их счастливыми.

А у пятой женщины один сын был и умер. И она была рада тому, что он больше не мучается на этом свете, а целыми днями слушает пение ангелов и серафимов.

А у шестой женщины было пять человек детей, и четверо из них погибли во время войны. И она была рада, что хоть один ребенок у нее остался.

А седьмая женщина всю жизнь была мужчиной, а потом собрала денег и сделала себе операцию и была рада тому, что мечта ее жизни сбылась.

Этих семи случаев достаточно, чтобы сделать вывод: женщина рождена не для счастья, а для одной только радости.

У одного мужчины было семеро сыновей и он горевал, что у него нет ни одной дочки.

А у другого мужчины не было детей совсем. И он горевал, что после него не останется его семени.

А у третьего мужчины было одиннадцать дочерей. И он горевал, что после него не останется его фамилии.

У четвертого мужчины было три сына и девять дочерей. И он горевал, что ему нечем их прокормить.

А у пятого мужчины было двадцать детей от тринадцати женщин. И он горевал, что не знает даже их всех по именам.

У шестого мужчины было три дочери и пять сыновей, но они все боялись зайти к нему на живодерню. И он горевал, что ему некому завещать дело своей жизни.

А седьмой мужчина всю жизнь любил только других мужчин и горевал оттого, что они ему изменяли.

Этих семи случаев вполне достаточно, чтобы заключить: мужчина рожден для счастья, а счастья нет.

Природа и общество

Одна кукушка решила свить гнездо и высидеть в нем своих кукушат. А другие кукушки узнали об этом и стали ее отговаривать: "И какая же ты после этого кукушка? И где же твой голос крови?!" Но первая кукушка была непреклонна. И за это другие кукушки решили ее наказать. И подложили ей в гнездо все-все свои яйца.

И вот наступил определенный природой день, и все кукушечьи яйца затрещали. И те кукушата, которые вылупились немного раньше, стали выбрасывать из гнезда другие яйца и других, более мелких кукушат. А двое самых последних так решительно уперлись друг в дружку, что тоже вывалились вон.

И вскоре все кукушки в этом лесу перевелись.

Вывод, который мы можем сделать из этой истории, таков: изменяя природе, ты изменяешь и общество.

Мечта и мечта

Один сварщик мечтал сварить такую конструкцию, чтобы добраться по ней до самого неба.

А одна женщина мечтала сварить такой борщ, чтобы этот сварщик остался рядом с ней до самой смерти.

И из год в год они варили каждый свое, но достичь своей цели у них не получалось.

И вот когда во всей округе не осталось ни кусочка железного лома, ни даже подковы, ни даже болта, сварщик решил уйти из этого города.

А эта женщина нашла в одной древней книге рецепт приворотного зелья, и собрала по углам немного мышиного помета, и в огороде отыскала кожу змеи, и вынула из стены последний гвоздь, который этот сварщик еще не заметил и поэтому не унес с собой, и устроила ему прощальный ужин. И сварщик съел три полных тарелки борща и еще попросил четвертую, но съесть ее уже не смог, потому что на руках у этой женщины умер. Таким неожиданным образом и исполнилась мечта ее жизни.

А душа сварщика тем временем добралась до самого неба - причем посредством одного единственного гвоздя. Добралась и впервые в жизни возликовала.

Вывод, который мы вправе сделать из этой истории, таков: мечтая о невозможном, мы обретаем непостижимое.

Летчик и машина

Один летчик разлюбил свой самолет и полюбил самолет своего друга. Но друг об этом ничего не знал и то и дело приглашал этого летчика полюбоваться на свою машину.

Однажды во время учений этот летчик таким влюбленным взглядом смотрел на машину своего друга, что она от этого она стала мелко вибрировать, и другу пришлось тут же прервать свой полет.

Во второй раз, тоже во время учений, от пылкого взгляда этого летчика у машины заклинило шасси.

А в третий раз после сильной вибрации отвалился хвост. И тогда наконец друг летчика обо всем догадался и сказал: "Неужели ты все еще любишь эту развалину?" Но летчик в ответ лишь зарделся и быстрым шагом ушел с летного поля.

И тогда на четвертый раз этот друг уже не позвал этого летчика смотреть на учения. Но летчик все равно вышел на балкон своего дома и обожал чужой самолет, глядя на него сквозь военный бинокль. И от этого сильного приближения потемневших от страсти глаз у машины воспламенились сразу два бензобака. И друг не успел катапультироваться, и взорвался в небе вместе со своим самолетом.

А жена этого летчика тайком встречалась с этим его погибшим другом. Но об этом никто не догадывался, потому что она ненавидела этот его раздолбанный самолет и никогда на него не смотрела: ни на земле, ни тем более когда он кружился в небе.

Из этой истории мужчины вправе сделать вывод: женщине ближе телесное, а мужчине - железное и небесное.

Женщины же из этой истории могут с полным основанием заключить: гибельна только неутоленная страсть.

Общая участь

Одна матрешка плавала в другой матрешке и думала: эта ночь никогда не кончится!

А другая матрешка покачивалась в третьей матрешке и мечтательно улыбалась: неужели и у меня будет лялечка?..

А третья матрешка качалась в четвертой и думала: вот приедем на новое место и опять заживем дружно и счастливо.

А четвертая матрешка колыхалась в пятой и думала: ой, не иначе, матушка с батюшкой снова матрешечек делают!

А пятая матрешка подпрыгивала в шестой и вздыхала: ладно, землетрясение, главное, чтоб не пожар!

А шестая матрешка колотилась в седьмой и причитала: наше вечное головотяпство, головотяпство, головотяпство!

А седьмую матрешку дали младенцу вместо погремушки, и она хмуро скрипела: ой, рожу, ой, прямо сейчас и рожу!

Вывод, который мы можем из этого сделать, таков: даже общая участь, увы, не приводит к единомыслию.

К вопросу о спорном

Один русский поспорил с одной еврейкой, кто по национальности Иисус Христос.

А другой русский поспорил с другой еврейкой, кто по национальности Дева Мария.

А третий русский поспорил с третьей еврейкой, кому на Руси жить хорошо.

А четвертый русский поспорил с одной грузинкой, кто написал "Витязя в тигровой шкуре".

А пятый русский поспорил с одной узбечкой, как правильно приготовить плов.

А шестой русский поспорил с одной карячкой, что такой народности нет и не может быть.

А седьмой русский поспорил с одной китаянкой, кого на земле больше, китайцев или все-таки коммунистов.

А восьмой русский поспорил с одной француженкой, кто построил Эйфелеву башню.

А девятый русский поспорил с другой француженкой, дошел или не дошел Наполеон до Москвы.

А десятый русский поспорил с одной русской, что залпом выпьет пять литров пива, но только за ее счет.

Всего сказанного вполне достаточно, чтобы заключить: русским людям, как и грибам, споры служат не только для размножения, но и для сохранения в неблагоприятной среде.

Музыка и музыка

Одна симфония была настолько печальной, что люди во время ее исполнения плакали навзрыд.

А вторая симфония была настолько трагической, что во время ее исполнения у людей случались сердечные приступы.

А третья симфония даже и называлась "Панической", и в антракте бывали случаи, когда люди, запершись в туалете, кончали с собой.

А одна оперетта была настолько веселой, что зрители весь вечер хохотали до упаду.

А вторая оперетта была такой уморительной, что люди от смеха иногда даже делали под себя.

А третья оперетта была уже совершенно гомерической, и после ее исполнения люди часто обращались в травмопункт с вывихнутыми челюстями.

Из всего этого мы вправе сделать единственный вывод: искусство, требуя от нас жертв, даже примерно не знает, что хочет сказать.