Бисмарк: Биография - Джонатан Стейнберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец наступили летние каникулы, освободившие его от сессий, и Бисмарк смог заняться посланиями. В июне 1850 года он писал Герману Вагенеру:
...
«Я нагло сибаритствую, читаю, курю, совершаю прогулки и изображаю отца семейства. С политикой соприкасаюсь только через «Кройццайтунг», поэтому абсолютно не рискую заразиться новомодными идеями. Мои соседи не склонны к общению, и меня полностью устраивает романтическое уединение. Я валяюсь на траве, читаю поэзию, слушаю музыку и жду, когда созреет вишня… Бюрократия изъедена раком с головы до ног. Кое-как еще работает кишечник. Законодательное дерьмо, которое он извергает, имеет самый натуральный запах в мире. С такой бюрократией, включая судей, даже законы, сотворенные ангелами, не вытащат нас из болота. Имея плохие законы, но хороших чиновников (включая судей), управлять еще можно; с плохими чиновниками нам не помогут и хорошие законы»116.
4 июля 1850 года Бисмарк описывал Радовица своему школьному другу Густаву Шарлаху из Шёнхаузена:
...
«Радовиц ничем другим так не отличается, как феноменальной памятью, благодаря которой он… обладает столь обширными знаниями и запоминает выступления и на галерке, и в центре. Вдобавок он изучил слабые стороны его величества, знает, как произвести впечатление жестами и словами, как использовать сильные и слабые свойства его характера. Как человек он скромен и непривередлив, прекрасный семьянин, но как политик неинтересен, у него нет своих идей, и он живет чужими идеями, охотится за популярностью и аплодисментами, побуждаемый непомерным тщеславием…»117
В июле Бисмарку тоже предстояло сыграть роль «прекрасного семьянина». Он должен был с женой и маленькими детьми отправиться на морское побережье, и одна мысль о путешествии настраивала его на печальный лад. Бисмарк сетовал сестре:
...
«Я чувствую себя как перед отправкой в дурдом или в пожизненное заключение в верхнюю палату парламента… Я вижу себя с детьми на платформе станции Гентин, потом в вагоне, где они оба нещадно портят воздух, а окружающие зажимают носы. Иоганна стесняется при всех кормить грудью ребенка, и он истошно, до синевы вопит. Затем толкотня в толпе, постоялый двор, детский ор на станции Штеттин, битый час ожидания лошадей в Ангермюнде, суета с погрузкой. А как мы доберемся из Крёхлендорфа в Кюльц? Если бы нам пришлось остаться на ночь в Штеттине, это было бы ужасно. Все это я вытерпел в прошлом году с Марией, которая без конца ревела… За что мне такое наказание? На следующий год я должен буду отправляться в поездку с тремя люльками, тремя няньками, с кучей пеленок и постельного белья. Я просыпаюсь в шесть утра в беспокойстве и плохо сплю по ночам из-за того, что меня преследуют видения поездки, которые моя фантазия рисует в самых мрачных тонах, в мельчайших подробностях, вплоть до пикника в дюнах Штольпмюнде. К тому же путешествие с младенцами может отнять целое состояние. Я чувствую себя очень несчастным»118.
Приход сентября означал возобновление сессий парламента, возвращение в Берлин и избавление от стрессов семейной жизни. Кризис по поводу Эрфуртской унии еще не разрешился. 27 августа 1850 года Шварценберг объявил, что идеи унии несовместимы с федеральным актом, и потребовал созвать чрезвычайную конференцию Германского союза 2 сентября во Франкфурте. Он благоразумно воспользовался тем, что прежняя германская конфедерация все еще сохранялась, поскольку в июле 1848 года она провозгласила не о «прекращении своего существования», а о «прекращении предыдущей деятельности»119. Потом кризис разразился в курфюршестве Гессен-Кассель (Кургессен), где герцог-реакционер аннулировал завоевания революции и восстановил абсолютизм. Его подданные, вкусившие свободы, дарованные новой конституцией, взбунтовались, отказавшись платить налоги. 17 сентября 1850 года великий герцог Фридрих Вильгельм II призвал Германский союз воспользоваться своим правом на военную интервенцию и помочь ему восстановить порядок. Территории Гессен-Касселя располагались между западными прусскими провинциями и основными землями королевства, и армейских старших офицеров, которым не было никакого дела до Эрфуртской унии и ее парламента, встревожила возможность того, что саксонские или ганноверские войска встанут костью в горле Пруссии по оси с востока на запад.
1 ноября 1850 года войска Германского союза вошли в курфюршество Гессен. Желание Пруссии защитить свои линии коммуникаций ставило короля в нелепое положение – он должен был защищать «революцию» и ополчиться против законного сюзерена. Царь Николай выступил с недвусмысленными угрозами, и королю пришлось 2 ноября уволить Радовица. Прусское правительство неуклонно скатывалось к войне с Австрией и Германским союзом, не имея для этого ясных оснований и целей и навлекая на себя угрозу неминуемого унижения. Арден Бухольц писал:
...
«С 6 ноября 1850 года и до 31 января 1851 года королевство Пруссия проводило первую военную мобилизацию за тридцать пять лет. Это было провальное мероприятие от начала до конца… И в военном министерстве, и в командовании, и в штабах царил настоящий хаос»120.
В королевской семье не могли прийти к единому мнению, кабинет тоже раздирали противоречия, положение сложилось неутешительное.
Блеф все-таки прекратился, и прусское правительство пошло на попятную. 29 ноября 1850 года Мантейфель и Шварценберг подписали в Ольмюце конвенцию, по которой Пруссия обязывалась вывести войска из Кургессена и поставить крест на идее унии. С точки зрения унижения национального достоинства уступка Пруссии была равноценна поражению при Йене. Австрия и Пруссия согласились возродить Германский союз, хотя австрийцы не выполнили своих обещаний121. Позор Ольмюца шокировал даже самых ярых противников Эрфуртского плана. Но только не Бисмарка. 3 декабря 1850 года он выступил, наверно, с одной из своих самых запоминающихся речей:
...
«Зачем великие государства воюют сегодня? Единственно серьезным основанием для большого государства может быть лишь эгоизм, а никак не романтизм; именно это по определению и отличает большое государство от малого. Для большого государства нет никакого смысла в войне, если она не в его интересах. Назовите мне цель, достойную войны, господа, и я соглашусь с вами… Свое достоинство Пруссия должна защищать не в донкихотской борьбе с каждым обиженным парламентским фонбароном в Германии, испугавшимся, что угрожают его местечковой конституции»122.
