Панорама времен - Грегори Бенфорд

— Я рад, что мы уладили это дело, — скороговоркой выпалил Лакин. — Наброски письма в “ФРЛ” я покажу вам в понедельник. Между прочим, — он взглянул на часы, — начинается коллоквиум.

Гордон пытался сосредоточиться на коллоквиуме, но почему-то смысл аргументов все время ускользал от него. Мюррей Гелл-Манн объяснял схему восьмеричного пути для лучшего понимания сути основных частиц, образующих материю. Гордон знал, что должен внимательно следить за дискуссией, так как рассматривалась действительно фундаментальная проблема. Теоретики в области частиц утверждали, что Гелл-Манн должен получить Нобелевскую Премию за эту работу. Гордон нахмурился, уселся поудобнее и стал внимательно рассматривать уравнения, написанные Гелл-Манном на доске. Кто-то в аудитории задал каверзный вопрос, и Гелл-Манн, как всегда спокойный и невозмутимый, повернулся, чтобы ответить. Аудитория с интересом наблюдала за дискуссией. Гордон припомнил свой последний год в Колумбийском университете, когда он начал посещать коллоквиумы физического факультета. Еще там он заметил характерную черту таких еженедельных собраний, о которой никогда не говорили: если кто-то задавал вопрос, внимание аудитории сразу переключалось на него. И чем больше было этих вопросов, тем больше отвлекалось внимания. Если же вопрошающий ловил лектора на какой-нибудь ошибке, окружающие награждали его улыбками и кивками. Все это было совершенно понятно, и еще понятнее то, что никто в аудитории не готовился к лекциям, никто их не изучал. Тема коллоквиума объявлялась за неделю, и Гордон начинал работать над ней, делал заметки. Он просматривал статьи выступающего, обращая особое внимание на выводы. В этом разделе авторы часто предавались мечтаниям, высказывали завиральные идеи, а иногда вскользь чернили своих оппонентов. Затем он читал материалы оппонентов. Это позволяло подготовить несколько хороших вопросов. Иногда такой вопрос, заданный невинным тоном, мог вспороть идеи автора, как стилет. Заинтересованный шепот аудитории и любопытные взгляды Гордону были обеспечены. Даже ординарные вопросы создавали впечатление глубокого понимания проблемы. Гордон начал задавать вопросы, находясь еще “на Камчатке”. Через несколько недель он двинулся вперед — солидная профессура факультета обычно занимала места в первых рядах. Скоро он сидел всего лишь за два ряда от них. Они поворачивались в его сторону, наблюдая за тем, как он встает, намереваясь обратиться к докладчику. Вскоре профессора, достигшие высоких степеней, стали кивать ему, рассаживаясь перед коллоквиумом. К Рождеству имя Гордона гремело на весь факультет. Его начали немного мучить угрызения совести, но в конце концов он ведь только проявлял острый и систематический интерес к предметам обсуждения на коллоквиумах. Если это шло ему на пользу, что ж, тем лучше. Он стал просто одержим вопросами математики и физики и с гораздо большим интересом следил, как лектор вытаскивал аналитического кролика из высокого математического цилиндра, чем смотрел какое-нибудь шоу на Бродвее. Как-то целую неделю он потратил на то, чтобы расколоть теорему Ферма, пропуская лекции. Примерно в 1650 году Пьер Ферма составил уравнение х*y = f и записал его на полях “Арифметики” Диофанта. Ферма доказал, что если х, у и т. — целые положительные числа, то уравнение не имеет решения для случая, когда п больше двух. “Доказательство слишком длинно, чтобы изложить его на полях книги”, — написал ферма. С тех пор прошло 300 лет, но никто так и не смог обосновать это положение. Может, он блефовал и доказательства вообще не существует? Всякий, разрешивший эту проблему и продемонстрировавший математическое доказательство, стал бы знаменитостью. Гордон долго бился над задачей, но, почувствовав, что отстает в занятиях, оставил ее, поклявшись, однако, когда-нибудь снова вернуться к ней.

Конечно, последняя теорема Ферма содержала известную долю математического изящества, но Гордон не поэтому схватился за нее. Ему было интересно решать проблемы просто потому, что они возникали. Большинство ученых увлекались этим, будучи первыми игроками в " шахматы и любителями решения загадок. Именно эта черта, да еще амбиции характерны для ученых — так ему казалось по крайней мере. Гордон некоторое время раздумывал над тем, какие они разные — он и Лакин, несмотря на их общие научные интересы, и тут до него дошло. Он резко выпрямился. Головы соседей повернулись в его сторону. Гордон мысленно повторил свою беседу с Лакином, вспомнил, что, как только он начал говорить о послании, Лакин аккуратно увел разговор в сторону — сначала о Купере, затем о Лоуэлле, после чего он якобы поддержал его и предложил публикацию в “ФРЛ”. Лакин протолкнул нужную ему статью в “ФРЛ”, причем в соавторстве с Гордоном и Купером, а у Гордона остался лишь отпечатанный текст послания…

Гелл-Манн продолжал описывать характерным для него языком пирамиду частиц, подобранную по их массе, спину и различным квантовым числам. Гордону это казалось Сплошной тарабарщиной. Он сунул руку в боковой карман — даже если он забывал повязать галстук, то на коллоквиум всегда надевал жакет — и вытащил послание. Несколько мгновений Гордон смотрел на него, а потом поднялся и пошел. Огромная аудитория, слушавшая лекцию Гелл-Манна, — пожалуй, самая большая за последний год, казалось, смотрит только на Гордона, пробирающегося через забор коленей к выходу. Сжимая в руке послание, он покинул помещение через боковую дверь под удивленными взглядами собравшихся.

— В этом есть какой-то смысл? — спросил Гордон сидевшего напротив за письменным столом человека с белесыми волосами.

— Пожалуй, да.

— Химия нормальная?

— Насколько я понимаю, — Майкл Рамсей развел руками, — да. Вот эти промышленные названия — “Сприн-гфилд-AD 45”, “Дюпон Аналаган-58” мне ничего не говорят. Может быть, они сейчас находятся в стадии разработки.

— Ну а то, что здесь написано по поводу океана, и об этих веществах, которые взаимодействуют в реакции?

— Кто знает? — Рамсей пожал плечами. — По отношению ко многим веществам из длинноцепочечных молекул мы пока чувствуем себя детьми, заблудившимися в лесу. Не надо думать, что мы волшебники, только потому что научились делать пластиковые дождевики.

— Слушайте, я пришел на химический факультет, чтобы мне помогли разобраться в этом послании. Кто еще может знать об этом?

Рамсей откинулся в кресле и бессознательно прищурился, глядя на Гордона и явно пытаясь оценить ситуацию. Спустя некоторое время он спокойно спросил:

— Где вы получили эту информацию? Гордон неловко повернулся в кресле.

— Я… Хм, слушайте, только, пожалуйста, не говорите об этом ни с кем.