Биография smerti - Анна и Сергей Литвиновы

Садовникова взглянула в его лоснящуюся, довольную рожу. Тихо произнесла:

– Но ты ведь обкрадывал Марину Евгеньевну.

Ждала, что Шахов начнет оправдываться, однако тот лишь плечом дернул:

– А что оставалось делать? С такой-то зарплатой... Она мне тыщу баксов платила, если ты не в курсе. Это что – деньги? Да и потом, скажешь тоже: обкрадывал... Все управляющие ведут двойную бухгалтерию. Когда от многого берут немножко, это не воровство, а честная дележка.

– Она, между прочим, знала, что ты у нее воруешь. И собиралась с волчьим билетом тебя выгнать, – спокойно произнесла Татьяна.

И наконец пробила его хладнокровную защиту – в глазах Шахова мелькнуло смятение. Девушка усмехнулась, добавила:

– Об этом ты тоже в милиции рассказал?

Антон молчал.

– И еще... – в азарте продолжила Садовникова. – Вы ведь из Сочи в тот день на такси ехали. Уткнулись в «пробку». Оставили машину и отправились к месту аварии пешком. Сам говорил: пару километров на своих двоих отмахали. Зачем?

– А чего было у моря погоды ждать? – пробормотал Антон. – Все равно ведь явно встали глухо. Могли проторчать хоть час, хоть три. Вот я и предложил Нельке: пойдем лучше пешком. Заодно посмотрим, что там случилось.

– Все у тебя, Тоша, так складненько получается... Всему объяснения находятся... – пробормотала Садовникова.

– Да потому, Тань, – фамильярно улыбнулся Шахов, – что я, аки слеза, чист. Подумаешь, пару десятков тысчонок себе откатил... – И серьезно добавил: – Ты лучше к мужу ее присмотрись, к несчастному вдовцу. Вот уж кому смерть Марины Евгеньевны выгодна – какие миллионы захапал!

...И ведь не исключено, что Шахов прав.

Игорь Феоктистович со смертью супруги явно воспрянул. Развернул плечи, выпрямил прежде согбенную спину. Раньше целыми днями просиживал в своей комнате и к общему столу спускался от силы раз в день, а нынче...

Постоянно курсирует по всему дому. Покрикивает на горничных, раздает указания охранникам. И улыбается! Выражение лица постоянно довольное. Не очень-то уместно, жену даже не похоронили еще.

Таня старалась держаться от вдовца подальше, но ведь целыми днями в своей спальне торчать не станешь. Хотя бы потому, что Фаина предупредила: «Еду в комнаты никому подавать не будут, не до того сейчас». А на горном воздухе аппетит разыгрывается, будь здоров.

И, ближе к вечеру – пришла на кухню за яблоком – немедленно столкнулась с Игорем Феоктистовичем. Хрустит мюслями, рожа требовательная:

– О, Татьяна! Вы мне как раз и нужны. Пойдемте, посидим в солярии.

– Зачем? – недовольно буркнула она. Очень ей не хотелось с ним на пару в солярии рассиживать.

– Как зачем? – надменно вскинул подбородок вдовец. – А книга?! У меня как раз есть полчаса свободного времени.

Знакомая формулировка – Марина Евгеньевна теми же словами призывала Таню на работу. Но насколько гармоничней сия фраза звучала в ее устах! Только что было делать?

– Хорошо, – кивнула Татьяна, – сейчас за диктофоном схожу.

А про себя добавила: и буду искать его долго-долго. А потом еще полчаса менять батарейки...

Но не вышло.

– Зачем самой-то ноги топтать? – пожал плечами Игорь Феоктистович.

И, будто в дурном фильме из дворянской жизни, хлопнул в ладоши, позвал:

– Эй, как тебя там... Зухра! Подойди!

Горничная послушно явилась.

– Подай из комнаты писательницы диктофон, – велел вдовец. – А потом минералки в солярий принеси. Только обязательно холодной! И лимончик к ней нарежь. Отдельно подашь лед в ведерке и мяты несколько веточек. Все поняла? Давай, шевелись!

Девушка метнула на хозяина возмущенный взгляд. Да уж... На что Холмогорова была резкой и властной, но со слугами в подобном тоне никогда не разговаривала. А вдовец новоиспеченный, похоже, наслаждается – что может прикрикнуть, унизить... Воистину: чем ниже статус, тем больше гонору.

Интересно, что Холмогоров станет рассказывать о жене? Наверняка сплошные гадости. Но не будет же Садовникова – за деньги Марины Евгеньевны – писать о ней плохо! А написать хорошо – тоже, получается, не выход. Теперь ведь Игорь Феоктистович ее работу будет принимать. Потребует переписывать. Абсолютно непонятно, как выкручиваться...

Едва поднялись в солярий, Холмогоров развалился в кресле (прежде в нем сидела Марина Евгеньевна) и небрежно произнес:

– Ну, Таня, приступим. Что тебе сказать? Жена моя, конечно, сучкой была первостатейной...

– Как вам не стыдно! – не выдержала Садовникова.

Холмогоров не смутился. Спокойно продолжил:

– Но голова у нее, надо отдать ей должное, варила. И хватка у супруги была – почище, чем у бульдога. Вот пусть люди все и узнают: про беспринципную стерву. Но стерву – умную. Включай диктофон...

Игорь

На третьем курсе они поженились. Как сплошь и рядом бывало в студенческих семьях – «по залету». Шел 1985 год, к власти пришел новый, молодой генсек, и в воздухе уже что-то такое носилось. Группа «Ария» пела про металл, светлый металл, Виктор Салтыков надрывался про «Островок», в Москву, за конфетами и колбасой, стекалось полстраны. Ребенок обоим, и Марине, и Игорю, был совсем не нужен, но получилось, как с миллионом молодых семей: пока поняли, что случилось... пока очухались – уже срок восемнадцать недель, за аборт даже совсем левые гинекологи не берутся. Да и Маринка уверяла: мы, мол, малыша будем по-современному воспитывать. Чтоб он нашей карьере не мешал. Как на Западе – когда дети везде и всюду с родителями перемещаются. И никаких капризов, никаких тасканий на ручках, укачиваний, колыбельных и нюней. А не захочет себя нормально вести, пусть покричит полчасика – и сам тогда успокоится.

– Все равно от ребенка одна морока, – не соглашался Игорь.

– Зато, пока молодые, отмучаемся. И потом все ведь так живут! – пожимала плечами Марина.

Действительно, студенческих семей в их институте образовалось уже изрядно. И дети во многих были. Причем на первый взгляд особо они действительно родителям не досаждали. Ползали себе по общежитским коридорам...

Роды у Маринки были тяжелые. Стасик родился слабенький, и диагноз ДЦП сразу поставили. Врачи, правда, заверяли: если будет хороший уход, и питание правильное, и гимнастика, то есть шанс, что к школьному возрасту все у парня наладится. Но пока – одна сплошная беда. Грудь ребенок брал вяло, приходилось молоко сцеживать и из бутылки кормить. Нормально спать по ночам младенец тоже не желал, вопил ужасно... Да еще, как назло, оба родителя без стипендии остались. А бабушки с обеих сторон подарили им по жалкому стольнику и от дальнейшего участия в судьбе внука устранились. Вот и получилось: прежде, хоть и не жировали, но и в кино выбирались, и в кафе, и мясцо иногда покупали, и спали, сколько влезет. А как родился ребенок – не жизнь, а сплошной ад. Марине с Игорем удалось зацепиться за Москву, но ютились они, все втроем, в съемной комнатке. Она сидела с ребенком, он трудился на госпредприятии за гроши. Маленький Стасик ходил плохо, подволакивал ножку.

Жили настолько бедно, что и словами не описать. Чтобы прокормиться, Игорь толкался в очередях, скупал блоками сигареты «Ява» и «Космос», а после со щадящей наценкой толкал среди соседей и коллег. Но все равно не хватало. То за массаж ребенку плати, то за лекарства, то за соки... А Маринка, которая прежде кроткой была, ничего не требовала, теперь постоянно зудела: ты – отец, а деньги в семью не приносишь. Заработай, достань, дай... А где их взять – особенно чтобы хватало?! Точила его почище циркулярной пилы. А потом вдруг работу предложили самой Марине, и оба поняли: это шанс.

Работа показалась манной небесной: выгуливать по Москве американца, переводить, сопровождать на экскурсиях. Ну, и подумаешь, что у Марины ребенок маленький – посидеть с ним соседку упросили, за символическую плату.

Тот американец, Берт его звали, личностью был колоритной. Лет пятидесяти, с окладистой, под Льва Толстого, бородой. Школьный учитель. Страстный фанат всего русского: «Подмосковные вечера», Достоевский, гречневая каша, естественно, водка. И при том на русском языке – ни слова. Ясное дело, тысячи раз во всех инстанциях проверен-перепроверен – иначе бы визу в СССР не получил, и советскую студентку к нему бы не подпустили.

Впрочем, платил экономный американец сущие копейки – пять долларов в день, что составляло по официальному курсу чуть больше трех рублей, а по неофициальному – пятнадцать. Не всякий студент – особенно избалованный, из Института европейских языков, – согласится. Но для Маринки в ее аховом положении Бертовы деньги были весьма кстати. К тому же тот всегда обедом с ресторане накормит, а еще жвачку иногда дарил, которую потом толкануть было можно. Да и не только ведь в деньгах дело. Скучно целыми днями торчать дома с ребенком и слушать, как тот бесконечно хнычет...

Вот и закрутилось у Маринки: целыми днями таскала Берта по экскурсиям. Маршруты продумывала сама, благо Москву успела изучить. То по булгаковским местам его водила, то показывала Замоскворечье, травила байки про столичных купцов, то вместе объезжали абсолютно все имеющиеся в городе памятники Пушкину. Да и педагогический дар у нее обнаружился: когда Берт в Москву прилетел, у него даже вместо «спасибо» ужасная каша получалась, а уже через пару недель он мог самостоятельно себе пива купить. И через пару месяцев, Маринка грозилась, сможет «Курочку Рябу» в оригинале прочитать.