Смеющийся полицейский - Пер Валё

В десять минут десятого открылась входная дверь и вошла женщина в меховой шубе, высоких сапогах и с большой сумкой, висящей на плече.

Она кивнула телефонистке и быстрым шагом направилась к приоткрытой двери. Не замедляя шага, она бросила равнодушный взгляд на сидящих и захлопнула за собой дверь.

Еще через десять минут пришел Форсберг.

Одет он был так же как и вчера, двигался быстро и энергично. Он уже собирался повесить плащ, как вдруг заметил Бека и Меландера. На какую-то долю секунды он замер, но тут же овладел собой, повесил плащ и подошел к ним.

Мартин Бек и Меландер одновременно встали. Бьёрн Форсберг вопросительно приподнял брови, однако прежде чем он успел открыть рот, Мартин Бек протянул ему руку и представился:

— Комиссар Бек, а это ассистент Меландер. Мы хотели бы поговорить с вами.

Бьёрн Форсберг пожал им руки.

— Не вижу никаких препятствий, — сказал он. — Прошу вас, входите.

Он придержал дверь, когда они входили, и казался спокойным, даже веселым. Он кивнул секретарше и сказал:

— Добрый день, фрёкен Шёльд. Список дел на сегодня мы составим позже. Сейчас у меня должна состояться краткая беседа с этими господами.

Кабинет директора был большой, светлый, обставленный элегантной мебелью. Голубой ковер полностью закрывал пол, большой письменный стол сверкал пустой столешницей. На столике возле вращающегося кресла с обивкой из черной кожи находились два телефона, диктофон и специальный «директорский» телефон. На широком подоконнике стояли четыре фотографии в оловянных рамочках. Жена и трое детей. Между окнами — портрет масляными красками, изображающий, очевидно, тестя. Бар, столик для совещаний с графином воды и подносом со стаканами, диванчик с креслами, застекленный шкафчик с книгами и фарфоровыми безделушками, в стену аккуратно вмонтирован сейф.

Все это Мартин Бек успел заметить еще до того, как за ними закрылась дверь и Бьёрн Форсберг направился к своему письменному столу.

Остановившись за столом, Форсберг оперся левой рукой на столешницу, наклонился и сунул правую руку в открытый ящик. Когда он снова выпрямился, его пальцы сжимали рукоятку пистолета.

По-прежнему опираясь одной рукой на стол, другой он засунул в рот ствол пистолета. Его губы сжали сверкающую сталь. Глядя на Мартина Бека, он нажал на спусковой крючок. Взгляд его по-прежнему оставался веселым.

Это произошло так быстро, что Мартин Бек и Меландер успели пройти только половину пути от двери до письменного стола, когда Бьёрн Форсберг рухнул на сверкающую столешницу.

Пистолет был снят с предохранителя, спусковой крючок нажат, и раздался щелчок, как при ударе бойка по капсюлю, однако пуля, которая должна была пробить нёбо и выбросить почти весь мозг Форсберга через тыльную часть черепа, не вылетела из ствола. Она осталась в гильзе. Патрон вместе с пятью остальными патронами, которые находились в обойме, лежал в кармане Мартина Бека.

Мартин Бек вынул один патрон из обоймы, повертел его в пальцах и прочел надпись на шейке гильзы: «Металверкен, 38». Патроны были шведские, однако пистолет американский, «смит-энд-вессон 38 спешл», произведенный в Спрингфилде, штат Массачусетс.

Бьёрн Форсберг лежал, прижавшись лицом к столешнице, его тело сотрясала крупная дрожь. Через несколько секунд он сполз на пол и начал кричать.

— Надо бы вызвать скорую помощь, — сказал Меландер.

Рённу со своим магнитофоном снова пришлось дежурить в палате Каролинской больницы. Однако на этот раз не в хирургическом отделении, а в психиатрической клинике, и компанию ему составлял не ненавистный Улльхольм, а Гюнвальд Ларссон.

Бьёрна Форсберга лечили разными методами, ему делали успокоительные уколы, и занимающийся им врач-психиатр несколько часов не покидал палату. Больной по-прежнему повторял одно и то же:

— Почему вы не дали мне умереть?

Он повторил это уже много раз и сейчас снова сказал:

— Почему вы не дали мне умереть?

— Да, действительно, почему, — пробормотал Гюнвальд Ларссон и встретился со строгим взглядом врача.

Честно говоря, они не стали бы приезжать сюда, если бы врачи не заявили, что Форсберг действительно может умереть. Врачи говорили, что больной пережил необычайно сильный шок, что у него слабое сердце и расшатанная нервная система, а для полноты диагноза отмечали, что общее состояние здоровья неплохое. Естественно, если не принимать во внимание инфаркт, который в любую минуту может оборвать ему жизнь.

Рённ размышлял над тем, что означает выражение «общее состояние».

— Почему вы не дали мне умереть? — сказал Форсберг.

— Почему вы не дали жить Терезе Камарао? — спросил Гюнвальд Ларссон.

— Потому что это невозможно было вынести Я должен был избавиться от нее.

— Хорошо, — терпеливо сказал Рённ. — Но почему вы должны были избавиться от нее?

— У меня не было выбора. Она сломала бы всю мою жизнь…

— Ну, по-моему, она и так сломана, — заметил Гюнвальд Ларссон.

Врач снова бросил на него строгий взгляд.

— Вы ничего не понимаете, — сказал Форсберг. — Я просил, чтобы она больше никогда не приходила. Даже дал ей много денег, хотя сам испытывал затруднения. А она все равно…

— Что вы хотели сказать? — мягко спросил его Рённ.

— Преследовала меня. Когда я вернулся в тот вечер домой, она уже лежала в моей постели. Голая. Разнюхала, где лежит запасной ключ, и вошла. А моя жена… моя невеста должна была прийти через пятнадцать минут. У меня не было другого выхода…

— А потом?

— Я отнес ее в холодильник, где хранили меха.

— И вы не опасались, что ее там кто-нибудь обнаружит?

— У нас было только два ключа от того помещения. Один у Ниссе Ёранссона, другой у меня. А Ниссе только что уехал.

— Как долго вы ее держали там?

— Пять дней. Я ждал дождя.

— Да, вы любите дождливую погоду.

— Разве вы не понимаете? Она была сумасшедшая. Она могла в течение минуты сломать всю мою жизнь. Разрушить все мои планы.

Рённ кивнул. Пока что все шло гладко.

— Где вы взяли автомат? — внезапно спросил Гюнвальд Ларссон.

— Я забрал его с собой, когда возвращался с войны.

— Шведский?

— Финский. «Суоми-38».

— Где он сейчас?

— Там, где его никто не найдет.

— В море?

— Вы любили Нильса Ёранссона? — через несколько секунд спросил Рённ.

— Ниссе — порядочный парень. Я был для него как отец.

— И тем не менее вы убили его.

— Он угрожал моему существованию. Моей семье. Всему, ради чего я живу. У меня не было выхода. Но я убил его быстро и безболезненно, не мучил его так, как вы мучите меня.

— Ниссе знал, что это вы убили Терезу? — спросил Рённ. Он по-прежнему говорил очень спокойно, доброжелательным тоном.

— Он был неглупый и догадался. Но он был хорошим другом. Я дал ему десять тысяч и подарил новый автомобиль, когда женился. Потом мы расстались навсегда.

— Навсегда?

— Да, он никогда не подавал признаков жизни, вплоть до прошлой осени. Тогда он позвонил и сказал, что за ним кто-то следит днем и ночью. Он перепугался, денег у него не было. Деньги он получил. Я пытался уговорить его уехать за границу.

— И вам это не удалось?

— Нет. Он был на грани нервного срыва. Смертельно испуган. Боялся, что этим навлечет на себя подозрение.

— И поэтому вы убили его?

— Я вынужден был это сделать. У меня не было выбора. Он разрушил бы мою жизнь Будущее моих детей. Мою фирму. Все. Он не хотел этого, но он был слабый, беспомощный, пугливый. Я знал, что рано пли поздно он придет ко мне за помощью. И тем самым погубит меня. Либо его схватит полиция и заставит говорить. Он был наркоманом, слабым и ненадежным человеком. Полиция пытала бы его до тех пор, пока он не рассказал бы все.

— Полиция не имеет привычки пытать кого-либо, — сказал Рённ.

Форсберг впервые повернул голову в его сторону. Руки и ноги у него были связаны. Глядя на Рённа, он сказал:

— А как вы называете это?

Рённ опустил глаза.

— Где вы сели в автобус? — спросил Гюнвальд Ларссон.

— На Кларабергсгатан, возле универмага.

— А на чем вы туда добрались?

— На автомобиле. Я поставил его перед своим офисом. У меня там зарезервировано место на автостоянке.

— Откуда вы знали, в каком автобусе будет ехать Ёранссон?

— Он звонил, мы условились.

— Другими словами, вы условились, как ему следует поступить, чтобы его убили.

— Неужели вы не понимаете, что у меня не было выбора. Кроме того, я сделал это гуманно, так, что он не догадывался об этом и ничего не почувствовал.

— Гуманно? А при чем здесь это!

— Неужели даже теперь вы не можете оставить меня в покое?

— Еще нет. Сначала объясните нам, как было дело с автобусом.

— Хорошо. Но потом вы уйдете?

Рённ посмотрел на Гюнвальда Ларссона и сказал:

— Да. Потом мы уйдем.

— В понедельник утром Ниссе позвонил мне в офис. Он был в отчаянии, говорил, что тот человек повсюду ходит за ним. Я понял, что он долго не выдержит. Мне было известно, что в тот вечер и моя жена, и служанка уйдут. Погода благоприятствовала мне. Дети ложатся спать рано…