Другая Белая - Ирина Аллен

— Вы у нас не первая женщина из России, прошедшая натурализацию, а вторая!

Марина удивилась: она рассчитывала услышать «двести вторая»: русская речь была повсюду.

Муж стоял в зале и любовался.

Шестая глава

Какой такой муж?! Кака така любофф?! Опять? Да и честь же, девушка, надо знать! Уважение к своим сединам иметь. И откуда?

— Не виноватая я! Он сам прише-еел!!!

Да, он пришел сам. Прибежал. Ворвался. В двери музея Виктории и Альберта. Перевел дух и отряхнулся: на улице лило так, как будто небо проводило показательные учения для этих легковерных лондонцев, проживших неделю без дождя и решивших, что так теперь всегда и будет. От нечего делать он бросил один фунт в стеклянный ящик для поддержки музея и решил пройтись по этажам, раз уж попал.

В это время Марина стояла в пустом зале музея, рассматривала миниатюру Хиллиарда «Юноша среди розовых кустов».

Он подошел и как бы про себя спросил:

— Who’s that?[144]

— Hilliard, — вяло откликнулась Марина. Обернулась посмотреть, кто спросил, и смутилась, потому что узнала, — перед ней стоял высокий, худощавый, с взлохмаченной головой и открытыми по-детски глазами ее давний знакомый «англичанин» — тот самый, который всем интересовался в ее московском музее и комичным испугом отзывался на строгости смотрителей. Оказывается, они существуют, а то Марина уже начала думать, что в Москву приезжали какие-то особые нетипичные «экземпляры». От смущения в ней проснулась и заговорила экскурсоводка (это, как прививка от оспы — на всю жизнь!):

— Хиллиард — миниатюрист елизаветинского времени. У него был творческий кризис, одолели меланхолические настроения, его герои уединялись в дубравы и леса от суеты дворца. Этот юноша среди розовых кустов, вполне возможно, сам граф Эссекс! Фаворит Елизаветы Первой! Куст роз — это его признание в любви к королеве! А черный плащ — символ меланхолии и постоянства! Как крепок дуб и как хрупок граф!

Затих, прохладою дыша…[145]

— Признание в любви, значит… Я вообще-то тут рядом в Музее естественной истории день провел. Вы там были?

Тут затихла Марина.

— Я… собираюсь, — произнесла она после небольшой паузы.

— А вы откуда? — задал он сакраментальный вопрос. Этот вопрос отрезвил Марину:

«Ох, не быть мне тут англичанкой, ох, не быть! Мне и британкой не быть! Так „другой белой“, в смысле Нюркой, и помру!» — закончила она про себя фразой из первоисточника[146].

Странно, но он имел в виду не географию, а профессию (из музея или еще какого учреждения культуры?) Марина назвала учреждение, в котором работала. А потом показала ему другие залы — он попросил.

«Марина» — «Тони» — «Очень приятно».

Они познакомились за чашкой кофе.

— А какой еще музей в Лондоне вы посоветуете посмотреть? Или свое любимое место в Лондоне? Я, хотя и родился здесь, но со школьных времен нигде не был. Не будете ли вы так добры расширить мой кругозор?

Марина только недавно начала работать во дворце, все вечера и выходные просиживала или за компьютером, или погруженная в книги об Англии XVIII века, но сказать «извините, у меня нет времени» — да не хотелось ей этого! Она сказала:

— С удовольствием.

Они стали встречаться. Шел апрель — первое тепло. Юные девы Британии сменили зимние туфельки-балетки на летние дубленые валенки и высокие черные сапоги (круто смотрятся с платьицами типа «комбинашка» и юбчонками длиной в двадцать сантиметров, про одну из которых Тони однажды сказал: «Это юбка? Да нет, это просто широкий пояс!»).

Марина и Тони, встречаясь, представляли довольно странную пару: он в рубашке с короткими рукавами — она все еще в демисезонном пальто. Внимания никто не обращал, но Марина все-таки была москвичкой с определенными представлениями о приличиях, поэтому решила начать учебный процесс с музеев. Там она хоть пальто сможет снять.

Начали с ее любимого музея — Национальной портретной галереи. Она знала историю, художников, а Тони, как выяснилось, знал много интересного и смешного о sitters[147]. Быть в музее с ним, не одной, было интересно. Проголодались. Тони растерялся:

— Вы не знаете что-нибудь поблизости, где можно перекусить?

Коренная москвичка Марина, разумеется, знала и то, что поблизости (Leicester Square[148]), и то, что в самом музее. На третьем этаже, почти на уровне Нельсона в треуголке есть «Portrait Restaurant», а в нем после трех по полудни подают чай со scones и clotted cream[149]!

А потом он захотел познакомиться с другими достопримечательностями своей столицы и прямо сказал, что рассчитывает на помощь Марины. Помогла.

И это еще не все! Марина открыла постепенно становившемуся «своим» англичанину его Шекспира. Тони Шекспира не читал, потому что в одиннадцать лет, когда школьники Англии выбирают, что им изучать дальше — «искусство» или «науку», Тони выбрал науку, а в ней Шекспира не было. И еще потому, что для большинства современных британцев язык Шекспира нелегок: они давно уже не говорят на таком языке. Мы-то, счастливчики, читаем его в прекрасных переводах лучших поэтов! Марина пересказывала Тони «товарища нашего Шекспира» с русского на английский. Особенно ему понравилась комедия «Виндзорские проказницы». Он подивился тому, что Шекспир писал не только о королях, но и о среднем классе, к которому сам себя причислял. Тони высказал идею, что неплохо было бы перевести Шекспира с английского на английский. Посмеялись.

[Позже он повторил это при Джулиане. Тот, разумеется, не согласился. Он не просто «проходил» Шекспира в средней школе, потому что выбрал «искусство», — он его читал и наслаждался языком. В своей ненавязчивой интеллигентной манере он предположил, что не сюжеты сами по себе и даже не характеры, но именно язык Шекспира является достоянием английской культуры, с чем Марина мысленно согласилась и дала себе слово начать читать Шекспира на языке оригинала. Задуманное исполнялось… медленно.]

В перерывах между Шекспиром и музеями они выяснили, что их политические взгляды совпадают, что они сходятся во мнении о глобальном потеплении, феминизме, глобализации, молодежной моде, ношении паранджи и, главное, — в том, что «Дживс и Вустер», безо всякого сомнения, — лучший сериал всех времен и народов.

Желая сделать ей приятное и как-то отблагодарить за краткий курс истории английской культуры, Тони пригласил Марину на шоппинг. Ему ли, прожившему почти тридцать лет в супружестве, не знать, чего хочет женщина! Он повез ее на юг Лондона, в городок Бромли, где был, по его мнению, лучший шоппинг — многоуровневый и просторный универмаг «Glades»[150]. Это было его ошибкой. Марина оценила архитектурное решение — один к одному подземный торговый центр под Манежной площадью в Москве, но то, что там продавалось, не могло удивить москвичку, а тем более заставить достать из сумки кошелек. Лесные просеки Бромли не выдерживали никакого сравнения с пассажами самой дорогой столицы мира Москвы.

Тут же в Бромли, недалеко от торгового центра, был знакомый Марине по Виндзору ресторанчик сети «Кафе Руж» с претензией на французскую кухню. Туда они с Тони и зашли. Ему все-таки хотелось сделать ей приятное. Наслаждаясь французской кухней в исполнении английского повара, Тони спросил:

— Марина, вы считаете себя типичной представительницей русских женщин?

Марина задумалась:

— Вообще-то я — это я. А что?

— Нам всегда показывали вас какими-то серыми, угрюмыми, в платках и ватниках, совершенно невозможно было представить, что русские женщины способны вызвать какие-либо эмоции, кроме…

Марина не верила своим ушам: «Это сейчас-то, когда слух о нас идет… Слух, может быть, и противоречивый, но русскую женственность никто и никогда не оспаривает!» Марина просто задохнулась от возмущения. Ей захотелось задать Тони вопрос, который он когда-то задал ей, — «Откуда вы?» Она даже пропустила, что за вопросом, возможно, последовал бы комплимент или что-нибудь романтическое, хотя вряд ли: они просто хорошие приятели.

— Простите, Тони, какой русский фильм вы можете припомнить?

— О, я смотрел потрясающие фильмы, и очень бы хотел посмотреть их еще раз. Это «Броненосец… Потьемков», так, кажется, и еще один про битву на льду с немецкими рыцарями. Amazing![151]

А потом — через месяц или позже — Марина пригласила его к себе домой, чтобы вместе посмотреть русский фильм. Куда же еще? И потом, в какой бы съемной квартире она ни жила, она всегда любила свое dwelling place[152], делала из него «дом», гордилась им, и, как в Москве, хотела, чтобы ее друзья приходили в этот дом. Они сидели — она в садовом кресле, которое так и возила за собой, меняя лишь закрывавшие его шали, а он — рядом на том самом стуле типа Макинтош. Тони держал Марину за руку, и..? И ничего: фильм стали обсуждать.