Первая мировая война. Катастрофа 1914 года - Макс Хейстингс

К войне привел не подъем националистических настроений, а решения в узких правительственных кругах семи стран. В большинстве государств до начала военных действий немногие участвовали в демонстрациях, призывающих к войне, и нет никаких оснований утверждать, что они как-то повлияли на политику. Однако открытый конфликт заставил народ сплотиться против общего врага и проявить патриотизм. Многие из тех, кто активно выступал против военных действий, решили, что время для споров вышло и гражданский долг обязывает оставить распри в прошлом. Протестантский священник из Шварцвальда отмечал, что католики, прежде не видевшие его в упор, теперь при встрече говорят: «Здравствуйте, пастор!»{285} 12-летняя Эльфрида Кюр, жившая с бабушкой и дедом в Шнайдемюле, писала 3 августа: «Учим новые песни о военной славе. Боевой настрой в городе растет с каждым часом. Люди ходят по улицам группами, выкрикивая: “Долой Сербию! Да здравствует Германия!” Все в черном, с красно-белыми помпонами в петлицах или бело-черно-красными бантами»{286}.

Фельдмаршал лорд Робертс (или Бобс, как ласково называли его британцы) писал 6 августа в The Times: «“Права она или нет, это моя страна!” – вот какое чувство должно владеть сердцем каждого, кто достоин звания мужчины». Даже Рамзи Макдональд – пацифист, бывший руководитель лейбористов, призывал «тех, кто может записаться в армию, – записаться, а тех, кто работает на военных заводах, – работать с полной отдачей». Ритуальные политические примирения наблюдались по всей Франции. 4 августа в набитой битком французской палате депутатов было зачитано обращение президента Пуанкаре, призывавшего прекратить межпартийные и классовые распри, раздирающие Третью республику на части. Собравшиеся откликнулись овацией, бывшие политические противники принялись обмениваться рукопожатиями. С уст не сходила фраза «la patrie en danger» («родина в опасности»), проявление идеи «священного союза». Во Франции, как и в Германии, подобная солидарность расценивалась как победа правых сил, закат социализма, выступавшего против военных действий.

В первые дни августа лейбористы спонсировали антивоенные демонстрации в нескольких британских городах и селениях. Фабианка Беатрис Уэбб приняла участие в подобной акции протеста на Трафальгарской площади, где выступили с речами Джеймс Кир Харди и Джордж Лансбери. Не проникшись ни идеями, ни слогом, она писала впоследствии: «Бесполезное и бесславное мероприятие, пустые радикальные резолюции о всеобщем мире под распевание “The Red Flag”»{287}. Она с одобрением отмечала, что даже крайние пацифисты «согласны: за Бельгию нужно было вступиться», и возмущалась «отвратительной манерой эксплуатировать религию» для пробуждения патриотизма. Скорее всего, она имела в виду епископа Лондонского, провозгласившего: «Это величайшая в истории битва за христианство… выбор между распятой ладонью и железным кулаком»{288}.

В Санкт-Петербурге на Николаевском, Балтийском и Варшавском вокзалах тысячи мужчин ставили свечи у икон, перед тем как влиться в свои полки. Католический архиепископ Фрайбурга в проповеди называл войну Heimsuchung – испытанием, которое Господь посылает верующим{289}. Один капеллан призвал во всеуслышание: «Бушуй по всей Германии, великая освободительная война! Спали дотла всю гниль и заразу, исцели язвы на теле немецкого народа, и да вырастет на пепелище новая раса, исполненная благоговения перед Господом, преданности долгу и братской любви!» Австро-венгерский епископ Секауский пребывал в радостном убеждении, что война послужит духовному возрождению: «Настанет конец безбожию, неверию в Христа и конец большой политике без оглядки на религию».

Самыми яркими вспышками воинственных настроений отличилась Россия. 4 августа толпа взяла штурмом немецкое посольство в Санкт-Петербурге, убив подвернувшегося под горячую руку сторожа. Британский корреспондент Артур Рэнсом услышал, как кто-то из русских перефразировал древнеримский афоризм, суливший гибель Карфагену: «Germania delenda est» («Германия должна быть разрушена»){290}. Два дня спустя в столице распевали патриотические песни четверть миллиона собравшихся вместе людей. Даже в глубинке, далеко от просвещенной столицы, на улицы выплескивалась толпа с портретами Николая II под государственными флагами. «Многая лета государю и народу!» – кричали люди{291}.

Однако, несмотря на подобное рвение, в некоторых городах России далеко не все тешили себя иллюзией, что война пойдет стране во благо, – такого просто не бывает. Чем ближе к низам, тем сильнее становился скептицизм, граничащий с цинизмом. Историк Алан Уайлдман писал, что российские крестьяне считали войну «бесполезной забавой бар, отдуваться за которую придется им»{292}. Ведущий сотрудник газеты «Новое время» Михаил Осипович Меньшиков утверждал: «Сейчас в массах нет той веры, того пламенного порыва, что во времена Суворова и Наполеона»{293}. В Риге рядом со здравицами царю появились лозунги «Долой войну!».

Местами вспыхивали бунты протеста против мобилизации – или по меньшей мере всплески недовольства организацией процесса. Чиновник телеграфировал из Томска: «Резервисты повсюду создают беспорядки. <…> В Новосибирске толпа резервистов разгромила лавки и уже начала громить базар, успокоить удалось только с помощью [войск]. <…> Толпа швыряла в них камни»{294}. В ответ на выстрел, ранивший солдата, войска открыли огонь по толпе, убив двух гражданских и серьезно ранив еще двоих. Тем временем резервисты опустошили винные лавки в нескольких селениях, яростно бились за продукты и против реквизиции незаменимых для сельского хозяйства лошадей.

Когда художник Поль Маз прибыл в парижский Дворец инвалидов записываться добровольцем, оказалось, что в данный момент больше никого в армию не берут. Седовласый сержант отправил расстроенного молодого человека восвояси со словами: «Да не волнуйся! Успеешь еще повоевать». Тогда Маз, свободно владеющий английским, поступил в высадившиеся в Гавре британские экспедиционные войска переводчиком и дослужился до офицера, получив несколько наград. У многих молодых людей – особенно художников и писателей – возможность побывать на поле боя вызывала не столько рвение, сколько любопытство. 25-летнему уроженцу Вены Людвигу Витгенштейну война поначалу показалась возможностью сбежать от собственных философских терзаний, усугубленных кембриджскими лекциями Бертрана Рассела. Он пошел в армию добровольцем и в шифрованных дневниковых записях восторгался оказанным ему при зачислении учтивым приемом. «Смогу ли я послужить? – спрашивал он себя 9 августа. – Будущее вызывает у меня любопытство! Военное командование в Вене чрезвычайно любезно. Чиновники, через которых ежедневно проходят тысячи людей, вежливо и обстоятельно отвечали на мои вопросы. Это весьма радует, поскольку напоминает британскую обходительность»{295}. Однако уже через несколько дней радость Витгенштейна померкла. Откомандированный прожектористом на сторожевой корабль Goplana на Висле, он разочаровался – вплоть до отвращения – в обществе простых моряков: «Команда – жалкие свиньи! Никакого боевого духа, только невероятная грубость, тупость и вульгарность! Общее великое дело (война) нисколько не облагораживает»{296}.

24-летний немец Поль Хуб из Штеттена, селения под Штутгартом, отправился добровольцем в армию, обручившись с Марией, своей возлюбленной 21 года. Уехав на фронт 4 августа, он писал родителям: «Пожалуйста, подержите немного мое белье, пока не попрошу выслать. Остальные вещи распакуйте. <…> Письма от Марии в шкатулке, вместе с моими цепочками для часов и прочими милыми сердцу сувенирами, напоминающими о проведенных с ней счастливых минутах. Пожалуйста, сохраните их. Надеюсь, что вернусь»{297}. Надежды Хуба, как и многих его сверстников, не сбылись.

Война создавала на редкость причудливые союзы. В конце июля 1914 года британский писатель и гражданский служащий Эрскин Чайлдерс совершил государственную измену. Войдя на собственной яхте Asgard в ирландскую гавань Хоут, он доставил воинствующим националистам груз вывезенных контрабандой из Германии ружей. Однако месяц спустя 44-летний Чайлдерс был призван на службу Первым лордом Адмиралтейства Уинстоном Черчиллем (не подозревающим о приключениях Asgard) в офицеры военно-морского резерва в качестве консультанта по немецкому побережью Северного моря. Чайлдерс годами ходил на яхте в районе Фризских островов, прежде чем в 1903 году написал свой роман «Загадка песков», сюжет которого строился на немецком заговоре против Британии. Теперь же писатель составлял Адмиралтейству рекомендации по взятию островов Боркум и Йюст в качестве опорных пунктов для высадки морского десанта в Германии: «План вторжения в долину Эмса… предоставляет наилучшую возможность закончить войну решающим ударом». В заключении он пишет: «Автор смеет надеяться, что ему выпадет честь, если позволит командование, принять участие в воздушных операциях или внести свой вклад в любом ином качестве при осуществлении спланированных в данном документе военных действий»{298}.