Сердце странника - Анна Климова

Душа в себе слезы, она быстрым шагом шла к центру города. Куда идти, ей было абсолютно все равно. Никогда еще такого с ней не было. Дашка всегда знала, куда идти и зачем. Но на этот раз безразличие к себе оказалось привлекательнее. Где-то внутри ее сидела актриса и с упоением следила за всем происходящим. Побег она одобрила, так как он вполне отражал трагическое состояние души.

Сама не помня как, Дашка оказалась на улице со знакомым названием Пикадилли Шафтсборн Авеню.

— Даша! — окликнули ее. Окликнуть в этом городе, кроме Димки, ее было некому. Она замедлила шаг, но не оглянулась, чтобы не выдать неожиданную радость.

— Даш, постой!

Вот он совсем рядом. Она даже слышит позади его дыхание. Слышит несмотря на то, что кругом масса прохожих.

— Ты что, Дашка? — спросил ласково, с виноватой интонацией.

И тогда она обернулась.

Димка был прежним! Прежним! Не в дорогом костюме с бриллиантовой булавкой в галстуке, а в джинсах и ветровке, не с обалденной прической, какие бывают только в журналах мод, а со своей собственной, чуть небрежной и вечно нуждавшейся в расческе, не в туфлях от Гуччи, а в обычных китайских кроссовках с вещевого рынка «Динамо». И вид у него был совсем не победителя. Он выглядел скорее озадаченным. Очевидно, шел за ней все это время.

— Ты испугалась?

— А ты как думаешь? — у нее сорвался голос.

— Думаю, испугалась.

— Конечно! Любая испугалась бы, получив такое письмо! Какие-то агенты, «жучки»! Что я, по-твоему, должна была подумать, когда появилась эта жутко дорогая машина, этот номер в отеле? Ты что, подпольный миллионер?

— Нет.

— Тогда как это понимать?

— А так и понимай. Я тебя это… типа люблю. Люблю вот.

— И что это значит? — воскликнула она, напугав джентльмена с пуделем на поводке. — Ты, наверное, считаешь, что меня можно купить? Ведь, по-твоему, так просто ошеломить простую девушку, сняв для нее номер в одной из дорогих гостиниц Лондона! Так? Что она на все готова ради этого?

— Я тебя не покупаю, — открыто улыбнулся он. — Я просто хотел сделать подарок любимой девушке.

— Странная манера выражать свою любовь к девушке, запугав ее при этом до смерти.

— Так получилось. Извини. Захотелось стать «таинственным мушчынам». Да и денег появилось немного…

— Откуда появилось? Нет! Не говори! — воскликнула она, перебив сама себя. — Мне это хочется знать, но ты не говори. Все равно соврешь. Скажи только одно — тебя зовут… Дима? Или еще как-то?

— Да Дима, Дима! А почему ты спрашиваешь? — удивился он.

— Потому что я не была уверена в этом. У меня голова кругом от всего этого! Я уже ничего не понимаю!

— Ты заглянула в тумбочку?

— Нет. Никуда я не заглядывала.

— Почему?

— Потому! Мне ничего не надо, Димочка. Ни-че-го. Мне вполне хватило бы пакетика с жареным картофелем, и если ты этого не понял, то мы с тобой, как говорят, не сошлись характерами. Увы, Димочка, ты назначил за свою Дашку слишком высокую цену. Даша того не стоит, — она картинно повернулась и пошла прочь, словно ей было куда идти. Маленькая, упрямая, решительная девчонка, которая вела себя совсем не так, как он ожидал.

— Даш, этот номер на одни сутки. У меня денег больше нет. Только на обратную дорогу.

Что бы Дашка о нем ни думала за последние несколько часов, но на этот раз она не удивилась. Весь Димка в этом! Именно тот Димка, которого она знала.

— Правда? — переспросила Даша, останавливаясь у ярко-красной телефонной будки.

— Правда, — виновато кивнув головой, ответил Дима. — Это я для тебя. Как ты мечтала. Ведь ты мечтала? А мечты хоть иногда должны сбываться.

— Ну и дурачок же ты! — засмеялась она.

— Дурачок, — охотно согласился он.

— Ты же мог машину на эти деньги поменять.

— Мог, — кивнул Димка. — Так как с отелем быть? Попросить счет?

— Еще чего! Должна же я узнать, что ты спрятал в тумбочке.

Стоя в пяти шагах друг от друга, они смеялись, как ненормальные, привлекая к себе внимание лондонской публики, а потом долго целовались в самом центре улицы Пикадилли, бурлившей жизнью и сияющей светом.

Утром Анжелика Федоровна вдруг с отчетливой ясностью поняла, что этим вечером или ночью все закончится. Словно увидела конец шелковой пряжи, тянувшейся из темноты будущего и исчезавшей во мгле прошлого. И от этого почувствовала облегчение, как после тяжело проделанной работы. Так легко по утрам ей еще никогда не было. Кости безмолвствовали, в глазах не разливались мутные пятна, в голове ясность, кишечник не пучит. Во всем теле покой и полное отсутствие каких-либо желаний и забот. Возможно, не всем старикам дарована такая безмятежность в теле в их последний час. А она боялась мучений из-за нестерпимого груза хворей, в последнее время давившего на грудь монолитным камнем. Но нет. Все будет так, как она хотела — уйти от жизни на цыпочках сна. Тихонько, украдкой, как она, бывало, в детстве пробиралась к елке за новогодними подарками. Ей было около пяти или шести, когда снова разрешили проводить новогодние праздники с елками. Все было так сказочно, так невероятно таинственно и красиво. Да, она помнила. Иные детские годы помнятся лучше, чем то, что было позавчера. Наверное, потому что каждый день в детстве — открытие, каждый час — нетерпеливое ожидание чего-то. Не важно чего. А потом все проходит. Открытия сами собой заканчиваются, ждать становится нечего. И некого. Дни превращаются в серую карусель, вертящуюся по заведенному кругу. И частенько ты катишься на этой карусели в полном одиночестве.

Впрочем, одиночество Анжелике Федоровне не грозило. В комнату грузно ввалилась Зойка. В руках она несла детскую лейку с водой. Про свою проклятую герань на подоконниках Зойка никогда не забывала.

— Проснулась уж, что ли? — спросила она, одергивая шторы.

— Доброе утро, Зоенька, — сказала старуха.

— Вставать-то будешь? — поинтересовалась Зоя, и по ее голосу Анжелика Федоровна определила, что сегодня домоправительница в нейтральном настроении.

— Полежу, наверное.

— Полежит она, — буркнула Зоя, обрывая на цветах засохшие листья. — На горшок сначала сходи, а уж потом лежи сколько влезет.

По комнате поплыл приторный запах герани.

— Я всегда не любила герань. Зачем ты ее разводишь, Зоя?

— А чтоб ты спросила. Надо, значит, и развожу. У тебя тут все другие цветы в неделю погибают. А геранька стойкая. Все выдерживает. Как и я, — пояснила Зоя, не меняя нейтрального тона. — Так дать горшок что ли?

— Не надо мне.

— Сейчас не надо, а через пять минут, глядишь, и подопрет.