Комиссар. Порождения войны (СИ) - Каляева Яна

Она бы предпочла привычную солдатскую форму, в крайнем случае — тюремное платье. Неудобное и грубое, оно было все же более сообразно действительному положению вещей. Но никаких записок с просьбами Саша писать не стала.

Зато выбранные Верой книги пришлись ей по душе. Несколько переводных приключенческих романов, “Воскресение” Толстого, но главное — университетский учебник по философии. Издание другое, но тот самый курс, который она не успела дослушать три года назад.

Ей даже приносили папиросы — не те дешевые, пропахшие керосином, что курили в пятьдесят первом, а первый сорт, с фильтром. Спичек, разумеется, не выдали, но огня всегда можно было попросить у караульного.

И все же Саша ни на минуту не забывала, что живет в тюрьме. Здесь были и другие узники, Саша видела пару раз, как их вели под конвоем. Среди них были как мужчины в форме РККА, так и гражданские. Глаз они не поднимали. Встретить кого-то из товарищей по несчастью во дворе не удалось — похоже, привилегию видеть небо предоставили только ей.

Решетка на окне была крепкой, забор высоким, двор полон охраны. Но слабое место любой тюрьмы, как и вообще любой системы — люди. Потому теперь Саша уже битый час сидела, болтая ногами, на поленнице, и с десяток свободных от караула солдат толпились вокруг нее. Комиссар, чекист — эти слова звучали страшно, и все же скука гарнизонной жизни оказалась страшнее. Солдаты не смогли устоять перед соблазном поболтать с женщиной, которая охотно смеялась их незамысловатым шуткам и сама развлекала их историями из армейской жизни. Караульный Саши стоял рядом с поленницей и хохотал громче всех.

— Отставить! Смирно! — раздался резкий, как удар бича, окрик. Смех мигом оборвался. К поленнице подошел прапорщик — тот самый, под командованием которого Сашу избили.

— Всем по пять плетей, — сказал прапорщик солдатам.— Кто отвечает за охрану?

— Я, Ваше благородие! — караульный вытянулся во фрунт, лицо его опрокинулось.

— Пятнадцать плетей после окончания караула, — сказал прапорщик. — А вы что встали как стадо баранов? Свободны!

Солдаты понуро разошлись.

— Разрешите обратиться, Ваше благородие! — выкрикнул караульный.

— Разрешаю.

— Ей… этой женщине позволено находиться во дворе столько, сколько она захочет. Приказ господина полковника Щербатова! За ворота велено было не выпускать. Так где поленница, а где ворота!

— Раз таков приказ господина полковника, — сказал прапорщик, — то вот она пусть хоть не вылезает с этого поганого двора. Пусть хоть околеет здесь. А тебе господин полковник приказывал слушать жидовскую ведьму? И другим позволять? Знаешь, сколько хороших русских парней сгинули, потому что, развесив уши, слушали таких как она? Ну, что молчишь теперь, язык проглотил? Пять плетей дополнительно! За пререкательства с начальством.

Караульный краснел и бледнел попеременно.

— Вам не кажется, прапорщик, что вы злоупотребляете служебным положением, требуя ответа на риторические вопросы? — спросила Саша.

— Поучи меня еще командовать, тварь, — процедил сквозь зубы прапорщик. — Думаешь, раз из интеллигентов, то можешь смотреть на меня как на грязь? Ты не у себя в Красной армии! Я в университетах штаны не просиживал, меня жизнь всему научила!

— Я тоже из простых, — сказала Саша, распознав за рублеными фразами крестьянский выговор. — Отец мой был сапожником. Меня тоже жизнь всему учила. Как вас. Как этих солдат.

Прапорщику явно хотелось отправить Сашу назад в ее камеру. Но, очевидно, выслужившийся из рядовых офицер хорошо знал один из главных армейских принципов: никогда не отдавай приказа, если нет уверенности, что он будет исполнен.

— Ты меня с собой не равняй! — сказал прапорщик. — Знаешь, как я эти погоны получил?

— Как же?

— Верной службой Отечеству, вот как. Когда в шестнадцатом году под Клипой убили нашего командира, я его тело под двусторонним огнем вынес с поля боя. Чтоб похоронили его с воинскими почестями.

— А командиру не все равно было, как его похоронят? — спросила Саша.

— Коли б ты могла понять, что такое честь и долг, ты б таких вопросов не задавала. Впрочем, ты бы тогда и не была комиссаром… бывшим, теперь-то уж, комиссаром. Кровью своей я заслужил эти погоны. И право свое называться человеком — вместе с ними. А эти, — прапорщик кивнул в сторону, куда ушли солдаты, — пока еще нет. Я ж и пороть-то их приказал для их же блага. Чтоб помнили свое место. И ежели хотят стать людьми, пусть докажут, что стоят того.

— Но разве люди, — спросила Саша, — не заслуживают человеческого отношения потому только, что они люди?

— Это ваше социалистическое словоблудие. Я-то смекнул, зачем ты тут любезничала с солдатами. Не потому, что мочи нет до чего видишь в них людей. Ты надеялась задурить кому-то из них голову, чтоб тебе помогли бежать отсюда. Жаль, что я тебя не добил там во дворе, хоть мне и выговор вышел бы, но это бы того стоило.

Саша постаралась скрыть разочарование. Прапорщик верно угадал ее намерения. Как только она смогла встать на ноги, сразу осмотрела двор и поняла, что самой ей отсюда не выбраться. И уже отметила среди солдат тех, кто слушал ее несколько мечтательно… Истории о Красной армии, где все едят из одного котла, где никого не порют, где братья плечом к плечу сражаются за свою и всех свободу, за общее дело народа.

— Но ничего бы у тебя не вышло, комиссар, — продолжил прапорщик. — Охраняется не только двор, там и дальше кордоны есть. Не ушла бы ты. И те, кого ты бы охмурила своими россказнями — их бы просто пристрелили. Свои же братья по оружию. Из-за тебя. Сгубила б их ни за грош. Так кто из нас, — капитан прищурился, — действительно заботится о них? Ты со своими сказками или я со своими плетьми?

Тут ей возразить было нечего. Хотя, конечно, это для поручика они были своими солдатами, а для нее-то — вражескими, подлежащими истреблению. Но говорить этого сейчас не стоило.

— При Новом порядке, — продолжал довольный собой поручик, — каждому отведено его место. Место скота — в стойле для скота. Но если животное захочет стать человеком, ему придется много работать, соблюдать правила, становиться лучше других. Так только можно выйти в люди. Заслужив это. А вы, вы каждой скотине говорите: ты уже хорош как есть, у тебя уже есть права, ты уже человек. Врете, конечно, чтоб использовать скотину в своих целях. В результате скот так и остается скотом. А мы говорим правду, и мы даем шанс. Я свое право на эти погоны заслужил.

— Насчет погон не знаю, — ответила Саша. — Это так важно, погоны, чтоб ради них отрекаться от своих братьев-трудящихся? Знаю вон рядового из крестьян, который дослужился в императорской армии до штабс-капитана. А теперь в Красной армии командует полком. Погоны не носит, правда.

На секунду Саше показалось, что поручик сейчас не сдержится и ударит ее, как тогда, во дворе контрразведки. Но нет, приказ старшего по званию был для него нерушим. У него больше не было власти над пленным комиссаром.

— Ваш Новый порядок, — продолжала Саша, — еще паскуднее порядка старого. Сотни тысяч простых, как ты и я, трудящихся по всему миру поднимаются на бой за право быть людьми без всяких условий, без плетей, без необходимости прыгать выше головы за жалкие подачки. И ты мог бы быть одним из нас, стоять в этом бою плечом к плечу со своими братьями и сестрами. Быть вместе со своим классом, а не унижаться перед господами в надежде стать одним из них. Но ты предпочел погоны, офицерский паек и возможность пороть тех, кто не сумел выслужиться, как ты. Надеюсь, это того стоило.

Саша слезла с поленницы и пошла в камеру, откуда теперь ей уже и не имело особого смысла выходить. Но не отказала себе в удовольствии на полпути обернуться и сказать так, чтоб ее услышали все находящиеся во дворе:

— Надеюсь, прапорщик, сам себе ты тоже назначишь плетей. Ведь ты тоже разговаривал с комиссаром!

***

— Приглашаете? — переспросила Саша.