Ураганный туман (Пылающий остров - 3) - Александр Казанцев

Кленов бродил незаметный, никому не известный по парижским бульварам в шумной, говорливой толпе, словно возвышаясь над всеми, гордый своей миссией и своей неизвестностью...

Как это дико и нелепо выглядит теперь! Словно целое столетие отделяет его от того времени. А между тем разве не он год назад расхаживал с тем же самым чувством по улицам Москвы, гордясь великолепными, задевающими за облака зданиями, которые он сохраняет от разрушения своим молчанием? Разве не год назад он воображал, читая сообщения о грандиозных планах строительства, что незримо примет во всем участие, оберегая страну и весь мир от разрушения?

Что же целым столетием встало между Кленовым вчерашним и Кленовым, лежащим на кровати с наушниками на голове?

А ведь червь все-таки грыз его сердце, когда уже на Родине, слывя чудаковатым старым ученым, он отказывался от многих знаков внимания. Он не хотел ни многокомнатной квартиры, ни автомашины, ни обслуживания... Однако в Америке он пользовался всем этим! И чудаковатости у профессора Вонелька не было. Значит, говорил в нем все-таки голосок совести! Он только не хотел слушать этот писк, глушил его, отделывался конфузливым отказом от элементарных удобств. И сделка с совестью совершилась! Ах, если бы раньше понять все это!

Профессор стонал и переворачивался на другой бок.

Рухнуло здание фальшивого храма служения человечеству. Оказалось недостаточно только молчать. Он покатился вниз... к преступлению. Если бы не чуткость я великодушие новых людей его Родины, он так ничем и не помог бы человечеству, да он и не помог пока!.. Вот если бы Матросов привез радий-дельта и батарея выстрелила, погасив воздушный пожар, тогда Кленов понял бы, что жил недаром.

Последнее страстное, неукротимое желание угасающего старика сосредоточилось на спасении Матросова. И Кленов исступленно слушал, не снимая наушников, не желая внимать уговорам доктора Шварцмана. Старик упрямо гнал все сомнения, уверяя себя, что прибор портативен, не требует энергии. Матросов найдет способ дать о себе знать.

Только любящая женщина и только Кленов с его одержимостью могли верить в невозможное - спасение Матросова.

И женщина пришла к Кленову.

Кленов почти обрадовался звонку. У доктора был свой ключ... Кто бы это мог быть?

Накинув на себя одеяло и включив вместо наушников репродуктор, профессор зашаркал в полумраке.

Он открыл дверь и зажмурился. Оказывается, даже на лестничной площадке существует день, солнце, живут люди, говорят, смеются.

- Боже мой! Это вы!.. Прошу прощения. Проходите! М-да!.. Но что с вами, дорогая, осмелюсь спросить? Вас словно с креста сняли.

Перед Кленовым, прислонясь плечом к стене, стояла бледная, худая Марина.

- М-да... Мой наряд... Осмелюсь просить прощения. Удивлен выше всякой меры и обрадован... Наш милейший доктор говорил о вашем серьезном недомогании...

Кленов провел Марину в свою комнату.

- Это радиация виновата, Иван Алексеевич, - слабо улыбаясь, сказала Марина. - Трудно уберечься. Получили мы еще один изотоп радия-дельта. К сожалению, - Марина болезненно усмехнулась, - период полураспада у него еще меньше. Он исчезнет скорее, чем его нанесут в виде защитного слоя на сверхаккумулятор.

- М-да!.. Весьма серьезно и печально. Вижу, извелись вы со своими опытами. Молодость свою не бережете. Ради бога, не обращайте на меня внимания. М-да... Я бы прибрал постель...

- Не смейте, Иван Алексеевич. Сейчас же ложитесь. Ну, я очень прошу вас, очень... - Марина так посмотрела на Кленова, что тот только зажевал челюстями и подчинился. - Теперь я отдерну шторы и на минуту отворю окно. Хорошо? У вас есть тряпка? Я вытру пыль.

- Несомненно, тряпка имеется. Не извольте беспокоиться... Что это вы, право?.. Я бесконечно, рад вашему приходу!

Марина, слабая, едва держась на ногах, стала прибирать комнату. Она то и дело присаживалась отдохнуть.

- Можно сложить книги в шкаф? - спросила она.

- М-да... Видите ли, я еще их не просмотрел. Ну ладно, теперь уже все равно.

- Почему все равно, Иван Алексеевич?

- Нет, нет... ничего... Я имел в виду, что вам, ласковая моя, все дозволительно: складывайте их куда хотите.

- Какие у вас прекрасные картины, Иван Алексеевич! Вы так тонко понимаете живопись.

Залитая солнцем комната меняла вид.

- Когда я перекладываю ваши рукописи, у меня дрожат руки. Ведь я училась по вашим книгам, - говорила Марина, с улыбкой смотря на растроганного профессора. - Хотите, я согрею вам чаю?

- Премного буду благодарен, дорогая Марина Сергеевна... Сочту за счастье выпить чашку вместе с вами.

Предложи Марина сейчас Кленову мороженое, которое он никогда не ел, он с радостью бы согласился.

Марина покачала головой:

- Я приготовлю вам чай, но сама я не буду, Иван Алексеевич. Вы даже не понимаете, что у меня за состояние. Радиация, оказывается, вызывает тошноту...

Поставив чайник, Марина снова села отдохнуть.

- Ну вот... Помните, как вы защищали диссертацию? - говорил Кленов. Какая вы были тогда, я бы сказал, светлая и настырная... И вы, право, очаровали меня... М-да!.. Вы меня извините, покорнейше прошу, что я в наушниках. Я ведь все слушаю, слушаю и слушаю...

- Иван Алексеевич, если б вы знали, как...

- Не стоит благодарности, право...

- Нет! Как я вас люблю!

- "Люблю"? М-да!.. Как это странно - "люблю"... Никогда не слышал этого слова... по-русски. "Люблю"... Разве меня можно любить? Сделавшего так много против вас?

- Иван Алексеевич, говорят, что сердце не объясняет...

- Ма-шень-ка, - тихо и раздельно, словно вслушиваясь в это слово, произнес Кленов.

- Что? - тихо отозвалась Марина.

- Нет, я просто так... Я желчный, завистливый старик. Я завидую вашему отцу. Как бы я хотел иметь такую дочь! Или внучку... Ведь вы могли бы быть моей внучкой... Я бы так гордился вами!.. М-да!.. Так нелепо и горестно сложилась жизнь. Наверно, это большое счастье - иметь детей?

- Огромное, Иван Алексеевич! - сразу оживилась Марина.

Она встала и подошла к радиоаппаратуре, положила свою тонкую, почти прозрачную руку на голубой ящик, почувствовала холод металла и отдернула ее.

- Огромное счастье, Иван Алексеевич, - продолжала она. Ее затуманенные глаза смотрели вдаль. - Иногда мне кажется, что я буду очень счастлива... А иногда мне так горько, что не хватает слез... За эти дни я плакала больше, чем за последние десять лег. Можно, я сяду на вашу постель? Какая у вас большая рука... Скажите, ведь вы верите? Вы услышите сигналы?

- Верю, Машенька, верю... Вся моя жизнь теперь в этой вере. До сих пор я думал, что хочу этого ради человечества... А хотел-то ведь ради себя... А теперь... - Старик закрыл глаза и замолчал.

Марина гладила его лежавшую поверх одеяла руку. Она с нежностью смотрела на худое лицо старика с провалившимися щеками, с запавшими глазницами, с клочковатой белой бородой... Она гладила его руку и видела, как сначала из одного глаза, а потом из другого медленно сползли две слезинки.