Американская кузина - Доун Линдсей

Соррел не хотела видеть, как маркиз женится на избалованной кузине Ливии, зная, что худшей жены он, даже если бы очень постарался, все равно бы не нашел.

Понимая, что думать об этом совершенно бесполезно, Соррел постаралась сосредоточиться на предстоявшем ей деле. Вальтер, если он вообще собирался прийти и если ему не помешал дождик, должен уже скоро явиться, а то совсем стемнеет и он не найдет «деньги». К тому же у нее нет никакого желания оставаться в лесу на ночь даже ради любимой тетки. Соррел не могла поверить, что дождь стал помехой для Вальтера, которого ждали в лесу десять тысяч фунтов. Но точно так же она не могла оставлять деньги на ночь в лесу, хотя здесь никого и не видно уже полдня, все же неподалеку находится сторожка и мало ли кому что придет в голову… Нет, Вальтер не стал бы рисковать своей выгодной женитьбой, да еще таким ужасным образом, чтобы потом не явиться за «заработанными» деньгами.

Совсем стемнело. Соррел промокла и замерзла и уже давно не чувствовала ни рук, ни ног. Тем не менее она не покидала своего наблюдательного поста, не желая признавать свое поражение. Ей и самой было яснее ясного, что ее упрямство — просто-напросто раненое тщеславие, ведь она столько времени провела в сырости и холоде, и все напрасно. К тому же ей совсем не хотелось возвращаться к тете Лейле и признаваться в своей ошибке. Тогда придется начинать все сначала.

Но Соррел точно знала, что она права. Вальтер придет. Он должен прийти.

Когда же она услыхала тихие крадущиеся шаги, то возликовала. И только потом ощутила страх, в котором не могла не признаться себе.

Но верх взяло ликование. Она торжествовала победу. Вальтер пришел. Он поймался на крючок, и она знала, что он не сможет не пойматься.

Соррел проверила свой пистолет на случай, если он отсырел под дождем и мог бы дать осечку (правда, она не собиралась стрелять, разве лишь в крайнем случае), и встала на колени, чтобы лучше видеть полянку. Там долго никто не появлялся. Шаги стихли, словно их и не было. Соррел даже подумала, уж не пригрезились ли они ей. Но тут хрустнула ветка под чьими-то ногами и зашуршали листья, задетые чьей-то неосторожной рукой. По лесным тропинкам надо уметь ходить, с усмешкой подумала Соррел. Так ему и надо.

По-видимому, он осторожничал, и это удивило Соррел. Если он учуял ловушку, то он дальновиднее и опаснее, чем она представляла, и все равно Соррел отказывалась бояться такого проходимца, каким был третий муж тети Лейлы.

На всякий случай Соррел взяла в руку пистолет и потихоньку поднялась на ноги, надеясь, что в темноте ее невозможно увидеть.

Ноги ее не слушались, слишком долго она просидела в одном положении, да еще они замерзли и были как чужие. Соррел попеняла себе за то, что не подумала об этом раньше, а то могла бы вставать и разминаться время от времени. Теперь, она знала это по опыту, они будут долго болеть. Руки у нее тоже онемели и плохо держали пистолет. Соррел всю трясло — частично от возбуждения, частично от холода, но она всеми силами постаралась не обращать внимания на боль и дрожь, так как кто-то неумолимо приближался к полянке и делал это, соблюдая немалую осторожность.

Неожиданно из-за деревьев показалась высокая фигура человека и застыла на месте. Человек огляделся. Из-за темноты Соррел не могла видеть его лицо, но она не сомневалась в том, что это Вальтер. Торжествуя победу, она ждала, что он будет делать дальше.

А он вел себя очень странно. Стоял себе на открытом месте и оглядывался по сторонам. Соррел подумала и решила, что он хочет убедиться, один он или не один в лесу, прежде чем идти за деньгами. На нем был костюм для верховой езды, но сверху он благоразумно накинул плащ, чтобы не промокнуть. И все-таки он здорово промок, из чего Соррел заключила, что дождь льет куда сильнее, чем ей кажется тут — под защитой деревьев.

Она не двигалась с места. Она хотела поймать его в тот момент, когда он будет брать деньги, и никак не раньше, чтобы не оставалось ни малейшего сомнения в его вине. От сильного возбуждения Соррел перестала дрожать и совсем забыла о боли в руках и ногах. Она едва дышала, с нетерпением ожидая, когда он направится к сумке с деньгами, и в точности, как ее учили, приготовила пистолет.

Наконец она была вознаграждена за свои мучения. Все еще подозрительно оглядываясь, мужчина медленно двинулся в ту сторону, где Соррел оставила совершенно промокшую под дождем сумку, и наклонился над ней. Он продолжал вслушиваться и всматриваться в темноту, словно кого-то ждал, когда на ее глазах открыл сумку.

Стоило ему заглянуть в нее, как Соррел заставила свои непослушные ноги сделать шаг, другой, и, выйдя из своего убежища на полянку, она наставила на него пистолет. Застывшие ноги отказывались ей подчиняться, подгибались и еле держали ее.

За секунду до непоправимого Соррел все поняла. Сухо хрустнула ветка, у Соррел подвернулась нога, и мужчина мгновенно повернулся лицом к ней. Падая, Соррел, сама того не желая, спустила курок. Ее оглушило. А мужчина дернулся, и Соррел, смотревшая на него во все глаза, поняла, что попала в него.

Ее охватил ужас. Когда он повернулся, Соррел успела разглядеть его. Это не был Вальтер.

Это был маркиз.

Она хрипло закричала, не узнавая собственного голоса, и бросила пистолет, словно он жег ей руки. Сорвавшись с места, она побежала к нему, не думая о том, что за ними мог следить кто-нибудь еще. Соррел, обезумев от ужаса, упала на колени рядом с неподвижным телом, лежавшим на мокрых листьях, в полной уверенности, что она убила маркиза.

— О Господи! — вскричала она, кладя руку ему на сердце. — Что я наделала?

Плащ на маркизе был мокрый и, к тому же, перекрутился, так что Соррел никак не могла просунуть под него руку.

— О Господи! Я не могла его убить! Не могла!

Она кричала, сама не понимая, что кричит, и зная только, что ничего не видит в темноте. Дождь лил как из ведра. Если он не умер, то Соррел все равно не хватало сил сдвинуть его с места, но и оставить его под дождем она не могла, понимая, что он умрет прежде, чем она успеет привести подмогу.

Маркиз не двигался. Лицо у него было мокрое, глаза закрыты. Соррел боялась, что он истечет кровью. Она неожиданно забыла все из своего богатого опыта сестры милосердия. Теперь ей было не до медицины. Она перестала быть практичной и трезвой, и руки у нее дрожали, когда она пыталась нащупать у него пульс, но совсем не от холода. И все время она повторяла и повторяла с самым несчастным видом:

— Я его убила. Я его убила. О Господи, я его убила. Убила. Убила. Убила.

Неожиданно теплая ладонь накрыла ее руку, и его глаза открылись. В них плясали веселые чертенята, когда он произнес отнюдь не слабым голосом: