Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - Александр Уразов

Ваня, подбадривая себя вином, флиртовал вовсю, то мимолетно касаясь огромной рукой женщин, то как бы в избытке чувств прижимая их до хруста костей. Он, видимо, не разобрался, что между мной и Ганкой начала виться тонкая веревочка связи, и сразу начал крутить канат.

Поздно ночью расходились. Я пошел провожать гостей, но Ваня вцепился в Ганку мертвой хваткой, и я, обидевшись, ушел от них. Я прошелся по окраине деревни, наслаждаясь звездным небом, тишиной, вдыхая холодный воздух, такой ароматный, пахнущий морозом, какой бывает только ранней весной.

Когда я вернулся домой, то не застал Павла на кровати, на которой мы спали вдвоем. Дочь хозяйки Соня ворочалась и ерзала на лежанке, но ее пятнадцать лет не рождали во мне даже мысли о близости. Я лег в постель и проснулся, когда уже сияло солнце. Павел принес завтрак. Завтракали мы вдвоем — хозяйка с Соней ушли в поле на виноградник. Я спросил Павла, где он пропадал ночью.

— А там! — И он показал на припечек.

Значит, хозяйка Фрося оставила виды на меня, и это хорошо. Но, оказывается, я потерял и Ганку — слишком медленно я к ней подходил, и она не сдержала напора Живайкина. Ну и ладно! Черт со всеми вами и вашей любовью!

Утром я не увидел на тропке к нашему дому ковыляющую Ганку, а вечером пришел Ваня и, застенчиво улыбаясь, стал извиняться за то, что вчера подвыпил и не разобрался в нашей компании. Он просил меня не обижаться и выручить его.

К нему днем приходила молодая женщина с просьбой заглянуть к ней — у нее заболела дочка. По описанию Ваня понял, что у девочки ангина, взял лекарства. Диагноз подтвердился. Живайкин оставил лекарства, рассказал, что нужно делать. В знак благодарности женщина пригласила его к себе еще раз, когда стемнеет. Ваня согласился, но решил загладить свою вину передо мной и поставил условие, чтобы к женщине пришла какая-нибудь подруга.

— А чего, собственно, мне обижаться, — думал я, — по какому праву? Почему бы мне не пойти к этим бабенкам, для них это так же желанно, как и для нас, и ничего от этого не изменится — горя не принесет, а кусочек счастья не помешает!

Когда мы вышли из хаты, по дорожке к нашему дому ковыляла Ганка, но, увидев нас, словно наткнулась на стену, остановилась. Мы прошли, сделав вид, что не видим ее.

Ужинал я у Живайкина, а когда стемнело, мы пошли к женщинам. Они ждали нас. На столе, накрытом белой скатертью, стоял кувшин с вином. Мы уселись за стол, налили вино в стаканы, и Живайкин произнес тост за знакомство. Я с отвращением сделал глоток. Женщины удивленно смотрели на меня — не пьют спиртное больные венерическими болезнями! Иван их понял и начал втолковывать, что я непьющий, что у меня стойкое отвращение к спиртному. Мне это начало портить настроение — вроде я прокаженный какой-то! Потом Иван и хозяйка ушли за занавеску к больной девочке, о чем-то там шептались. Когда они вернулись, у хозяйки пылали щеки. Живайкин, обращаясь ко мне, сказал:

— Саша, выбирай любую, эту или эту!

Хозяйка поняла его и запротестовала. Я посмотрел на ее подругу, которую звали Марийка — это была хорошая, складная молодая женщина.

— Какая разница, — подумал я. Меня вдруг охватили обида и отвращение. Обидно было, что Живайкин откупается за Ганку, что все заранее решено без меня и моего согласия, что эти бабочки легко летят на свет, не зная, обогреются или сгорят, что хозяйка отвергла меня, не дав мне возможность выбора, отвратительно, что мне самому было безразлично, та или другая! Погасили свет, и Ваня, как паук, «нашу муху в уголок поволок»…

Нам с Марийкой предоставили единственную в доме кровать. Я заставил себя обнять женщину, и мы опрокинулись на постель. Марийка, раздеваясь, что-то шептала, разделся и я. За выступом стены, у Живайкина, тоже возились, шептались. Я слушал, и мне стало противно, что самое интимное, сокровенное делалось почти открыто, грубо, в присутствии других.

Я делал все, что нужно в таких случаях, но только чтобы не опозориться перед женщиной. Сбив первый пыл, Марийка почувствовала мою неискренность, замерла, а затем решила разжечь во мне страсть. Теперь уже она лгала в чувствах, но ей было проще…

Назавтра меня захватили новые заботы: из штаба армии пришло распоряжение направить в запасной полк для прохождения медицинской комиссии желающих поступить в летные и танковые училища. Бумага поступила с большим опозданием, и я бросился оформлять на себя необходимые документы: рапорт, аттестаты, автобиографию, затем попросил у Сорокина верховую лошадь, чтобы без задержки добраться в 202-й запасной полк.

Сорокин дал мне своего коня, что было для меня большой неожиданностью. У него был прекрасный гнедой с белой гривой и хвостом жеребец под отличным немецким седлом. Может быть, он хотел, чтобы я его хорошо погонял?

Когда я приехал в запасной полк, мне сказали, что я опоздал — добровольцев уже отправили часа три назад. Моего жеребца тем временем окружили бойцы и командиры, восхищенно цокали языком, качали головами. Наверное, промедли я немного, и его бы отобрали или увели, но я уже вскочил в седло. Конь присел на задние ноги и с ходу пустился в галоп. Так я и не стал летчиком, а мог бы, будучи тогда в расцвете лет и в отличной физической форме.

Вскоре мы выступили из несчастливого для меня села и направились к переправе через Днестр. Нас провожали молодушки, выглядывая из-за плетней и сдерживая слезы. Из-за угла нашей квартиры смотрело на нас с такой болью красивое цыганское лицо Ганки, что мне хотелось соскочить с подводы и утешить ее, расцеловать на прощанье. А может, она хотела, чтобы это сделал Ваня Живайкин?!

Через Днестр была наведена паромная переправа. Мы миновали ее благополучно, но лишь минуты назад был налет вражеской авиации — от зениток, установленных на склоне левого берега, несли раненых девушек-зенит-чиц.

Мы вступили в Молдавию. В первом же селе наши старшины, еще не успев расположиться, уже притащили откуда-то ведро вина — молдаване встречали нас с радостью и не скупились на угощение.

Но когда я сел обедать с офицерами за общий стол и все подняли кружки и стаканы, наполненные тягучим, густым, как кровь, вином и выпили, к Сорокину подошел ординарец и что-то шепнул. Сорокин вышел из дома. Перед ним стоял местный священник, который смущенно и просительно начал говорить, что наши солдаты забрали большую часть его запасов «христовой крови» — вина для причастия, выдержанного кагора. В Молдавии понимают толк в винах, и поэтому священник не может заменить вино для причастия другим.

Так вот что стояло у нас на столе! «Христову кровь» хлестали не серебряной ложечкой, как у попа, а стаканами и кружками. Если от приема ложечки с ноготок размером отпускались все грехи, то от кружек и стаканов наши грешники-штрафники должны были стать святыми!

Пока Сорокин вызывал старшин и делал им внушение, штрафники уже пели песни и пробовали танцевать. Командир роты после обеда с кагором отослал всех командиров в свои взводы, чтобы те во избежание беспорядков прекратили коллективную пьянку, изъяли все вино у солдат и вылили. Вылить?! Вино!!

Так в нашем обозе появилась новая подвода — водовозная бочка, полная вина. Она потом сопровождала нас до конца войны, и до самого расформирования нашей части ни разу не опорожняясь до дна.

Утром я, ступая на вершины замерзших кочек, пошел в уборную. Я возвращался вдоль плетня, где взошедшее солнце еще не растопило замерзшую за ночь корку, когда совсем рядом со мной разорвалась фаната, забрызгав меня грязью. К счастью, осколки прошли мимо.

Я осмотрелся. Вдоль стены соседней хаты крался солдат, а молодая женщина пряталась от него за углом — так мы играли когда-то в детстве. Этот солдат и швырнул фанату в огород, чтобы запугать женщину и заставить обнаружить себя. Я перемахнул через поваленный взрывом плетень и бросился к бойцу. Он увидел, что я бегу к нему и хотел скрыться в хате, но я схватил его за шиворот в сенях и начал молотить. Он был пьян, не самого могучего сложения и не сопротивлялся, что сразу охладило мою ярость. К тому же это был первый за много лет случай, когда я бил человека.

На взрыв выскочили наши офицеры и ездовые, которые оторвали меня от бойца и увели к себе. Добавив дебоширу оплеух, они хотели задержать его и оставить у себя в штрафной, написав рапорт его командованию, но оказалось, что это известный разведчик, полный кавалер ордена Славы, что было не менее почетно, чем звание Героя Советского Союза, и в то время было большой редкостью. Прибежали однополчане разведчика и забрали его с собой, обещая наказать. Молдаванка плакала, что-то говорила по-своему.

Прошло несколько дней, и нашу роту бросили в бой за город Оргеев. Штрафники шли в лобовую атаку по голому склону возвышенности, на которой на фоне неба чернел лес. На его кромках и укрепился противник. Бой был жестокий, рота понесла большие потери. Здесь погиб лейтенант Садык Садыков и был ранен лейтенант Белозеров, отсюда два дня спустя рота, потеряв состав штрафников, ушла в тыл на переформирование.