Сказания о русских витязях - А. Лидин

— Ах, государь мой! — вскричал в сем месте Светлосан. — Позволь мне прервать твою речь: никак, эту самую гору и видел я во сне, о коей объявлял я тебе в пустыне, и несчастного моего зятя…

— История его мне уже известна, — перехватил речь его Видостан, — и ты об ней сей же час услышишь, не мешай только мне рассказывать. Итак, сей свирепый урод, сей лютый Карачун, недоволен будучи мщением над бедными моими подданными, предпринял стараться всеми силами и о моей погибели. Но, видя, что я от всех сторон безопасен от его ухищрений, умыслил достичь до того коварством, чего не мог совершить открытым образом.

Сделал он силою своего волшебства привидение, подобное ему во всем, которому приказал он пойти в мой замок и раздражить меня до того, чтоб я его предал смерти. Что, как он мыслил, так и совершилось: привидение поражено было мною саблею и по поражении своем сохранило вид разрубленного Карачуна, коего мнимый труп приказал я сжечь, и счел тогда себя избавленным от всех гонений его. В таковом мнении пробыл я до тех пор, пока несчастье мое не уверило меня, что он еще жив.

Между тем, по прошествии двух месяцев после сожжения мнимого Карачунова тела случилось мне быть на охоте; пущенные гончие собаки в лес для поднятия из нор пугливых зверей подняли в малом расстоянии от меня большой лай, что, побудив меня и охотников моих думать, что они нашли зверя, понудило нас к ним скакать. Проехав несколько сажен, увидели мы на дереве красного цвета мартышку, на которую смотря, лаяли мои собаки. Таковой цвет на обезьяне показался мне чудным, а наипаче умножилось мое удивление, когда сей зверек начал кидать на меня печальные взоры и телодвижениями своими старался мне показать, что он требует моего покровительства. Будучи от природы жалостлив, согласился я охотно помочь обезьяне, вследствие чего приказал я собак отогнать, а ее снять с дерева. Когда ж ее сняли и принесли ко мне, то начала она взглядами и движениями своими изъяснять мне свою радость и благодарение, что меня столько тронуло, что определил я иметь ее первым моим увеселением. Получив такую хорошую добычу, не хотел я продолжать более звериной ловли и поехал в свой замок.

Приехав в оный, первое мое старание было велеть ее покормить. Сия милость удвоила веселье ее и благодарность, которые старалась она мне показать знаками; при всем том казались мне оные принужденными, и задумчивость ее, которая за ними последовала, дала мне приметить ее грусть. Я старался ее утешить, но она, прижав лапы к своему сердцу, воздыхала и, показывая на моих придворных, трепала себя по груди. Сии знаки заставили меня рассуждать, что бы такое хотела она мне ими изъяснить, и наконец, по многих размышлениях, пришло мне в голову испытать помощью моей книги, не человек ли какой превращен в нее. Сия мысль столь утвердилась ц моем воображении, что я тот же час предприял ей сделать опыт. Чего ради, приведя ее в сей кабинет, взял я мою книгу и, сыскав в ней ту статью, которая поучает, какими должно словами разрушать очарование, прочел их над ее головою. Лишь только я окончил чтение, как обезьяна исчезла, а вместо ее предстал передо мною человек в подобном вашему одеянии; он бросился к моим ногам, благодаря меня наичувствительнейшими словами за подание ему прежнего вида. Сие превращение весьма меня удивило и побудило любопытствовать, кто его привел в такое уничижительное состояние. Он охотно согласился рассказать мне свою повесть и объявил, что он Вельдюзь, Полотский князь.

— Как, государь мой! — вскричал с восхищением Светлосан, прервав его речь. — Так это был мой зять?

— Он, точно, — ответствовал Видостан, — и вот что, по унесению его химерою, с ним случилось.

Приключения Вельдюзевы

Сие крылатое чудовище, — продолжал Видостан, — подхватя его, поднялося столь высоко, что он потерял из виду землю, и летело столь быстро, что скорое стремление воздуха и притом ужас захватили у него дыхание и лишили чувств. Напоследок, когда он опамятовался, то увидел себя на пространной каменистой степи, коей конца не мог он усмотреть. Сие зрелище в таковой привело его страх, что он опять упал в обморок. Наконец, пришед паки в чувство, стал он рассуждать, что ему зачать в сей крайности; сие размышление завело его в глубокую задумчивость, из которой извлекло его стенание. Он оглянулся туда, откуда оное происходило, но только не мог ничего усмотреть, что страх его еще более умножило. Между тем стенание продолжалося, к коему мало-помалу Вельдюзь привыкая, осмелился напоследок уведать его причину.

Чего ради, следуя на сей жалобный голос, пришел он к зеленому камню, на котором сидела преужасной величины ядовитая жаба. Камень, который она покрывала, трепетал под нею и, испуская стон, произносил иногда жалобы человеческим голосом. Сие чудо опять привело в ужас Полотского князя, однако ж любопытство его одержало над оным верх. Отважился он изведать сию тайну, но не знал, каким образом то учинить; сомневался он спрашивать о том у камня, думая, что он ему ответствовать не может, хотя и произносил некоторые слова на персидском языке, но другой дороги к узнанию сего чуда ему не оставалось. Персидский язык он разумел, и так не трудно ему было на оном изъясниться, чего ради, приступая к нему, спросил у него, что он такое и о чем приносит жалобы.

— Я был подобный тебе человек, — ответствовал ему камень, — и жалуюсь на несчастное мое состояние, в которое привел меня лютый волшебник со всеми моими подданными. Ежели сердце твое, — присовокупил он, — удобно к жалости, если человеколюбие природно тебе, незнакомец, так избавь несчастного владетеля от сего ужасного бремени, которое его терзает и очарование его удерживает.

— Как же я могу это сделать? — спросил его Вельдюзь, коего робость при каждом камневе слове усугублялась.

— Это нимало не мудрено, — ответствовал ему камень, — вооружись только бесстрашием и сбрось с меня ужасную сию жабу.

Просьба сия весьма поколебала смелость Вельдюзеву: боялся он отважиться на столь опасное предприятие, которое самому ему угрожало смертью. Он бы скорее покусился на оное, ежели б имел при себе оружие, но похищение его случилось в такое время, когда он к браку, а не к сражению готовился; следственно, и вооружаться не имел причины. Долго сожаление его боролось с робостью; выискивал он разные способы погубить лягушку; иногда хватался за камни, которыми усыпана была степь, но и те отказывали ему в помощи, ибо не мог он никак отделить их от земли. Между тем камень не переставал его просить об избавлении своем словами и стенанием, что в Вельдюзе умножало сожаление и терзание совести, которая укоряла его медлением во вспомоществовании несчастному. Приходило ему на мысль, что бедная его Милослава и он сам могут подвергнуться подобному же злоключению; вообразилось ему и то, что хотя он и не подаст сему несчастному помощи, однако ж не избудет смерти, которую бесплодная сия пустыня ему приуготовляет; припомнилось ему и пророчество Полелино, которое по тех пор не обещало ему с невестою его благополучия, пока не спасет он столько же несчастных князей от смерти, скольких лишил жизни своим свирепством. Сии размышления начали напоследок укреплять его смелость и ласкать надеждою, что он поступком сим может несколько умилостивить разгневанных на него богов.