Военные мемуары. Единство, 1942–1944 - Шарль Голль

Для союзников было удачей, что Дуайт Эйзенхауэр не только сумел найти в самом себе осторожность, необходимую для решения этих мучительных проблем, но также и умел видеть широкие горизонты, которые история открывала перед ним как военачальником. Он умел быть ловким и гибким. Но он был не только искусен, он умел проявить смелость. И она и впрямь потребовалась от него, чтобы бросить на побережье Африки армию, переправленную с одного края океана на другой; чтобы вступить в Италию, где у врага были свежие силы; чтобы высадить танковые части на узкую полоску нормандского берега и столкнуться с хорошо укрепившимся и умело действующим врагом; чтобы бросить в авраншскую брешь механизированную армию Паттона и дойти до Меца. При этом он овладевал положением главным образом с помощью системы и настойчивости. Выбирая разумные планы, которых он упорно придерживался, придавая большое значение и службе тыла, генерал Эйзенхауэр привел к победе сложную и одухотворенную машину армий свободного мира.

Никогда не забудется, что в этом качестве он имел честь вести их на освобождение Франции. Но так как масштабы требований великого народа находятся в соответствии с его бедами, вероятно, скажут также, что главнокомандующий мог бы лучше служить нашей стране. Если бы он, определяя свою стратегию, принял сторону Франции, как он приноравливал стратегию к планам англосаксонских стран, если бы он полностью оснастил наши части, включая тайную армию, если бы он в своих планах неизменно возлагал на плечи возрождающейся французской армии первостепенную миссию, мы с большим блеском могли бы восстановить нашу военную мощь и перед нами открылось бы более ясное будущее.

Общаясь с ним, я часто испытывал чувство, что этот человек великодушного сердца действительно склонялся к таким решениям. Но на моих глазах он снова, как бы нехотя, отказывался от них. И в самом деле политика Вашингтона определяла его линию, предписывала ему сдержанность. Он соглашался с этим, будучи подчинен власти Рузвельта, а также потому, что прислушивался к советникам, приставленным к нему президентом, и потому что за каждым его шагом следили его коллеги — его соперники, — а сам он еще не приобрел в отношениях с властью той уверенности, которую военачальнику со временем обеспечивают оказанные им крупные услуги.

Однако, если он порой все же мирился с тенденциями, которые вели к нашему оттеснению под тем или иным благовидным предлогом, могу заверить, что делал он это не из убеждения. Он даже — чему я сам свидетель соглашался с моим прямым вмешательством в его стратегические планы всякий раз, когда я исходил из национальных интересов. В сущности, этот великий солдат испытывал то таинственное влечение, которое в течение двух веков сближало наши страны в великих мировых драмах. Не его вина, что на этот раз Соединенные Штаты прислушивались не столько к голосу наших бед, сколько к стремлению господствовать.

Во всяком случае, политический демарш от 19 июня, совершенный Эйзенхауэром по указанию свыше, произвел впечатление, противоположное тому, на какой рассчитывал Вашингтон. Комитет национального освобождения, узнав 21 июня о требованиях англичан и американцев, решил по моему предложению оставить их вовсе без ответа. Но оскорбленные члены Комитета довели до сведения Жиро, что он должен сделать окончательный выбор: либо подчиниться французскому правительству, либо выйти из его состава и покинуть свой пост.

Кроме того, поскольку Жиро ссылался на неудобство, с точки зрения сохранения военной тайны, рассмотрения военных вопросов ареопагом из четырнадцати министров, было решено, как я и предлагал, организовать «военный комитет» под моим председательством, в состав которого входили главнокомандующий, начальники штабов и представители правительства. Комитет должен был решать вопросы организации, набора, объединения наших сил, так же как их размещения на различных театрах войны и на различных территориях.

Два командующих временно осуществляли власть: Жиро по-прежнему отвечал за силы Северной Африки, де Голль — за все прочие, включая тайную армию. Однако принципиальные решения оставались за Комитетом национального освобождения, заседавшего теперь в полном составе.

Этот компромисс ничуть меня не устраивал. Мне хотелось, чтобы был сделан еще один шаг по пути здравого смысла, а именно чтобы раз и навсегда было установлено единство руководства в самом правительстве, чтобы четко были определены функции генерала Жиро, чтобы один или несколько министров взяли в свои руки управление армиями, а также осуществление военной власти вне зоны операций, с тем чтобы слияние французских сил Северной Африки с силами Сражающейся Франции могло наконец осуществиться на этой основе. Но Комитет, хотя и видел конечную цель, был еще недостаточно решителен, чтобы идти к ней быстро. К тому же генерал Жиро заявил нам, что получил от президента Рузвельта приглашение прибыть в Вашингтон для обсуждения вопросов относительно военных поставок. Главнокомандующий настаивал на том, чтобы решение вопросов о структуре Комитета и командовании было отложено до его возвращения. Большинство министров склонны были медлить. А я, хотя и применился к этим преходящим решениям, имел вполне определенное намерение в самое ближайшее время поставить все фигуры на подобающие им места.

Жиро отбыл 2 июля. Его поездка была предпринята по соглашению между американским правительством и самим Жиро, без консультации с Комитетом национального освобождения. Независимо от практической цели его поездки — а именно переговоры о поставках оружия для наших войск — визит Жиро расценивался в Соединенных Штатах как подходящий случай продемонстрировать свою политику в отношении Франции, подтвердить, что, обсуждая военные дела с одним из наших руководителей, они отказываются считать нас правительством и желают открыто поддерживать французского генерала, которого они уже давно избрали для операций в Северной Африке. Все это делалось с целью укрепить его позиции в глазах американского общественного мнения. Черчилль счел себя обязанным оказать поддержку президенту Рузвельту, обратившись к английским представителям за границей и к редакторам английских газет с «меморандумом», в котором излагались претензии премьер-министра к генералу де Голлю. Само собой разумеется, несмотря на обидный характер меморандума, он был опубликован в американских газетах.

Однако, несмотря на все эти усилия, результат поездки не оправдал возлагавшихся на нее надежд. Ибо президент и его министры нарочито приняли Жиро только в качестве военного деятеля, а поскольку и сам он не стремился к иному, американское общественное мнение не проявило особого интереса к его приезду. Деловая часть переговоров, заключавшаяся в том, чтобы оснастить несколько французских дивизий, не могла воодушевить публику, и чувствовалось, что она отнюдь не признает поборником дела Франции покорного гостя, столь расхваливаемого тамошними газетами. Что касается хорошо осведомленных кругов, то там не понравилась та подчиненная позиция, которую счел за благо занять генерал Жиро, и настойчивость Белого дома, желавшего использовать присутствие Жиро, чтобы рекламировать политику, которая не одобрялась многими. То же относится к заявлению Жиро вашингтонским журналистам, поскольку стало известно, что наш генерал авансом ознакомил с ним правительство Соединенных Штатов и даже внес изменения в текст своего заявления за минуту до начала пресс-конференции. То же относится и к поведению Рузвельта в связи с этим визитом, который, как сказал 10 июля президент, «был лишь визитом французского солдата, сражающегося за дело союзников, поскольку в данный момент Франции больше не существует». То же относится и к обеду в Белом доме, на котором присутствовали только военные и куда даже не был приглашен посол Франции Анри Оппено[60], аккредитованный представитель Комитета национального освобождения. То же можно сказать и о речах, которыми обменялись в тот вечер Жиро и президент и в которых даже намеком не было упомянуто ни об алжирском правительстве, ни о единстве, ни о целостности и независимости Франции. И, наконец, недовольство вызвало то, что произошло 14 июля, в день французского национального праздника. Генерал Жиро не получил ни поздравлений, ни посланий от правительства, гостем которого он был, и сам не обратился к нему, ограничившись лишь тем, что утром поднялся на борт линкора «Ришелье», а вечером присутствовал в одном из нью-йоркских отелей на приеме, устроенном французской колонией.