Бета-самец - Денис Гуцко

Вряд ли в посадку наведывались с клиентами плечевые, промышлявшие на трассе. Скорей всего, местечко на отшибе недалеко за городом облюбовала неприхотливая любореченская молодежь. Топилин вспомнил, что часто по вечерам замечал габаритные огни среди деревьев: «занято», сигнализировали они.

Долгие годы Топилин грезил о том, как прекрасно было бы встретить — или хотя бы закончить старость — подальше отсюда, в чистенькой провинции у моря — европейской, нетронутой. Никаких понаехавших, ни тех, ни этих. Только он, один-единственный. Любимый местными за трогательный русский акцент и глубокий взгляд с въевшейся вековой усталостью. По утрам сухопарый, седой как лунь Топилин выходил бы выгуливать своего интеллигентного пса, который не сядет гадить иначе как на специально выбранном для этого газончике по дороге к набережной. Это вам не Боб-засранец. Погадит и отойдет культурно в сторонку, посидит, отвернувшись к морю, пока хозяин, напялив специальные целлофановые перчатки, собирает результаты его трудов в специальный целлофановый пакет, чтобы выбросить в ближайшую урну. Спасибо, хозяин. А теперь пойдем с тобой на чистый хрустящий берег, подышим чистым соленым морем, думая каждый о своем и немножко друг о друге.

Мечта об ухоженной европейской старости умерла однажды естественной смертью — от возраста. Топилин вдруг заметил, что ее не стало. Больше не хочет выгуливать интеллигентного пса в направлении чистого моря со специальными перчатками для дерьма в боковом кармане (и запасными на случай форсмажора — во внутреннем). Не хочет, нет. Расхотелось.

Войдя в лесопосадку, он быстро выбирает подходящий поваленный ствол, принимается обламывать ветки. Ветки сбрасывает в кучу. Их он заберет в следующий раз, связав с валежником, который подберет тут же.

На обратном пути выходит на целину — на нейтральную территорию, отделяющую вертолетное поле от дач. Широкая тропа утрамбована лошадиными копытами. Перестук этих копыт будит Топилина по утрам, в начале девятого. Регулярно — в четные будние дни и в один из дней выходных. Тяжелый плотный галоп слышен издалека. Гнедой конь мощно молотит ногами, разбрасывая земляные клочья. Наездницу видно плохо. Округлый абрис бедра, пунцовые щеки. Остальное — карандашным летучим наброском. Но и этого достаточно: наездница прекрасна. Она проносится со стороны воинской части, обратно возвращается другим маршрутом, ближе к лопоухим вертолетным тушкам. Дачники говорят: новая полковничья жена. Летом вообще — экстремальное шоу. Держите меня семеро. Коленки сверкают, бюст рвет жилет. Конная прогулка у нее вместо зарядки, по возвращении она отправляется в спортзал.

Если не занят чем-нибудь неотложным, Топилин наблюдает за скачущей полковничьей женой из окна верхнего этажа. В ноутбуке Сергея, в отдельной папке с мечтательным названием «Верхом», множество ее снимков, сделанных с той же точки. Жаль, ракурс неудачный. Слишком далеко, высоко — линии под этим углом спрессовывались, теряли экспрессию. Нужно было выйти в поле, откуда наверняка открывался отличный вид на краснощекую всадницу.

Топилин пожалел, что не прихватил своего фотоаппарата: Сергеев был разбит во время ДТП и остался в качестве вещдока у капитана Тарасова. Было бы интересно сделать то, на что не решился Сергей, — подкараулить ее в поле, поймать в объектив струи пара из конских ноздрей, сапожки, вдетые в стальные стремена, взгляд из-под жокейского шлема.

Пресловутой рекламы, вознесшей когда-то Сергея Митрохина на профессиональный олимп, Топилин в ноутбуке не нашел. Даже в корзине. Пусто. Видимо, Сережа действительно верил, что начал новую жизнь.

Топилин тщетно пытался понять, в чем она состояла.

В голове его вертелась назойливая мысль: случался ли секс у Анны с Сережей, когда он приходил к ней из «Яблоневых зорь». На ночь принципиально не оставался. Но пятиминутки страсти вполне могли иметь место. «А вдруг, — думал Топилин, — вдруг в какой-то из своих визитов Сергей тоже взял ее нахрапом… почти что силой…» Ему показалось, конечно, что — силой. Анна позволила ему так думать… Наверняка не смотрел ей в глаза, где жалость, и собранность, и безнадега волчья, тянущая душу, — и черт еще знает что, страшное и ослепительно нежное.

Позволила ему так думать. Позволила ему…

Топилин прекрасно помнил, как это выглядит.

С Сергеем было бы точно так же.

Сунула себя алчущему, перепуганному: «На! На, не плачь».

Никаких загадочных и опасных, которых ожидал встретить в первые минуты, отыскивая в кромешной тьме Сергееву дачу. На редкость спокойные, предсказуемые люди. Подходящее окружение для решившего отлежаться на дне.

Примерно над каждой третьей крышей поднимался дым. Многие из обжитых домов были кирпичные, толстостенные: люди перебрались в «Яблоневые зори» из города, продолжая ездить туда на работу. Но было немало и тех, кто жил здесь круглый год неотлучно. Топилин прозвал таких полярниками. Далеко не все здесь держали гаражный бизнес. Кто-то сдавал квартиру в Любореченске, кто-то успевал заработать денег на зимовку в теплый сезон. Другим приплачивали состоятельные дачники за охрану брошенных до весны участков. Некоторые были заняты в старинном бизнесе живущих возле воинской части: варили и поставляли солдатам самогон.

Топилина эти люди интересовали с практической стороны: у них он подглядел, как очищать талую воду замораживанием, у них — с переплатой и долгими уговорами, покупал тележку-другую угля и баллонный газ. Но поселковые полярники притягивали его не только этим. Их объединяло одно поразительное качество: умение довольствоваться малым, считая его вечным.

— Витек, у тебя фундамент просел, ты видел?

— Видел, чего.

— Может стена обвалиться.

— Да он два года, как просел! — отвечал Витек насмешливо.

Они умудрялись жить в такой концентрации пофигизма, в которой Топилин усматривал биологическую несовместимость с жизнью. Поговорка «Голь на выдумку хитра», казалось, описывала для них достоинство высшего порядка — с такой неутомимостью полярники пускали в дело любое подвернувшееся хламье. Сетки от кроватей складывались в беседки, вкопанные покрышки становились клумбами, потенциал пластиковых баллонов был безграничен: ведра, совки, абажуры, метлы. В нескольких дворах красовались ветряные динамо-машины, собранные из железяк, цвет и вид которых выдавал их военное происхождение.

Особый шик состоял в том, чтобы питаться всю зиму собственной картошкой, а круче всего — одной лишь картошкой, даже если хватало денег разнообразить рацион.

— И половины не съели. А только картоху, считай, и едим, — с гордостью заявлял один полярник другому.

— Совсем ничего больше? — почтительно уточнял второй.

Глядя на этих людей, отказавшихся от прелестей миллионного города в пользу полунищей жизни в поселке без канализации и водопровода, электричество по расписанию, — Топилин удивлялся даже не их многочисленности, а тому, что они определенно довольны своим положением.

— Тю! Да что я там не видел, в вашем Любореченске?

Сосед по участку объявился, когда Топилин конопатил ватой окна, готовясь к скорой зиме. Приехал на старенькой золотистой «CRV». Широк в кости, лысоват, с виду лет пятидесяти.

— Сосед! — позвал он, стоя за сетчатым забором.

Подозрительно оглядел показавшегося на крыльце Топилина, но не стушевался.

— Что-то ты на себя не похож, сосед! — крикнул весело. — Одежка вроде твоя. А внутри ктой-то незнакомый.

«Так и есть, ты верно заметил, — всем своим видом подтверждал грустивший на крылечке Боб. — Аж не знаю, что делать». После того как Топилин запретил ему гадить у крыльца и стал выставлять за дверь на время своих завтраков и обедов, Боб выглядел разочарованным и обделенным.

— Саша, — представился Топилин, подходя к сетке.

— Сема, Семен, — представился сосед. — Серега-то говорил, небось, про меня. Мы с ним нормально так контачим. Он-то сам на месте, нет? А то я давненько не заезжал.

Пожали руки, Сема молча уставился на Топилина, ожидая пояснений.

Из слов Семена было понятно, что о смерти соседа он не знает, и Топилин — сказались, видимо, недели, проведенные в скуке, — решил воспользоваться его неосведомленностью.

— Меня Сережа пустил пожить.

— Я так и понял.

— Мы одноклассники.

— А сам где?

— К тетке уехал. В Саратов.

— Я по-о-онял, — протянул Сема таким тоном, будто был искренне удивлен тем, что действительно понял Топилина.

— Весной обещал наведаться. Я пока присматриваю.

— Понял. И за моей заодно присмотришь. Сразу видно, приличный человек, не колдырь. И Сережа такой же. Не пил, ничего… Так, значит. А то вдруг съехал, не предупредил… У тетки он, значит.

Сема начал похихикивать, пригласительно эдак: «Не правда ли, смешно как? Весело как, не правда ли?» Налаживал контакт.

Разыграть перед соседом бездомного горемыку, одноклассника Сергея, показалось Топилину недостаточно. Сема располагал к большему. Вся его оплывшая, но подвижная фигура, и звенящая бодрость, и плохонькие ботинки, натертые до блеска, — предупреждали: внимание, счастливый обыватель.