Записки военного врача - Федор Грачев

Голубое, безоблачное небо, солнце уже не только светит, но и греет. Население города выходит на улицы. На скамейках садов и бульваров сидят люди, вдыхают запах влажной земли, греются на солнце после многомесячной жизни и работы в промерзших стенах.

Едва сошел снег, как мы начали снимать булыжник с трех тысяч квадратных метров Биржевого проезда, от Менделеевской линии и до Тифлисского переулка. Здесь будет цветник для ходячих раненых.

Энергичный Зыков где-то достал доски. Сделали забор, натаскали земли из ботанического сада университета.

Пятнадцатого апреля после обхода раненых Муратов сказал мне:

— Сегодня день рождения Коптева. Не забудь поздравить.

— Без подарка?

— Предусмотрен коллективный, Гордина и Романова с утра ушли в город, ищут… Зайдем к имениннику.

Не успели мы войти в ординаторскую девятого отделения, как следом влетели Гордина и Романова. Не вошли, а именно влетели.

— Трамвай! — закричали они с порога. — Пошел трамвай! Поздравляем!

— Поздравляем! — точно по команде подхватили мы.

— Иван Сергеевич! Это в честь вашего дня рождения! — воскликнула Романова. — Идем с Ниной по Невскому, болтаем! — усиленно жестикулируя, рассказывала она. — Смотрим — батюшки мои! — трамвай идет! Чистенький такой, красивый, красненький. Только вместо стекол — фанера. Мы глазам не верим! Побежали к остановке, сели и поехали! Ей-богу!

Многое из тогдашних событий стерлось в памяти. Но эта первая блокадная весна никогда не забудется.

Жизнь налаживалась с каждым днем. Листвы на деревьях нет, набрякли только почки, но уже сняты неуклюжие одежды ленинградцев, в которые они были укутаны в холодную и суровую зиму.

К этому времени в пищевом блоке был организован новый цех, где запахло сосновым бором. Там занимались производством витамина С из хвои для раненых, больных и медицинского персонала.

Вопрос изготовления такого напитка разрешился — только через полгода, когда по инициативе горкома партии опытами извлечения витамина С из хвои для массового употребления занялись два института: Научно-исследовательский витаминный и Ботанический.

Учебным и практическим руководством его приготовления послужила статья кандидата биологических наук В. С. Соколова «Витамин С из хвои», опубликованная в начале апреля в «Ленинградской правде», и последующие инструкции.

На первых порах горьковатую настойку в госпитале пили неохотно. Потом удалось значительно улучшить ее вкусовые качества добавлением к настою клюквенного экстракта.

В конце апреля, когда после восьмимесячного перерыва возобновило работу хирургическое общество Пирогова, в ординаторской зазвонил телефон. Трубку снял Муратов.

— Тебя, — сказал Петр Матвеевич. — Ягунов…

— Грачев слушает.

— Немедленно ко мне!

Когда я вошел в кабинет начальника, он встал:

— Поздравляю вас с присвоением звания военного врача второго ранга!

— Служу Советскому Союзу!

Ягунов передал мне копию выписки из приказа по войскам Ленинградского фронта.

— Вот видите, ценят работу диетологов, — с удовлетворением заметил начальник госпиталя. — Садитесь. Сейчас вам, конечно, будет полегче. Но не забывайте, впереди у нас еще ох как много дел! Всяких… Очень много! Пусть сегодня у нас еще не все выглядит очень хорошо. Это не беда, если понимать, как надо работать завтра.

И потом незаметно для себя зажегся, разговорился о том, сколько еще надо сделать для того, чтобы в дальнейшем улучшить лечение раненых.

Слушая его, я понял — передо мной «капитан дальнего думания», по выражению А. С. Макаренко…

Третьего мая приказом Военно-санитарного управления фронта Муратов был назначен начальником крупного военного госпиталя.

Петр Матвеевич сдавал отделение Веронике Осиповне Раппе.

Вместе с ней Муратов сделал обход отделения, попрощался с ранеными. А когда закончились и наши прощальные разговоры, в ординаторскую вошли семь старост палат. Один из них с папкой в руках. Невысокого роста, приземист и широк в кости. До войны он занимался спортом, увлекался борьбой. Это сержант Павел Орешкин, раненный под Гатчиной. Орешкин почти поправился, и скоро его выпишут из госпиталя.

— К вам, товарищ начальник отделения. Делегация от раненых, — начал Орешкин.

Мы встали.

Сержант начал развязывать тесемки папки. Но они почему-то не развязывались. Когда это Орешкину удалось, он так расправил свои плечи, что казалось, халат на нем сейчас лопнет по швам.

Сержант раскрыл папку и начал громко читать:

— «Дорогой Петр Матвеевич! Солдаты и командиры войск Ленинградского фронта, которые находятся на лечении в восьмом медицинском отделении, узнали, что Вы назначены начальником крупного госпиталя.

Нам очень грустно расставаться с Вами! Вы достойно оправдываете звание советского врача-хирурга, ленинградского военного доктора.

В тяжкую годину пишем мы это письмо. Враг под стенами Ленинграда.

Спасибо Вам за то, что, невзирая на все трудности блокадной зимы, Вы денно и нощно исцеляли наши раны, оперировали, спасали от смертельной опасности…»

Пальцы Муратова теребили халат, то собирая его в складки, то распуская.

— «Золотые руки у Вас, Петр Матвеевич, — продолжал читать Орешкин. — Сколько Вы сделали операций, мы не знаем, но о Вашей медицинской помощи мы будем помнить всю жизнь. За это Вам — низкий поклон! В дни наших страданий Вы не только лечили нас, но и находили слова, вселявшие уверенность в нашем выздоровлении.

— Скоро мы пойдем опять в бой. И будьте уверены — мы с честью станем грудью, чтобы уничтожить ненавистного врага! Будем биться до последней капли крови!

Мы расстаемся с Вами, Петр Матвеевич! Желаем Вам от всего сердца доброго здоровья и успеха в Вашем благородном труде на благо нашей дорогой Отчизны!»

Сержант Павел Орешкин передал адрес Муратову. А другой староста, Николаев, преподнес Петру Матвеевичу солдатскую зажигалку из гильзы оружейного патрона. На патроне было нацарапано:

Хирургу П. М. Муратову — от раненых.

Петр Матвеевич крепко обнял старост и поцеловал.

Когда мы остались одни, Муратов глубоко вздохнул.

— Федор, пройдемся напоследок по родным местам, — предложил он.

Вначале мы шли молча. На душе у каждого грусть, — нелегко расставаться после всего, что пережили вместе.

— Итак, мы проработали семь месяцев, — нарушил молчание Муратов.

— Да…

— Семь месяцев, а похоже — семь лет. Запомнится времечко! Много было разных эмоций, как любит выражаться Ягунов.