Письма о буддийской этике - Бидия Дандарон

(Продолжение следует.)

Пока, моя хорошая.

Целую и жду.

Твой Биди.

Наташа! с 20-го по 26-е ты не писала мне, видимо, из-за Л. М., которая осуждает тебя, что ты пишешь мне слишком часто. Но я тебе скажу, что глупее поступить ты не могла. Ну, хорошо, будем писать по одному письму в месяц. Тогда то, что за эти два месяца разобрали (теоретические вопросы), будем разбирать два года. Время идет, мы все ближе и ближе подходим к смерти. Если будем слушать таких, как Л. М., то не успеем не только совершенствоваться, но и разобрать вопрос о том, стоит ли совершенствоваться вообще. Или ты думаешь так: ты будешь молчать, а я буду все время писать. Нет, этого не будет. Будешь отвечать — буду писать; не будешь отвечать — перестану писать, ибо нет пользы.

Наташа! Пойми, ведь наша переписка имеет совсем другое значение, чем полагают обычные наши друзья. Так стоит ли из-за них терять нам время? Чем больше будет писем, написанных нами, тем больше разберем вопросов, интересующих нас. Так зачем нам слушать Л. М.? Нам пора жить своим умом.

30.

25 января 1957 г.

Москва

Дорогая моя, милая Наташа!

Это я пишу тебе сразу же после того, как приехал с вокзала. А с вокзала я ехал так быстро, как только было возможно, и бешено бросился к тому месту, какое ты указала.

Спасибо за успокоительное письмо.

Но в этом письме есть слово, которого я терпеть не могу. Давай начну с плохого и закончу хорошим. «Все хорошо, что хорошо кончается», — не правда, ли?

М. А. плакала и так была расстроена, что долго не могла толком рассказать то, о чем она говорила с тобой. Она сказала: «Мы думали, что вы с Наташей уже договорились о совместной жизни, мы принимали ее как Вашу невесту, а теперь?.. Наташа сказала: „Я не могу представить, чтобы я была женой Биди; я его люблю как друга…“»- и т. д.

Все это мне надоело; когда я перестану слышать слово друг: одни прикрывают этим словом свои звериные пасти, другие употребляют это слово для смеха и издевательства. Я еще не встречал случая искреннего и настоящего произношения слова друг. Весь день я был так расстроен, что мне пришлось прервать писанину; попросил у Вл. П. 15 рублей и пошел в «Армянторг», купил 250 г. водки и выпил без закуски (по совету Алеши).

Вот теперь, ночью, продолжаю писать тебе это письмо в пьяном виде.

Ты в конце своего письма пишешь: «мой милый друг», прямо, как Мопассан. Ты, видимо, очень любишь это слово, слово друг. У тебя в жизни было много друзей (10, 20, 100 и т. д.), еще будет тысяча. Я — «бедный», затерялся среди этой же тысячи бездельников (твоих друзей), на которых ты смотришь зевая. Если кто-нибудь из твоих друзей в данную минуту тебе понадобится, то ты поманишь его указательным пальцем и скажешь томно: «Мой друг, выкинь помои в яму, а потом получишь тарелку похлебки». Но мне не хочется записываться в список твоих друзей. Прошу не любить меня как друга. Нет любви, но и это тоже не любовь.

Однако в твоем письме я прочитал такие фразы: «Я надеюсь, что со временем ты станешь все-таки счастливым. Я приложу к этому все усилия… Когда-нибудь, может, нам не придется расставаться». Это окрылило меня так, что я почти взлетал на воздух. Я вдруг осознал глубочайшую стихийную основу всех моих чувств и мыслей — именно это чистое, бесприметное ощущение жизни, любовь к жизни. Все мое пессимистическое отчаяние, которое ты чувствовала в комнате Л. М., исчезло, как рукой сняло.

Право, смешно!

Хочу и молю Бога, чтобы вышло все так же, как ты пишешь. Пусть будет так!

После того как закончил читать, я почувствовал любовь к тебе и к собственной жизни так сильно, что невольно вздрагивал и улыбался, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всей грудью; «Дай, Бог, мне счастья, дай мне мою Наташу», — сказал я.

Но, думаю, что это есть не только чисто животная любовь к тебе и к плотской жизни. Я не могу допустить, чтобы ты, будучи моей женой, занималась только разведением детей и служила для меня только женщиной.

Если только в этом будет заключаться наша любовь, то она не стоит того, чтобы я так страдал.

Если мы сумеем соединить утонченную негу плоти со сладострастием духа (совместной творческой деятельностью), то это — предел желания нашей любви.

На этом заканчиваю свое письмо, ибо не имею силы больше писать.

Целую тебя, мой ангел, много раз.

Твой Биди.

В следующем письме — «О зависимом происхождении». Жду письмо; напиши, начала ли созерцать.

31.

27 января 1957 г.

Москва

Наташа, милая моя!

Сегодня я получил письмо от профессора Алексеева, где он просит немедленно приехать в Ленинград.

Дело произошло так. В октябре 1956 г. некий аспирант восточного факультета ЛГУ Гомбоев принес на ученый совет факультета кандидатскую диссертацию «Об истории возникновения эпоса „Гэсэриада“». Когда познакомились с материалом, ученый совет пришел к выводу, что данная диссертация не является только компиляционной работой, какой носят характер обычно все кандидатские диссертации. Совет увидел в ней новое положение в области древних эпосов, фольклор тибетского народа, и поэтому данную работу решил оценить как докторскую диссертацию. А аспирант Гомбоев был на высоте блаженства, но не тут-то было. Мир не без добрых и честных людей. Нашлись такие, которые заявили совету, что работа действительно заслуживает внимания, действительно в ней разобран материал, еще доселе неизвестный в европейской литературе по тибетологии, но, однако, она принадлежит другому, еще не признанному «доктору». Тут они назвали мою фамилию.

Что было с этим Гомбоевым, я еще не знаю, но я ему очень многим обязан: если бы не он, никто бы обо мне не вспомнил; эта работа лежала под спудом в рукописном фонде Академии Наук. Когда назвали мою фамилию, ученые стали искать меня. Те, которые знали меня еще совсем молоденьким студентом (тогда я и писал эту работу), заявили, что, насколько им известно, автор этой работы посажен в тюрьму еще до войны. Академик Орбели предложил сделать запрос в Москву в Институт востоковедения АН СССР. Так как сейчас большое количество посаженных до войны реабилитируются, возможно, и Дандарон на свободе, может, уцелел благодаря молодости. Они сделали запрос в Москву. Здесь в Институте востоковедения АН меня знали два человека (Скачков и Черемисов; они знали, что я в Москве, от монголистов. Институт ответил на запрос: Дандарон реабилитирован и живет где-то в Москве; в Институте востоковедения старается не показываться. Тогда декан восточного факультета ЛГУ акад. И. А. Орбели и секретарь парторганизации ЛГУ дали задание проф. Д. А. Алексееву связаться с Дандароном. Алексеев с этой целью приехал в начале января в Москву и не мог найти меня через адресный стол, так как я в Москве не прописан. И случайно они наткнулись на того человека, который приходил ко мне (при тебе). А тот узнал мой адрес от моих родственников из письма. Вот история, как меня искали.