AD - Герман Садулаев

Нашли не всех. Пассажирка, сидевшая рядом с Дианой, у окна, пропала. То ли выбралась сама и уехала в суматохе, то ли…

Причина катастрофы пока не известна. Работает специальная комиссия. Но уже ходят слухи, что просто выгорело все топливо. Может, из-за жадности, из-за стремления перевозчика к экономии. Или кто-то что-то не рассчитал. Но топливо выгорело все чуть раньше, чем самолет приземлился. Может, поэтому он и не взорвался: нечему было взрываться.

Есть и другая версия: бортовой компьютер и вся электроника самолета были выведены из строя мощным устройством связи одного из пассажиров. Или совокупным действием всех телефонов и прочих коммуникаторов. Просят же: отключите сотовые телефоны и ноутбуки на время полета!

Диана была без сознания. Ее отвезли в больницу. Потом Лиля забрала Диану и устроила в хорошую частную клинику. Небольшое сотрясение мозга, жизни ничего не угрожает. Только вот. она бредила все эти дни. Доктор сказал, нужно специальное наблюдение. Но можно забрать домой. Дома и стены помогают. Так сказал доктор.

– Вот мы и дома, Ди, вот мы и дома!

– Дома?!

Диана поднялась на лифте и с тупым непониманием смотрела, как Лиля достает из своей сумочки ключи от квартиры – от ее, Дианы квартиры!

– Твой багаж я получила, все твои вещи в целости и сохранности.

Диана вошла.

Все было как прежде. Та же прихожая, та же мебель в комнате. Она щелкнула выключателем в ванной: выключатель западал, как и раньше. Все было так, как она оставила, улетая, улетая в рай, на две недели отпуска.

Но.

Было слишком… аккуратно.

И… чего-то не хватало. Диана огляделась.

Не хватало… вещей. Разбросанных по полу, наваленных на полки и этажерки из пластика, книг, валяющихся где попало, и тапок посередине комнаты.

Огромных тапок, сорок шестого размера, которые всегда валялись посередине комнаты, о которые она спотыкалась, вставая ночью, чтобы открыть окно, вдохнуть холодного, свежего воздуха.

Ни одного тапка сорок шестого размера, ни одной огромной, как целый халат, пропотевшей футболки на батарее отопления, ни одной пары носков на телевизоре, никаких брюк на кровати!

Диана остановилась и посмотрела на Лилю. Долгим, мучительным взглядом. Стараясь уместить в голове что-то чужое, непонятное, странное. Собралась с силами и спросила:

– Лиля… Лиля, где… Мак?..

Лиля опустила голову. Молча закрыла входную дверь.

– Ди, садись. Присядь. Мне нужно с тобой поговорить.

– Где Мак, Лиля?!

– Присядь, пожалуйста!

Диана присела на край кровати, и Лиля начала говорить.

Она сказала, что у Дианы было сотрясение мозга. Ничего страшного, ее жизни ничего не угрожает, так сказал доктор. И все пройдет, но, возможно, какое-то время… Главное, что она, Лиля, ее не оставит. Они будут вместе, и все будет хорошо.

– Мак, Лиля, Мак?!

– Ди, любимая, солнышко мое. не было никакого Мака. Мы с тобой живем вместе уже почти год в этой квартире. С тех самых пор, как у тебя на работе случилось это ужасное событие. Тебе было тогда так плохо, так страшно, ты попросила меня приехать, ты не могла спать одна. С тех пор мы вместе, Ди.

– Но, как?.. Как же Мак, Лиля, Мак?!

– Не было… Никакого Мака не было, Ди. Ты прочитала о нем в книжке. Ты читала книжку, недавно, какой-то полумодный роман, про офисы и так далее. Там был этот Мак, Максимус Семипятницкий, ты еще сказала мне, что хочешь, чтобы у тебя был такой парень, а я обиделась, и мы не разговаривали два дня. Это все из книжки, все придумано, что Мак, он странный, он ведет заумные беседы, у него обувь сорок шестого размера, футболки XXL, он вечно все разбрасывает, ему почти не нужен секс. его кто-то придумал. А потом, после катастрофы… ты все время бредила и звала. доктор сначала думал, что ты наркоманка.

– Лиля. Лиля, я. я больна.

– Все будет хорошо, Ди. Ты поправишься. Все будет хорошо, обязательно.

Диана сидела на краю большой двуспальной кровати, уронив голову в белых бинтах на грудь, положив руки, ослабевшие, как плети, на колени, вперив взгляд в коричневый ламинат, покрывающий пол в комнате. Лиля вышла и возилась на кухне, видимо, приготавливая еду.

Диана сидела так час, может, больше.

Потом Диана поднялась и пошла в ванную умыться и посмотреть на себя в зеркале, висящем над раковиной. Она уронила на пол баночку с тоником и нагнулась, чтобы ее поднять. И под ванной – уголок тряпки. Потянула на себя. Расправила.

Это была футболка. Футболка размера XXL. С блеклыми буквами: God made grass…

И тогда Диана закричала:

– Ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа-ааааааааааааааааааааааааааааааа!

Сквозь крик она слышала, как Лиля, мгновенно схватившаяся за телефон, говорит кому-то:

– Мы поторопились. Еще рано. Рано было везти ее домой. Она не в себе. Ей нужно лечение, интенсивная терапия. Вы ее заберете? Заберите прямо сейчас, она опасна. Да, я прослежу. Да. Я жду, приезжайте скорее.

Канцона XXXIII

Прости, что слезы хлынули из глаз…

Зима в том году пришла не так, как обычно. Зима не календарная, метеорологическая, в этих северных широтах наступает уже осенью, в октябре—ноябре. Она приходит почти сразу за индейским летом. И первые заморозки схватывают едва опавшую, в зеленых прожилках листву, не дав ей и месяца, чтобы успокоиться и смириться, смириться со смертью.

Но в том году никто не следил за прогнозом погоды. Тети и дяди, девочки и мальчики, едва придя на работу в офисы, открывали сайты с курсами валют. Раньше чем на землю упал первый снег, обвалились биржевые индексы и котировки. Еще хрупкий, стеклянный лед не покрыл лужи в неблагоустроенных дворах, а банки заморозили кредитные программы и выплаты по депозитам. Еще красная нить ртути в градусниках не опускалась ниже нулевой отметки по шкале Цельсия, а показатели роста ВВП, ВНП и прочие макроэкономические индикаторы устремились к отрицательным значениям.

Язвительные интеллектуалы мрачно шутили, что теперь B.C. значит Before Crisis. И это был год первый, год 0001 B.C. Или нулевой?

Весь цивилизованный мир захлестнула война самоубийств. Газеты писали об американском биржевом брокере индийского происхождения, который, узнав, что разорен, расстрелял из дробовика всю свою семью и застрелился сам, оставив на включенном «макинтоше» короткое послание: «Жизнь потеряла смысл». Как будто раньше она его имела. Он решил все сам, один, за себя и за всю свою многочисленную родню. Жизнь – это статус. И если нет денег, чтобы оплачивать town-house, учебу детей в колледже и ежегодные семейные поездки в Европу, то ничего больше не остается: только бах-бах. Или, как говорят в Америке, bang-bang!

Америка – великая страна, у нее получилось. Она сделала из урожденного индуса настоящего, стопроцентного американца, который больше не читает Веды и Бхагавад-Гиту, а только Wall Street Journal. Поклоняется не Лакшми-Нарайяне, а Доу—Джонсу. Только не спрашивайте меня, кто этот парень – Доу—Джонс, я не знаю. Я знаю, кто такие Лакшми и Нарайяна, а про Доу—Джонса мне ничего не известно. Хотя, кажется, я видел такое божество в одном тайном храме: это двухголовое чудище, и у него на шее гирлянда из черепов биржевых брокеров.

Несчастный самоубийца не верил даже в метемпсихоз. Если бы он слушал свою индийскую бабушку, он бы знал, что самоубийце назначено стать неприкаянным духом, бхута, и маяться – это от слова «майя», иллюзия – в мире живых, не имея тела, пока не настанет срок назначенной смерти, тогда всесильная карма увлечет его в ад.

Есть в мире мертвых специальный ад для биржевых брокеров, которые расстреляли свои семьи и убили самих себя, он на полпути между адом бездельников, живущих на well-faire, и адом держателей привилегированных акций: мертвые брокеры осуждены стоять там по горло в кипящей лаве и вечно смотреть, как падает Доу—Джонс.

Но метемпсихоз верит в него. И теперь в брокерской конторе, где работал самоубийца, по ночам сами собой включаются компьютеры и выдвигаются ящики для бумаг.

Мир нецивилизованный не затронула смена эпох, мир нецивилизованный, как всегда, ничего не заметил. Число самоубийств в Африке среди коренного населения не стало ни больше, ни меньше. Афро-африканцы просто не успевали совершить самоубийство до того, как умрут от СПИДа, или голода, или будут прирезаны своими черными братьями.

Самое большое количество долларовых миллионеров собралось в Зимбабве: бутылка кока-колы стоила несколько сот миллионов зимбабвийских долларов. Выпускники университета имени Патриса Лумумбы, вернувшиеся в родное Сомали, стали грозой морей, флибустьерами.

Казалось, что и Россия спасется. Россия, страна третьего мира, страна афро-россиян, которым нечего терять, кроме своей исторической миссии и великой национальной идеи, которую они всяко не потеряют. Вот ведь всего несколько лет назад в подобных же обстоятельствах для нас ничего не изменилось. Мы даже не стали больше пить – больше все равно было некуда. И основатель первой в России биржи, разорившись на предвыборной кампании – наивный чудак хотел стать президентом, – не повесился и не застрелился, а уехал в деревню, где вместе с женой и детьми выращивает гусей и коз.