Тайны парижских манекенщиц (сборник) - Пралин

Это, кстати, лишь один из недостатков профессии, имеющей и много прочих, куда более серьезных. К примеру, мы быстро достигаем возраста выхода на пенсию. Правда, не стоит считать, что наша карьера столь же коротка, как карьера боксера. Есть и сорокалетние манекенщицы. Кстати, мода предлагает несколько возможностей: будучи на вершине успеха, Софи стала журналистом моды; Беттина[191], оставаясь девушкой с обложки, создала трикотажные модели и занялась рекламой, пока не сфотографировалась с принцем Ага-Ханом[192]; директриса бутика Диора была манекенщицей у Фата, а директриса бутика Фата – бывшая девушка с обложки. Некоторые идут на радио, начинают петь, как Маги Сарань или Аннабель. Кое-кто выходит замуж, как Фабьенна, вышедшая за кинорежиссера… который снимает ее.

Я обещала не разрушать иллюзий, а потому не буду пока говорить o конце карьеры. Вернемся к началу. Если повезет, есть сотни способов стать манекенщицей. Если хотите услышать утешительную историю, расскажу свою собственную.

Беттина Грациани в костюме от Скиапарелли, Париж, 1950. Фото Ирвинга Пена

Я не училась ни в одной школе манекенщиц, но мой дебют можно назвать сплавом различных случайностей, о них я упоминала: подвернувшийся шанс, бездумная наглость девчонки, осмелившейся постучать в нужную дверь, и, наконец, свершившееся чудо. Чудо, которое следует превратить в повседневность… по крайней мере для тех, кто на вас смотрит.

Глава II

Мой первый шанс – Жермена Леконт

Март 1940 г. Веселая Пасха в разгар странной войны. Я входила в компанию тех, кого в следующем году окрестили «Поколение J3», и мы решили устроить поездку в Биарриц, конечно с разрешения родителей.

Покрытые черной пылью после бессонной ночи в переполненном поезде, мы ранним розовым утром высадились на станции Негресс с карманами, полными отличного настроения.

Если хотите, молодежь Сен-Жермен-де-Пре[193] до появления понятия «Ученики Сартра[194]», мы еще не создали популярности кварталу Флор, но, сами того не зная, уже были теми бойскаутами экзистенциализма, которые после окончания пока еще разгорающейся войны предпочитали дышать спертым воздухом в подвалах, где будет греметь джаз[195].

А пока мы загорали, путешествуя по Серебряному Берегу[196], а его я знала как свои пять пальцев, а потому стала чичероне[197] веселой компании молодых людей, чей средний возраст не превышал девятнадцати лет. Молодые надежды: музыканты, художники, архитекторы с едва раскрывающимся талантом. Нам быстро пришлось обратиться к оставшимся в Париже семьям, чтобы продлить отдых, который, по нашему разумению, должен был длиться вечно.

Именно этот немного затруднительный момент, когда нашими единственными «золотыми» перспективами были роскошные закаты солнца, и выбрал меня Гастон Вьенер, пианист в одном из отелей, которому меня представили несколькими днями раньше. Он и изменил мою судьбу. Я нашла его визитную карточку в корзине для писем нашего небольшого семейного пансиона: он предлагал мне посетить филиал Жермены Леконт, которая в этот день представляла свою коллекцию. Одна из ее любимых манекенщиц в последний момент не смогла поехать с ней. Быть может, попробовать мне?..

У меня немного закружилась голова, пока мои друзья бесились вокруг в танце «сдирания скальпа»: с деньгами, которые я могла бы заработать, они видели себя на ближайшие полгода в «Карлтоне»[198]. Художники будут рисовать, музыканты сочинять… а я буду денно и нощно расхаживать в сказочных платьях. Немного успокоившись, они устроили мне восторженную овацию, когда я с отчаянно бьющимся сердцем отправилась на авеню Виктория, где вскоре открыла дверь магазина, показавшегося мне раем.

Первым моим впечатлением от Высокой моды были шиньон и гроза. Антрацитово-черный тугой шиньон – шиньон Жермены Леконт, которую я увидела со спины. Гроза – шквал ругательств в адрес судьбы. Так я нечаянно узнала, что ключи от чемоданов с коллекцией были потеряны, а потому, сжавшись и не произнося ни слова, приклеилась к стулу у стены, почти укрывшись за ширмой.

Подхватив эстафету отчаяния, служащие суетились, как муравьи в разрушенном ударом ноги муравейнике. Они по очереди терзали замки ключами всех форм и размеров, но их усилия ни к чему не приводили.

Речь могла идти только о поспешной глажке, торопливых примерках, манекенщицах из Биаррица, быть может, толстых, которых следовало просмотреть немедленно… Толстых! Ну уж нет!

Я была тоща, как уличная кошка, и столь несправедливое подозрение придало мне храбрости. Мой голос дрожал, когда я объявила о своем присутствии этому вихрю с хлестким шиньоном. Словно рухнула защитная стена, открыв меня всем взглядам. К своему великому ужасу, я вдруг очутилась посреди бело-желтого салона, который в любом другом случае показался бы мне восхитительным. И тут случилось чудо. В момент, когда проходила первую проверку, я словно услышала щелчок: атмосфера стала легкой, черный шиньон исчез, уступив место улыбке, ее я до сих пор не забыла. Ровные и блестящие зубы словно светились, наделяя обаянием лицо с тонкими чертами и острым взглядом.

Жермена Леконт подошла ко мне и в неожиданно добром настроении, подбодрившим меня, пошутила: «Нам остается только дождаться слесаря!» «Нам!» Честное слово, я уже стала частью Дома. Меня сразу покорила ее жизненная сила, и я уже была готова идти на смерть за эту крушившую препятствия личность.

Однако испытания только начинались. И когда чемоданы были наконец открыты, меня охватил страх. Быть может, я слишком высока, слишком тонка, излишне тоща… Или не так красива. Конечно, угловата, а быть может, и вовсе «дубина»… Почему бы и нет? Что Она подумает обо мне?

Не знаю, о чем она подумала, но взяла меня. Наверное, я достаточно сильно выпячивала бюст в чуть более просторных платьях или раздвигала юбки, сунув руки в карманы, чтобы администраторы, продавщицы и манекенщицы забыли о моих тощих бедрах… и краем глаза следила за их реакцией.

Опьянев от грядущей славы, я ринулась в «каморку» (так мы называли комнату девушек в семейном пансионе) и объявила о сумме гонорара, который показался нам колоссальным. Мне предстояло показывать коллекцию в «Карлтоне» в 17 часов, а на следующий день дважды в магазине. Нельзя было терять ни минуты. Подруги буквально насели на меня, сражаясь за право причесать и наложить макияж, хотя толком ни одна из нас не знала ничего, кроме пудры и едва заметного следа помады на губах. Они постарались так, что порог «Карлтона» в час файв-о-клок переступило чудовище с восточными веками и шевелюрой, похожей на торт первого причастия. Этим чудовищем была я и, несмотря на показную бесшабашность, совсем не походила на светскую львицу: сердце мое отбивало похоронный звон, а колени стучали друг о друга в – слава Богу! – невидимом чарльстоне.