Джентльмен что надо - Нора Лофтс

— Хоуард и Эссекс были всегда… — начал было Ралей, но тут догадка ударила ему в голову. Он мог и не слушать дрожащего голоса королевы.

— Это был ты. Ты, в этой самой комнате, посоветовал мне, как возвысить Роберта над Хоуардом Эффингемом, когда я пожаловала тому титул графа Ноттингема. Одним ударом ты, Ралей, отсек голову Роберту Эссексу. Однажды я остановила вас, когда вы собирались убить друг друга, и всегда старалась поддерживать некое равновесие между вами. Я любила вас обоих. По-разному — он был совсем мальчишка, вроде сына мне. Но любила я вас обоих. Уолтер, я не должна больше видеть тебя. Вот то немногое, чем я могу загладить свою вину. Я, возможно, еще долго проживу, лет до восьмидесяти, и все это время я не хочу видеть тебя. Было бы неправильно встречаться с тобой после того, что ты наделал.

— Но, — сказал Ралей, в очередной раз совершая ошибку и стараясь прибегнуть в разговоре с ней к помощи логики, — я всего лишь посоветовал вам назначить его лордом-маршалом и таким образом возвысить его над адмиралом. Так что не я сделал это. Это сделали вы.

Елизавета закрыла лицо руками и заплакала.

— Да, я сделала это, я. Я убила одного из тех, кого любила, и теперь не могу смотреть в лицо другому. Уходите, Уолтер Ралей, и, если можете и знаете как, молитесь за меня.

Ралей бросился на колени перед ней.

— Не отстраняйте меня теперь, — умолял он, — мы оба, и вы и я, далеко не молоды. У нас не осталось времени на расставанья. Мы оба допустили ошибку тогда, но не из дурных побуждений. Клянусь, я никогда в жизни не желал ничего плохого Роберту. Я сожалел о его кончине не меньше, чем вы. Мы с вами все, что осталось от прежних времен. Не отстраняйте меня.

Елизавета оттолкнула Ралея от себя и сказала, глядя поверх его головы в пространство:

— Я всегда прислушивалась к твоим словам, хотя мне лучше было бы не делать этого и поступать по-своему, как должно было в таких случаях. А теперь уходи. Я наказываю себя куда сильнее, чем тебя. Пойми же это и уходи скорей.

Склонившись к нему, она быстро и крепко поцеловала его в губы.

— А теперь иди.

Ралей медленно поднялся, ощущая горечь ее поцелуя у себя на губах, и в последний раз, теперь уже навсегда, покинул ее.

Лишенный общества королевы, Ралей тем не менее не покидал дворец, собирая по мелочам сведения о ее состоянии. В субботу прошел слух, что королева окончательно потеряла рассудок. В восемь часов утра она поднялась с подушек и, с огромным усилием встав прямо возле кресел, воскликнула:

— Смерть, я сумею тебя победить!

И она простояла, не сходя с места, целый день. Придворные, боясь, что непосильное напряжение приблизит ее конец, уговаривали ее лечь или сесть по крайней мере, на что она отвечала:

— Как только я перестану стоять, я умру.

Фрейлины положили вокруг нее подушки на случай, если королева упадет, когда силы оставят ее, ей предлагали вина и отвар цикория, но она отказывалась от всего. Елизавета стояла прямо и не мигая. Заканчивался день, темнело. «Она все еще стоит», -шептали вокруг. Наступила ночь. Роберт Кэри, который должен был скакать в Шотландию, как только наступит ее смерть, проведал своего коня на конюшне, оседланного и готового пуститься в путь. В Ричмонде никто не сомневался, что смерть так и настигнет ее величество на ногах.

За час до полуночи — к этому времени она простояла уже пятнадцать часов — Елизавета сказала:

— Теперь вы можете положить меня на кровать. Я победила. Приготовьте все к службе к десяти часам утра завтра в большой часовне.

Суеверные страхи, так распространенные в тот век, потрясли двор. Ралей, проводивший все свое время в приемной, почувствовал, как и его скептически настроенный ум проникся тем же трепетом. Может быть, существуют души, не поддающиеся смерти, и если таковые есть, он вдруг поверил, что душа Елизаветы Тюдор — одна из них. Наверное, все эти долгие часы Смерть стояла, глядя ей в лицо, и наконец отступила, поверженная.

В часовне на алтаре расстелили новые покровы. Рано утром кое-кто из фрейлин вышли в парк набрать бледно-желтых нарциссов, которые росли как раз под той стеной, у которой Ралей сорвал когда-то подмерзшую розу. Они расставили их в серебряных вазах у алтаря, как приказывала всегда Елизавета вопреки суровым правилам пуританской церкви тех времен. К десяти часам все было готово: горели свечи, архиепископ Кентерберийский, маленький, темноволосый Уитгифт, стоял в ожидании у алтаря. Ралей со своими гвардейцами приготовился сопровождать королеву. Но из королевских покоев до одиннадцати часов никто не появлялся, пока наконец Агнесса Лоули не приоткрыла тихо дверь и не подошла к Ралею.

— Она не может спуститься в часовню. Попросите, пожалуйста, архиепископа провести службу в ее комнате.

Вслед за архиепископом в комнату королевы протиснулись многие из прихожан, остальные вместе с гвардейцами слушали хор и епископа, оставаясь за открытыми дверьми.

Умирающая лежала посреди комнаты, распростершись на полу, на подушках, облаченная во все королевские аксессуары.

Завеса страха и ужаса нависла над всем двором. Молитвы за здравие королевы звучали как заупокойные молитвы. Сильный голос Уитгифта дрожал, дамы громко рыдали.

Служба закончилась, и все покинули комнату. Ралей остался в прихожей. Он пытался молиться за нее, как она повелела, но вместо молитвы в голову лезли старые, полузабытые строчки из стихов Пила:

Дева, молельщиком твоим достоинСтать старец сей, кто прежде был твой воин.Или покойного Гэскойна:Баю-бай, моей юности дни,Пришло время уснуть вам навек;Годы сгорбили плечи мои,Голова моя тоже как снег.

Или строка Нэша, так расстроившая когда-то королеву:

Забит прахом Еленин глаз…

Весь тот день его одолевали мысли о прошлом: Голландия, Ирландия, Гвиана… О чем говорили они с товарищами? О королеве. К кому обращались их чаяния и надежды? К королеве. И теперь это ярчайшее Божество сокрушено, старая, больная женщина стонет, распростертая на полу. «Человек, рожденный женщиной, обречен недолго жить, он расцветает как цветок, его косят как траву».

Небо покрылось тучами, и начался чудесный, сплошной ливень, его струи погасили остатки дневного света. Прибыл Сесил, промокший до нитки, и был допущен к королеве. Когда он вышел от нее, то остановился возле Ралея и сказал:

— Я говорил ей, что она должна лечь в постель, если хочет, чтобы народ успокоился, а она в обычной своей манере заявила мне: «Ничтожный человек, „должен“ не то слово, с которым можно обращаться к персонам королевской крови». Я спросил ее о наследнике престола, и она назначила Якова.

— Назначила?

— Ну, она сказала: «не низкого происхождения человек, но король». Это указывает на единственного, кого я реально вижу.

— Она сама не знала, что говорит. Она всегда ненавидела его.

— Боюсь, вы приписываете ей свои собственные чувства.

— Я буду ненавидеть любого, кто займет ее место.

Сесил криво улыбнулся и вышел.

В восемь вечера Ралей, не имевший ни росинки во рту за весь день, решил спуститься в кладовую, выпить немного вина и съесть кусок хлеба. Возвращаясь по едва освещенным, холодным переходам, он натолкнулся на трепетавшую от ужаса Агнессу Лоули. Она всем телом прильнула к нему.

— Я только что видела ее прогуливающейся по Длинной галерее, одетую и легко передвигавшуюся. Я вернулась в комнату, чтобы проверить, но она все так же, как когда я уходила, лежала на подушках с пальцем, засунутым в рот. Это была ее тень. Это означает, что смерть пришла.

И фрейлина разрыдалась у него на руках.

— Это от перенапряжения, ваши чувства обманули вас, — уверял ее Ралей, — постойте еще немного со мной здесь.

Наконец прибыл старый Хоуард, граф Ноттингем. Он отсутствовал из-за похорон своей жены. Весь в черном, с печатью горя на лице, адмирал вызывал сочувствие и казался немощным, совсем не похожим на бравого моряка, который когда-то следил за действиями Эссекса. Но дух его был непоколебим.

— Говорят, она отказывается ложиться в постель.

— Сесил этим утром пытался убедить ее лечь, — сказал Ралей, — но она не стала слушать его.

— Я не собираюсь убеждать ее, — заявил старый граф, — я собираюсь поднять ее и положить на кровать.

— Не могу ли я помочь вам? — предложил Ралей.

— Ваша помощь мне не понадобится, — грубо возразил старик.

Он прошел в комнату, но вскоре вернулся и попросил Агнессу помочь раздеть ее госпожу.

Над Ричмондом опустилась ночь. Королева спала. Лысая голова, укутанная шалью, провалившиеся глаза под арками поднятых бровей, умолкший наконец насмешливый, лицемерный язык, упокоившиеся неугомонные руки — королева спала.

Перед самым рассветом, наклонившись над ней, они увидели, что простыни не шевелятся от дыхания, а пульс на ее морщинистой шее больше не бьется.

Роберт Кэри вскочил на своего коня и поскакал в Эдинбург сообщить Якову Шотландскому, что Англия отныне принадлежит ему.